– Так это же наш и ушел.
– Вот зараза. А что по электричкам?
– Тут тоже засада. Одна ушла недавно, а последнюю, на девять, отменили. А тут каких-то два часа езды! Эх, если б мы не выскочили, то были бы уже вечером в Харькове. А теперь в лучшем случае будем там только под утро.
– Это все ключ твой проклятый! – снова повторил Монгол.
– При чем тут ключ? Болтать меньше надо, – не выдержал Том.
– Ладно, упрощаем. Давай хоть пожрем, что у нас там осталось. После еды всегда лучше думается, – примирительно сказал Монгол.
Они сели на перроне, и, жуя большие монастырские бутерброды, лениво глядели на пустующий перрон.
– Вторая, вторая, из Харькова, принимаем грузовой! – раздалось неподалеку из громкоговорителя.
Вдруг Тома осенило.
– Есть одна идея!
– Говори, – Монгол чуть не подавился.
– Между Лозовой и Харьковом развилок нет. Это значит, что все поезда на север по-любому идут в Харьков. Так?
– Навроде того. Ты что сказать хочешь?
– Смотри. – Том кивнул на противоположную сторону станции. Там стояли несколько товарных составов. Ближе всех медленно катился на юг длинный состав из цистерн.
– Предлагаю сесть на первый же товарняк, который тронется на север. Мы ничего не теряем. Если где-то и застрянем, – доедем с утра на электричке. Если на ночной не впишемся.
– Отлично! Едем!
Быстро проглотив остатки еды, они направились к вагонам. Долго ждать не пришлось. Длинный состав, отрезанный от них еще одним товарняком, громко звякнул замками и покатил на север. Они быстро прошмыгнули под вагонами и оказались прямо перед набирающим ход поездом.
Товарняк
Состав был разнокалиберный. Мимо них проехали три цистерны, пара платформ с новенькими зелеными тягачами, несколько открытых вагонов с углем, затем снова потянулись цистерны. Товарняк набирал ход, а подходящих вагонов все не было. Но вот в конце состава потянулись крытые пустые вагоны.
– Смотри, дверь открыта! – крикнул Монгол.
Не раздумывая, он швырнул сумку в черный проем двери. Затем, подпрыгнув, подтянулся на руках, и тут же перекатился по полу, освобождая проход Тому. Том бежал рядом, надеясь не оступиться в наступающих сумерках о что-нибудь под ногами.
– Давай руку!
Еще секунда, и оба, тяжело дыша, сидели на дощатом полу вагона.
– Кажись, едем!
– Давай от дыры подальше, пока станция.
Они спрятались в глубине вагона, наблюдая, как несутся мимо грязные домики, какие-то склады, цеха большого старого завода. Пронеслась над головой гулкая темень моста, прозвенел переезд, и наконец в прямоугольнике дверной щели появился пустой и унылый пейзаж родной лесостепи.
Том оглядел вагон. В нем было пусто, лишь в углу валялось несколько больших кусков оберточного картона. Дверь напротив тоже была отворена.
– Это хорошо, что две двери открыты! Можно сбежать, если кто заметит! – Том старался перекричать нарастающий грохот.
Состав тем временем набирал ход. Вагон все сильнее раскачивало из стороны в сторону и трясло мелкой неприятной дрожью.
– Никаких рессор нет! – Голос Монгола от мелкой тряски, будто от озноба, стал слегка надтреснутым.
Том подобрался к самой двери, застыл, вглядываясь в вечернюю мглу.
– Панютино! Мы правильно едем! – он кивнул на мелькнувшую мимо платформу. Его голос утонул в грохоте и шуме. Говорить стало невозможно. Вагон отчаянно звенел, стучал и скрипел всеми своими досками, как старый сарай во время урагана. Над головой, извещая о каждом стыке рельсов, лязгала круглая крышка потолочного люка.
Уже стемнело. С полей задул холодный, уже совсем осенний ветер, пронизывая вагон навылет. Монгол попытался закрыть дверь, но она не поддавалась. Они надели на себя всю одежду, затем, поставив картон в угол, подперли его своими спинами и сидели, стуча зубами, стараясь не обращать внимания на грохот.
Вдруг поезд резко остановился, и они чуть не покатились вперед.
– Не дрова везешь! – ругнулся Монгол, прислушиваясь к свисту в ушах.
– Как стоп-кран сорвали. Стояли бы, – точно носом полетели. Голос Тома неожиданно громко прозвенел в полной вечерней тиши.
Они осторожно выглянули наружу. До горизонта, насколько хватало глаз, тянулось поле. Вокруг не было ни жилья, ни огонька, ни переезда. Поезд тихо стоял посреди полей. Так, в полной тишине, они просидели минут десять.
– Давай в соседний перебежим. Я видел, там только одна створка открыта. Теплее будет, – предложил Монгол.
Спрыгнув на насыпь, они быстро перебрались в соседний вагон.
– Я думал, что он хоть у станций останавливается. А он тормозит где попало, а станции, гад, вообще пролетает, – встревожился Том. – Так можно и с электричкой разминуться.
– И идет, гад, не так быстро, как нужно, – добавил Монгол. – Я бы сказал, он просто тащится.
Простояв минут десять, состав тронулся. В новом вагоне было действительно немного лучше, но щербатые доски почти не защищали их от холодного ветра, а картона здесь не было. К ночи стало еще холоднее. Через полчаса езды они уже не могли разобрать, отчего у них стучат зубы – от тряски или от холода.
Через полчаса состав снова остановился.
– Трэш! – Монгол выглянул в дверь.
Поезд снова стоял в поле. На ясном студеном небе горели звезды, косо щербатилась луна.
– А дубак какой! – растирая себе плечи, проговорил Монгол. – Слушай, ты помнишь, – впереди, кажется, вагонов через пять, тягачи стояли? Полезли туда, в кабине доедем.
– Ты шо, совсем мозги отморозил? А если состав охраняется? Ты знаешь, сколько на нас повесят?
– Ты как хочешь, а я пошел. Попытка – не пытка.
– За всю жизнь не расплатишься. Это я тебе как бывший железнодорожник говорю.
– Ну я хотя бы разведаю. Сумку тут оставлю. Стереги. – Монгол спрыгнул на щебень, и его шаги вскоре затихли в темноте.
Стояли уже минут двадцать. Ветер утих, снаружи потянуло сырым подвальным холодом. Где-то неподалеку несмело затрещала саранча. Том походил по вагону, поприседал, пытаясь хоть немного согреться, наконец выглянул из вагона. Снаружи виднелся лишь поросший высоким бурьяном склон, который прятался в белой туманной мгле. Она стелилась над бескрайней степью до самого горизонта. Вокруг не было ни огонька, ни иного признака человеческого присутствия. На юге холодная ночь беззвучно глодала сырную голову луны. Поезд будто завис над облаками, застыл, как вкопанный. Затих, будто больше никуда и не собирался.
– Приехали, – он обнял себя руками, поежился.
Ему вдруг ясно представилось, что это конечная станция. Что дальше дороги нет. Что не было ничего. Ни дома, ни Крыма, ни Монгола. Или было, но уже не с Георгием, а с тем, с Егором. Чтобы остаться там, в прошлом, он должен выйти прямо сейчас. Броситься из этого разбитого вагона прямо в небо и раствориться во мгле, навсегда разделив с этой бескрайней белесой бездной ее холодное космическое одиночество. Исчезнуть, без вести пропасть, сгинуть где-то на обочине жизни, позабыться всеми, срастись с этим туманом в одно целое… Вот и конец его ненаписанной книги. Но можно поехать дальше, в непонятное и пугающее завтра, решив навсегда отказаться от себя. От привычного всем, праздного, резкого и веселого Тома. Как теперь ему быть? Что делать со всем этим, что он узнал? Учиться верить? Конечно, он доверял отцу Никите, чувствуя, что этот монах – не такой, как все, необычный. Но является ли правдой все то, во что верил сам отец Никита? Как совместить то чувство уныния, скуки и обязаловки, которым, как казалось ему, веяло от всей этой веры, с тем невыразимым светом, которым был исполнен этот старец?
Он стоял, один на один с этим миром, будто слепой путник на краю пропасти. Странное, непривычное чувство овладело им: тоска по себе прошлому и нежелание им быть дальше.
«Все будет хорошо!» – неожиданно пришли на ум три обычных слова, сказанные ему старым монахом. Они были просты, как земля, и глубоки, как небо, они успокаивали и укрепляли его, как перед битвой. Перед надвигающимся новым миром – огромным, пугающим, непонятным.
– Стоять, сука, ядрить твою в кочерыжку! – Промозглую ватную тишину разорвал крик, а за ним раздался протяжный разбойничий свист. Вновь побежало заснувшее было время, покатилось вперед на своих тонких подвижных шестернях. Том бросился вглубь вагона, схватил сумки, выглянул из проема. Вскоре в туманной мгле послышался хруст щебня: кто-то быстро бежал в его сторону.
«Прыгать? Не прыгать? Бежать в степь? А дальше? – Вцепившись в створку двери, он глупо пялился туда, откуда приближались звуки. – А если это не Монгол?»
Ужаснувшись этой страшной мысли, отпрянул внутрь.
Еще миг, и в проеме показалось перекошенное, совсем белое в лунном свете, лицо Монгола. Схватившись за доски дверей, он отчаянно полез в вагон.
– Валим отсюда! Это же западня! – страшно шепнул Том, пытаясь вытолкнуть Монгола назад, наружу.
– Они еще там!.. Та не мешай же!
Монгол ввалился, наконец, в вагон, и они, забившись в самый дальний угол, затихли.
Через минуту вновь послышался хруст щебня. Шаги были короткие, шершавые, по-хозяйски основательные. По стене напротив скользнул луч фонарика.
Том почувствовал во рту железистый привкус крови. Ему казалось, что стук его сердца выдаст их с головой. Он прижался к стене, прислонясь щекой к шершавым доскам.
– Господи, помоги… – прошептал он одними губами, стараясь не смотреть в черное жерло выхода. – Господи, если ты есть! Помоги, спаси нас, укрой, защити, ну, пожалуйста… Верую, Господи, помоги неверию моему!..
Шаги поравнялись с дверью, замерли на секунду… Луч фонаря осветил противоположную стену вагона, ее старые обшарпанные доски, поспешно скользнул по углам, замер…
– Бамсссс! – От сильного удара полетела, звякнув, консервная банка, сухо покатилась вниз по склону… И вновь захрустел щебень, тяжелые шаги стали удаляться, пока совсем не затихли в хвосте состава.
Наконец, громыхнув ржавым железом, поезд тронулся. Они еще долго молчали. Наконец, Том, преодолевая вяжущее тяжелое молчание, крикнул сквозь грохот в самое ухо друга: