тут гора, не выдержав, извергла из себя тонны лавы. Воин погиб, все его пленники превратились в каменные столбы, а у края горы, со стороны моря, вы можете увидеть женский профиль с зачесанными назад волосами. Это и есть голова Марии.
– Не понимаю, почему она за него замуж не вышла? – громко спросил Том. – Муж перспективный, не за горами – яхты, путешествия, рестораны. Жена олигарха. Отличный карьерный рост. Что еще нужно для счастья?
– Эх, молодые люди, не в деньгах счастье! – сказала полная дама в летах, сидевшая ближе других.
– А в чем же еще? – спросил Том, делано разводя руками.
Автобус возмущенно загомонил.
– Какое меркантильное поколение выросло! – проворчала неподалеку старушка.
– Эх вы, молодежь бездуховная! Вот в наше время! – в сердцах сказал сидевший рядом с дамой пожилой господин.
– Вы верите в Бога? – спросил Том.
– Нет. А при чем тут Бог?
– То есть вы – материалист?
– Предположим, – осторожно сказал господин.
– Тогда объясните мне, что же может быть в вашем материальном мире выше материальных благ? – спросил Том.
Пока пассажир собирался с мыслями, водитель остановил автобус, махнул рукой.
– Ребята, вам по этой дороге.
Дорога шла в гору, то выныривая из пролесков, то снова кутаясь в листве. Впереди маячила подернутая дымкой горная стена с пучком каменных столбов над обрывом. Вскоре она спряталась за склонами покрытых виноградниками и рощицами холмов.
– Я чета не понял, – сказал Монгол. – Ты ж вроде атеист? А тут взял такой, и на мужика наехал.
– Да мужик, в общем-то, прав. Просто я не люблю, когда человек, не зная другого, сразу начинает ставить ему диагноз. А так… Откуда я знаю, как оно там все устроено. В доброго дедушку на небе я, конечно, не верю. Но вот есть же, например, брехня, или, там, лизоблюдство. И люди знают, что это плохо, просто слабы этому противостоять. Это же не они сами придумали. Даже маленький ребенок знает, что врет, и от этого краснеет.
Попутных машин почти не было. Монгол то и дело поднимал руку, но никто не останавливался. Солнце уже высоко поднялось над морем и припекало покрасневшие за пару дней плечи. Сквозь пение птиц ветерок доносил откуда-то издалека стрекотание двигателя. Звук то пропадал совсем, то снова приближался. Вскоре впереди послышался звон колокольчика и неясная дробь. Вдруг из-за поворота дороги, выпучив налившиеся кровью глаза, выскочила грязно-белая корова. Они шарахнулись в сторону, едва успев выскочить из-под копыт. Корова, смешно подпрыгивая и занося задом, проскакала мимо них.
Следом из-за поворота вылетел мотоцикл.
– Мила! Мила! Стой, гадюка! – орал мотоциклист.
Он пронесся мимо них и скрылся в облаке пыли.
Село встретило их крепким навозным духом, гавканьем и кукареканьем. Оно наползало медленно, пестрыми огородами. Затем потянулись небольшие аккуратные домики. Жмурясь небольшими оконцами, они подставляли солнцу свои беленые бока. За селом, укрывшись в лиловых складках горы, паслись кони. Над ними уходил вверх поросший деревцами рыжий склон, увенчанный бугристой каменной стеной.
В центре села на небольшой площади стояла церковь, автобусная остановка и магазин с размашистой надписью «Продукты». У магазина гордо и боязливо крутил ощипанной шеей петух. Тут же две бабки продавали груши, огурцы, мед и травяные сборы. Около них стояла немолодая тетка, рассказывая свежие городские сплетни.
– …И он чувствует, что умирает. Лежал уже три дня, не вставал. Родня съехалась. Жена у постели, плачет, дети, внуки. Гробовщики приехали, мерку снимать. А он: оставьте нас с моей женой одних. И тут все вышли. А он ей и говорит: «Жена моя! Я изменял тебе всю жизнь с соседкой нашей, Зинаидой Филипповной. Хочу попросить у тебя перед смертью прощения». Ну, делать нечего, – поплакала она, плюнула в ту сторону, и простила. Позвали священника. Тот исповедался. Потом встал, воды попил, и вдруг ожил. Вышел на двор, и сразу, на радостях, к соседке поболтать. Так жена всех повыгоняла, батюшку поблагодарила, а потом ка-ак дала ему дрозда! «Ах ты кобелина!» – орала. Гоняла его по двору, гоняла, он за табуретку зацепился, да и ударился о печку темечком. Пока «скорая» приехала, – помер.
– А ей что?
– А ничего. Списали на несчастный случай. Плакала, конечно, потом, убивалась. Муж все-таки.
– Ты-то откуда знаешь?
– Сестра ее мне по секрету рассказала, она все в окно видела.
– Чего ж плакала?
– Не уберегла потому что.
– А уберегла бы, – простила?
– Может, и простила бы, – весомо сказала одна из собеседниц.
– А ты бы простила?
– Ой, девочки. Жизнь такая… Простила бы.
– Простила, не простила, а то, что убила – это доказанный факт.
– Почему убила, если сам ударился?
– Потому что покойному плохо было. Сорок дней кошка шипела. Шерсть дыбом, глазищи горят. А на сороковой день успокоилась. Значит – не просто так помер. Считается, что убила.
– Бабушки, почем огурчики? – спросил Монгол.
– Та почти даром, мальчики. Берите, не пожалеете. Смотрите, вкусные какие. Свои, чистенькие, только сорванные. Один к одному огурчики! Лучше не найдете! Без удобрений, все натуральное.
– А где тут вина можно взять? – спросил Том.
– Вон там мужчина сидит, на разлив продает.
– Где?
– А во-он там, за углом, – привстала одна из женщин. – Через три дома, ворота красные. Там, ага. Так вы у него не берите, а то потравитесь. Лучше в магазине возьмите.
– Вы наверх? – спросила другая.
– Ага.
– Подниматься лучше во-он туда, там дорога, – наперебой стали советовать женщины. – Ночью в горах может быть холодно, и воды там нет. Поэтому набирайте здесь, в роднике. Родник вон там, под грушей. Груш в дорогу возьмите! Сладкие, хорошие!
– Спасибо!
– Идите, идите, деточки! Идите, дорогие, в эти ваши горы, – кричали бабушки вслед.
– Я бы тут жить остался, – сказал Том.
– А зачем вино? – спросил Монгол. – У нас же спирт есть.
– Не-е, спирт – это не то. Наутро пить по-любому захочется, а вдруг там воды нет? Вино – совсем другое дело. Это кровь земли. От него правильная энергетика исходит.
– Какая разница, что бухать? Денег почти нет. Мы уже третий день тут чалимся, а Индейца ни одного не встретили.
– Монгол, ты чего? – Том даже остановился. – Мы с тобой проехали сотни километров без копья, чтобы в Крыму о деньгах беспокоиться? Сам же видел: то арбузы, то эти… Эскалопы! Тут и без денег жить можно. Вот сейчас и избавимся от этого буржуйского пережитка. Пустые карманы еще никому не мешали.
– Зачем карманы, если они пустые? – буркнул Монгол, но вдруг махнул рукой, легко рассмеялся, почесав на голове жесткий ежик волос.
– А, ты прав. Нафиг. Все нафиг. Упрощаем.
Время в селе – вязкое как патока. Тянется медленно, долго, а в центре и вовсе стоит. Петух в центре села скрипит тяжело, немощно, будто ворочает жернова времени. Живет село тихо, а стоит крепко, как камень, уверенно, невозмутимо. Жарится, не боясь, под южным солнцем как цепкая лепешка при дороге. Можно пройти его насквозь, а солнце не сдвинется с места. Лишь протарахтит вдали мопед, сонно звякнет натянутой цепью собака, да на обочине у колодца победно и гордо зашипит гусь. Подожмет оранжевую ногу, глянет снизу, да и пойдет по своим делам рвать серую, уже иссохшую от зноя траву.
Груши у родника действительно оказались вкусными. Набрав воды, они двинулись вверх, по желтой полевой дороге, медленно забирая к морю. Ноги Тома еще побаливали после ночи в кедах, но идти оказалось легче, чем они ожидали.
– Смотри! Ух, красота!
Слева, под склоном горы, за косматым кустарником росли из земли высоченные каменные столбы. Кривые и ровные, составные, изогнутые, покосившиеся, они грудились, наползали друг на друга. На некоторых, изо всех сил цепляясь за жизнь, росли кривые горбатые сосенки. Место было одновременно и страшным, и сказочным.
– Ты по поводу денег не боись, – говорил Том, не спеша поднимаясь по дороге. – Как только человек остается один на один с миром, без страховки, то есть без денег, без связей, без привычной постели, то включается какая-то новая логика обстоятельств. Не знаю, как это назвать. Рок, или там, судьба. В общем, жизнь к тебе начинает поворачиваться по-другому, мир тебя кормит.
– По-твоему, люди и с голоду никогда не умирали? – спросил Монгол.
– Голод – это другое. Там еда, если даже и есть, то она куда-то девается. Засуха там, неурожай. А если у нас вдруг еда кончится, то как-то все само образуется. Не умрешь, короче, без причины, земля прокормит. Бомжей вот кто кормит? А чем панки хуже бомжей?
– Так ты проверить решил? – усмехнулся Монгол, поднял голову.
Над горой, перевалив зенит, лениво и вечно светило солнце. Внизу за маревом горячего воздуха таяло село. Оттуда сквозь пронзительный хор цикад доносился заливистый лай собак и блеяние коз. За селом в широкой долине изумительной бирюзой синело небольшое овальное озерцо. Еще дальше, за стеганым зеленым покрывалом холмов тянулась нитка шоссе. На ней, под могучим Чатырдагом, притаилась крохотная желтая букашка троллейбуса. Все будто замерло под зноем, застыло, боясь пошевелиться, экономя силы. Картину оживляли лишь тени облаков: они легко скользили по лугам, по лесочкам, по виноградникам и полянкам, то опускаясь, то вновь подымаясь на холмы, без устали спеша на простор, к морю, на берегу которого искрилась белая россыпь Алушты. На севере, под громадными уступами Демерджи, виднелись следы мощного обвала: как будто неведомый великан разбросал гигантские каменные кубики величиной с дом. Мимо кубиков по дороге плелись в село гнедые кони.
– Смотри, как оно все тут… Красиво, сука. – Монгол вытер пот со лба.
– Давай отдохнем. Привал. – Том посмотрел вверх, на по-прежнему далекую вершину. – Я вот думаю. Скоро вечер, а мы прем неизвестно куда. А вдруг нас тот моряк развел? Про Ваську этого, сына своего. Что скажешь?
– Я ничего не скажу, – ответил Монгол. – Залезем, – посмотрим. Не понравится, – слезем. И зачем ему врать?