С пассажирами автобуса произошла неуловимая перемена. Все загомонили разом, повеселели. Так ребенок, предвкушая вожделенный миг счастья, с азартом и нетерпением ищет подарок под елкой.
«А ведь счастье – это когда нет невозможного», – подумал Том.
Солнце пробежало по его лицу, и в душе будто кто-то включил свет. Он вспомнил тот тонкий брюзжащий голосок, который глупо ныл в его голове этой ночью на неведомом полустанке, и усмехнулся.
Троллейбус повернул вправо и покатил вдоль моря по залитой солнцем дороге. Открытые окна дышали свежестью.
«До счастья теперь только рукой подать. Оно дорого победой, а они победили», – Том глядел в окно, жадно вдыхая смолистый запах таявших на солнце кипарисов. Монгол дернул его за рукав.
– В Ялту ехать не стоит.
– Почему?
– Народ говорит, что там нормального пляжа нет. Самые козырные – под Массандрой. Это пригород. Выйдем раньше, искупнемся и пойдем себе по берегу. Говорят, что недолго. Времени еще часа три.
Они вышли в Массандре, и тут же увидели афишу.
– «В программе выступят около двух десятков рок-коллективов из Крыма, Украины, России и стран ближайшего зарубежья, – прочитал Монгол. – Вход 100 000 рублей.
Начало концерта в 21–00. Адрес: г. Ялта, городской курзал».
– Слышь, заломили цену, гады! – сказал Том.
– Как-нибудь залезем. Может, Индеец и пустит.
– Сильно мы ему нужны! – скептически заметил Том. Ему казалось, что чем меньше он будет надеяться на теплый прием, тем вероятнее он случится.
Массандра оказалась высоко. Они долго спускались к морю большим и густым парком, перепрыгивая через скамейки и срезая длинные тенистые аллеи. Впереди, за густыми кронами деревьев то и дело мелькал синий океан моря. И они неслись к нему, не разбирая дороги, предчувствуя, как уже совсем скоро окунут в воду свои потные, грязные, пропахшие железнодорожной копотью тела.
Внезапно лес кончился, и они с разбегу вылетели на небольшую открытую площадку. До моря было еще метров сто. Оно было совсем рядом, неестественно синее, безбрежное, какое-то чересчур выпуклое, и шевелилось, будто живое. В самом его центре, прямо под слепящим южным солнцем, мерцало небольшое серебряное озерцо. В нем неподвижно стояли белые точки парусников.
Море! Том на миг подумал, что они никогда не доберутся до него… Оно тянуло к себе неведомой магией, обещая исполнение всех желаний, придуманных или еще нет. Оно так и будет маячить вечно, где-то чуть впереди, недостижимое в своей святой красоте. Как полузабытая сказка из детства.
С тихим остервенением они ринулись дальше. До долгожданной кромки прибоя оставалось метров двадцать, но тут перед ними встал двухметровый решетчатый забор.
– На штурм! – заорал кто-то рядом. Недалеко от них уже карабкалась через решетку компания каких-то хиппарей.
Еще минута, и, побросав сумки на галечный пляж, они спешно расшнуровывали кеды, распутывали нахватавшиеся репейника шнурки, стаскивали одежду, подспудно соревнуясь друг с другом, будто от того, кто первый залезет в море, зависело что-то очень важное.
Монгол на миг опередил Тома. Он сходу разбежался, прыгнул, исчез под водой, вынырнул, сплюнул, улыбаясь во все тридцать два.
– Соленая.
Том нырнул следом в ласковую, переливающуюся солнечными бликами, воду. Она закурлыкала под грудью, тонкими струйками пузырьков покатилась вдоль тела.
– Я – прилетел! Вот оно, море! – громко пропел он.
– Вот оно, счастье, я прилетел! – подхватили неподалеку знакомую песню в незнакомой компании.
«Все свои! – подумал он. – Так и должно быть в сказке».
Через полчаса блаженства они, как земноводные, устало выползли на берег и вытянулись на обжигающей гальке.
Монгол был в восторге. Не прошло и пяти минут, как он снова ринулся в море, глубоко нырнул, размашисто поплыл кролем, вновь нырнул.
Том следил за ним из-под прикрытых ресниц, и даже немного завидовал. Море, желанное, далекое, теплое, показалось ему простым соленым водоемом. В нем больше не было тайны, которая так манила его. Что это была за тайна? Тайна человека, который когда-то на заре своей юности вышел из воды? Тайна его детства? Неосознанная тоска по тем временам, когда у него дома все было в порядке?
– В одно и то же море нельзя войти дважды, – вздохнул он, и отвернулся, вдруг потеряв к морю всякий интерес.
Повсюду, куда ни кинь взгляд, возлежал различный неформальный люд. Это были нескладные, в рваной джинсе, бледные и загорелые, незнакомые, но такие родные люди. Они так же презрели обывательский быт тесных клеток панельных домов и ринулись куда-то далеко, в теплые края, в далекую Ялту. Лишь в дальнем углу пляжа, испуганно поглядывая в их сторону, жались друг к другу цивилизованные обыватели. Это они были формальными хозяевами пляжа, это их заботливо отделили от остального мира решеткой высокого забора и платным входом.
– Хороша водичка, – Монгол вылез на берег.
– Посмотри. Рядом – все свои. Настоящие.
– Свои дома сидят, – захохотал Монгол, с размаху шлепнув его по спине медузой.
Том лениво мигнул глазами, поднял голову. Около них остановилась миловидная девушка. Она явно шла мимо, но вдруг нерешительно сделала шаг в их сторону.
– Простите, молодой человек! – обратилась она к Тому. – Я увидела у вас на сумке надпись «Не проп’ємо Україну». Вы были на этом фестивале?
– Был, – сказал Том, удивленно разглядывая гостью. Она была явно не из их теста.
– А я там выступала! – радостно сказала та.
Том всмотрелся в ее смутно знакомое лицо. Это была одна из известных украинских поп-певиц, которых частенько крутили по телевизору. Том никак не мог вспомнить, как ее звали.
– Да, помню! Замечательный концерт был, – нехотя ответил он, почесывая грудь. – Но вас там не очень приняли. Я вообще не понял, зачем вы там выступали. Это же был рок-концерт.
– Разве не все равно, какой концерт объединяет людей? – пожала плечами девушка.
– Конечно нет! Вы же продаетесь. А мы считаем, что песни, на которых зарабатывают, – это не песни, а… Как бы помягче… Птицы в клетках.
– Это не так…
– Вы же всегда думаете о земном, поете о земном. А рок поет о свободе от денег, от мира. О победе над собой.
Он смотрел на ее юную красоту, но она не побеждала его. Ему хотелось, чтобы с нее слез весь этот фальшивый лоск, этот пафос сытой и безболезненной жизни. Чтобы ей стало неуютно в своей искусственной золотой коже.
– Мы поем о любви. Чего же здесь земного? – сухо ответила певица.
– И почем у вас любовь? Вы ведь даже за этот пляж заплатили, правда?
– Извините! – деревянным голосом проговорила певица, и пошла, будто пьяная, к железным воротам пляжа.
– Что есть ты без того, что у тебя есть?! – сказал он вслед.
– Фу ты гад! – выдохнул Монгол, провожая взглядом ее дорогие бедра и стройную фигуру.
– Если цивилизованные люди вынуждены улыбаться тем, кого ненавидят, то панки любят только тех, кто им нравится, без лишнего лицемерия.
– Сам сочинил?
– Не-а. Это анархист Кропоткин. Правда, в моей обработке.
– Дурак твой Кропоткин. Плюнул звезде в душу.
– Если только у нее еще осталась душа. Принципы…
– Дурь какая-то эти твои принципы. – Монгол накрыл футболкой небольшой камень, положил на него голову, и закрыл глаза.
– Человек без принципов – что дерьмо в проруби.
– Согласен, но принципы принципам рознь. Жизнь – она штука длинная. Смотри, чтобы принципы твои не обломала.
– Если обломает, то грош мне цена. Превращусь в серую безмозглую единицу. В собаку Павлова. Буду ходить на работу, думать только о бабле и слушать таких, как она. Только если такое случится, – ты скажи мне, чтобы я пошел и с балкона спрыгнул.
– Ты хитрый. У тебя невысоко. Только ноги переломаешь, – усмехнулся Монгол.
Том закрыл глаза. Солнце разморило его. Идти никуда не хотелось. Бессонная ночь давала о себе знать, и накопленная усталость навалилась на приятелей.
Звон голосов и веселый плеск прибоя утихли, море превратилось в быструю горную реку. Он стоял по колено в ее прозрачной ледяной воде, разглядывая на дне стайки юрких, похожих на аквариумных, рыбок.
– Эй! – услышал он, поднял голову, и вдруг увидел Светку. Она сидела на другом берегу, и что-то говорила ему оттуда, – настороженно, будто предупреждая… Но что? Ее слова терялись в шуме речки. Наверное, ничего хорошего. Ее брови были сдвинуты, руки сложены на груди. Ее слова, будто жухлые осенние листья, падали в воду и неслись вниз, крутясь в быстрых темных водоворотах.
Ноги онемели от холода. Не переплыть, не перенырнуть, – река унесет его, как щепку, туда, вниз, в бездну, в вечные сумерки, из которых никто не возвращался.
– Как же ее услышать? – будто повинуясь чему-то свыше, он опустился на колени и стал пить воду. Река отдавала железом.
– Ты не любишь меня, – сказала вода Светкиным голосом.
– Это не так! – закричал он, отрываясь от реки, но Светки уже не было. Вместо нее из красных кругов возникло хмурое лицо Монгола.
– Вставай! Надо концерт искать, а то стемнеет скоро, – сказал он.
Том моргнул, неохотно расставаясь со сном.
– Дай воды, – наконец прохрипел пересохшим горлом. Глянул невидяще в переливающуюся сине-зеленую пучину моря, вздохнул. Вычеркнуть. Забыть. Забыть, чтобы освободиться.
Огненный апельсин солнца уже сдавили покатые, укрытые лесом горы. Не удержали его в своих косматых объятиях, и он лопнул, брызнув оранжевым соком по небу. Многолюдная набережная празднично гудела, пестрела футболками, шляпами, купальниками, текла куда-то вперед, текла обратно. Том крутил головой, с восхищением разглядывая лопоухие магнолии, розовые платаны, какие-то другие невиданные деревья, цветущие розовым, белым, красным…
– Это не школьная пальма в кадке, да, – с восхищением трогал он волокнистый ствол тощей ялтинской пальмы.
– Во ты ботан, – хохотал Монгол.
Курзал все не находился. Редкие знатоки Ялты махали им руками куда-то дальше, вдоль берега. Зато слева и справа появлялось все больше неформально одетого люду, в цепях, с выбритыми висками, с ирокезами и длинноволосые. Маленькие компании легко находили общий язык, сливались в большие и, как старые друзья, двигались вместе.