Сессин оглянулся, бросил взгляд на эту висячую долину – захороненный вулкан образовал в структуре крепости слабое место. Куртины волнистой линией проходили по местности, теряясь в синеватой дали за подернутыми дымкой лесом, озерами и парками наружного двора замка. Еще дальше можно было разглядеть лишь самые неясные очертания холмов и долин тех областей, что составляли Экстремадур.
Сессин подумал, что там, вероятно, тепло: он представил себе запахи летнего пастбища и леса, ощущение воды из бассейна на коже. Здесь же, хотя линия снегов и находилась на целый километр выше, воздух был прохладным, если только его не разогревал гниловатый запах полуспящего вулкана. Сессина, невзирая на все его меха и доспехи, пробрала дрожь.
Он улыбнулся, оглядываясь вокруг. Чтобы попасть сюда, в этот студеный ад, рискнуть своей последней жизнью, выполняя задание, смысл которого он даже не понимал до конца, ему пришлось прибегнуть к долгим и утомительным закулисным маневрам, к чему он обычно относился крайне неодобрительно. Может, я в глубине души мазохист, подумал он. Возможно, эта его склонность на протяжении последних семи жизней пребывала в скрытом (он окинул взглядом вздыбленную землю, по которой они двигались) – спящем – состоянии. Эта мысль позабавила его. Он продолжал обозревать панораму, открывающуюся перед ним на краткие мгновения между летящими облаками.
На одном из окончаний огромной буквы «С» в стороне от замка стояла огромная одиночная почти цельная башня бастиона пятикилометровой высоты, тень от нее шириной в целый километр лежала на развороченной земле перед конвоем. Стены вокруг башни обрушились и с одной стороны исчезли полностью, а с другой являли собой гряду обломков высотой всего в каких-нибудь пять сотен метров. Сочная бабилия, не встречавшаяся нигде, кроме крепости, а здесь росшая повсюду, покрывала все, даже самые ровные вертикальные поверхности густыми висячими зарослями – зеленоватыми, ярко-синими и бледноватыми ржаво-оранжевыми. Этого живучего растения не было видно только вблизи трещин и пробоин в стене, сквозь которые пар извергался особенно активно.
На вершине рваной гряды росли деревья, а сама гряда неровными зубцами опоясывала огромную чашу Комнаты Вулкана, дно которой постепенно поднималось все выше и выше, достигало уровня деревьев, а потом – прямо перед конвоем – переходило в нетронутые стены крепости Серефа, которые (в одних зияли огромные окна и фонари, другие были глухими, третьи – отполированными, четвертые шероховатыми настолько, что их припорашивал снег или покрывали побеги высокогорной сине-зеленой бабилии), пронзая облака, уходили в небеса.
Сессин теперь смотрел вверх, почти задрав голову. Он пытался разглядеть верхушку главной крепостной башни, самой могучей из всех могучих башен Серефы, которая в одиночестве возвышалась над всеми остальными, уходя в разряженную атмосферу, чуть ли не в космос, на двадцать пять километров над поверхностью Земли.
Таинственная вершина замка пряталась в облаках, и Сессин печально улыбнулся про себя, как вдруг обзор ему перекрыло очередное облако пара и зловонного дыма. Граф на мгновение сосредоточился на образе этих огромных стен вдалеке и сморщил нос, когда пары и газы обволокли его медленно двигающуюся машину. Он извлек из отделения на внутренней стороне крышки люка всеполосный полевой бинокль и снова обозрел окрестности, но через бинокль видимость и в особенности ощущение масштаба были совсем другими.
Он утешал себя тем, что находиться в этих облаках пара безопаснее, чем на открытом пространстве. Он спрашивал себя (как и всегда, достигнув определенной точки одной из этих развлекательных панорам), является ли он только наблюдателем или еще и объектом наблюдения.
Он знал, что у короля есть свои шпионы, размещенные в башнях и на высоких стенах, чтобы вести наблюдение за открытыми пространствами внизу и докладывать обо всем замеченном армейской разведке; он не сомневался в том, что инженерам тоже пришла в голову подобная мысль. Он опустил бинокль. Вулканический туман, казалось, не собирается рассеиваться – наоборот, становился все гуще и зловоннее.
Внизу в машине всплеснулся шум, потом кто-то заговорил, словно поступила эхограмма. Конвой должен был соблюдать в пути режим молчания, хотя армия и могла связываться с ним по трансляции. Это означало, что все люди находились в одиночестве в собственных головах или по меньшей мере в собственных машинах. Оказаться в армии означало потерять неограниченный доступ к базе данных; вся информация проходила через армейскую сеть связи.
Невозможность контактировать с близкими расстраивала солдат, непривычных к войне и с младых ногтей имевших возможность связаться с кем угодно через базу, но по крайней мере в большинстве других частей они могли таким образом общаться друг с другом. На время данного задания им было запрещено даже это, так как существовала опасность, что они могут выдать себя, и потому имплантами было разрешено пользоваться только внутри закрытых транспортных средств.
Сессин оглянулся на бульбовидное рыло транспорта с припасами сразу же позади него, перекрывавшего дальнейший обзор, спереди он тоже мог видеть только заднюю часть груженного оружием химерика. Он нырнул внутрь своего камнехода и захлопнул крышку люка.
Внутри камнехода было тепло, пахло маслом и пластиком; за два дня, что прошли со времени их выезда из новопостроенного гидроватора у раздвижной плотины против крепостной башни, он успел привыкнуть к ворчанию двигателя, к характерному машинному запаху внутри. Возможно, ее герметичная, ворчащая краснота чем-то напоминала чрево.
Сессин расположился на командирском сиденье и снял перчатки.
– Люк закрыт, – сказал он.
– Так точно, закрыт, сэр, – кивнула капитан камнехода, повернувшись через плечо.
Водитель рядом с ней крутил баранку машины, не сводя глаз с четкого изображения местности впереди на экране всеполосного дисплея.
– Связь? – спросил Сессин у связиста. Молодой лейтенант кивнул. Его трясло. Вид у него был испуганный, кожа посерела. Что же это за новости такие, подумал Сессин, и у него засосало под ложечкой.
– Получили, сэр, – сказала капитан, не отрывая глаз от экрана. – Новый код – рутина.
– Рутина? – переспросил Сессин, разглядывая перекошенное страхом лицо лейтенанта. Что тут происходило?
– Я… я слышал… – начал связист, потом проглотил слюну. – Я слышал и кое-что еще, сэр. По жесткому каналу машины. Сведения разведки, – заикаясь произнес он. Он облизнул губы и положил трясущуюся руку на консоль аппарата.
Капитан заерзала на своем сиденье, нахмурилась.
– Что?
Лейтенант взглянул на нее, потом сказал Сессину:
– У них наблюдатель на северной стене, сэр. Он сообщает… – Молодой человек заколебался, а потом выпалил: – О воздушной атаке.
– Что? – вскрикнула капитан и, подавшись вперед, стала нажимать на кнопки пульта управления. Потом она откинулась к спинке, руку поднесла к уху, а глаза закрыла.
– О воздушной атаке, сэр, – повторил лейтенант. В глазах у него появились слезы, он поглядел вверх, на люк.
Капитан что-то пробормотала. Водитель принялся насвистывать. Сессин молчал, не зная, что сказать. Он запрыгнул на смотровую платформу и снова откинул крышку люка, не забыв в последний момент вскрикнуть: «Люк открыт!» Снаружи его тут же окутали облака дыма и пара. Он поднял бинокль.
Не успел он поднести тот к глазам, как услыхал два выстрела внизу, в машине, затем еще два. Камнеход накренился и вильнул вправо.
Сессин нырнул в люк и, делая это, понял, что, возможно, совершил страшную ошибку.
Рука Сессина потянулась к его собственному пистолету. Он ощутил тошнотворно-сладковатый запах горелого мяса и увидел перед собой искаженное ужасом лицо связиста, наводящего на него пистолет.
Два тела в передней части камнехода безжизненно раскачивались – машина преодолевала какое-то препятствие. Лейтенант уперся свободной рукой в потолок машины и втянул носом воздух. Сессин выкинул одну руку вперед, другой вытаскивая пистолет.
– Эй…
– Извините, сэр!
И тогда мир вспыхнул и Сессин почувствовал сильнейший удар в нижнюю челюсть. Он упал, зная, что умирает, он падал в облаке дыма, ударился о пол, он уже не чувствовал боли, и шум уже не доходил до его ушей, в нем не осталось ни дыхания, ни способности дышать, и прошло еще одно страшное мгновение, и он ощутил, как молодой лейтенант склонился над ним и приставил пистолет к затылку, и он еще успел подумать: «За что?» – и умер.
4
Праснулся. Аделся. Пазафтракал. Поговорил с муравьем Эргейтс каторая сказала, ты, мистер Баскул, ф паследние время фсе работал, работал и работал, можна и атдахнуть. Йа сагласился и тагда мы ришили, что нужно павидать мистера Золипарию в глазном йаблаке горгульи Розбрит.
Йа ришил, что нужна сначала сагласавать это с надлижащими властями, чтобы избежать вазможных неприятнастей (вроде тех, чта были в прошлый рас), и патаму йа атправился к наставнику Скалопину.
Канечно, малодой Баскул, гаварит он, абязанастей у тибя сиводня пачти никаких так что можишь взять выхадной. Сваи утриние паситения ты уже сделал?
Канечшна, сказал йа, что было ни сафсем так, даже сафсем ни так, если уш па правди, но йа всегда смагу это сделать па пути.
А эта у тибя что в каропке? спрашивает он.
Эта муравей, гаварю йа и памахиваю каропкой перит йево лицом.
Так это твой малинький дружок, да? Йа слышал, что у тибя есть звирек. Покажи-ка мне иво.
Эта ни звирек, это друк. Вы были правы ф первый рас, и эта ни он, а ана. Сматри.
Ой, какая харошинькая, гаварит он, а это давольна странна слышать пра муравья, если хатите знать, но он так вот и сказал.
А у ниво… у ние имя есть? спрашивает он.
Да, гаварю йа, ие завут Эргейтс.
Иргейтс, гаворит он, милинькае имячко. Ты пачему ие так назвал?
Нипачему, гаварю йа, это ие настаящие имя.
А, панятна, гаварит он и смотрит на меня таким странным взглядам.