Дорога вильнула вправо и исчезла за поворотом. Прямо через лес шла тропа.
– Пошли, срежем! – сказал Том, и тут же умолк.
– А пошли! – неожиданно согласился Монгол.
Они пошли по тропе прямо, через лесную чащу. Вокруг лежали исполинские, вывернутые с корнем стволы буков, словно туши невиданных змеев, обнажившие на изломах темно-розовую плоть древесины. Стволы некоторых деревьев, потерявших от времени кору, закручивались в спираль, будто огромные буры, прилетев неведомо откуда, ввинтились в землю, и стояли здесь веками, пока не сгнили совсем.
В послегрозовой тишине звенели, тихо падая, искрящиеся на солнце капли. Необычно яркие, светились умытые дождем листья.
– Грибы!
За поворотом дороги вдруг, – в траве, под деревьями, под ногами, куда ни кинь взгляд, – вылезли дождевики, лисички, белые. Некоторые храбро торчали прямо посреди тропы: нагибайся, рви, иди дальше. Их было очень много, и Том на секунду подумал, что они ненастоящие. Он стянул с себя мокрую футболку, завязал ее, и вскоре она доверху наполнилась грибами. Еще через полчаса на лес снова опустился туман.
Тропа кончилась, и они снова вышли на дорогу. Поворот к троллейбусу на Перевал они скорее всего пропустили, но останавливаться и экспериментировать с непонятными проселочными дорогами, ведущими неизвестно куда, не хотелось. Все, что было на них, давно промокло до нитки, а перспектива снова заблудиться и остаться ночевать в горах под дождем не радовала.
Том втайне надеялся, что резко налетевшая непогода так же быстро и рассосется, но дождь превратился в затяжную мелкую морось и не собирался останавливаться, глухо барабаня по опавшей многолетней листве. Разбитая, засыпанная крупными булыжниками дорога поворот за поворотом вела вниз, и казалось, ей не будет конца, если бы не лес, который заметно мельчал, то и дело разбиваясь на рощицы и уступая место небольшим кустистым полянам.
– Смотри, кто-то идет впереди! – сказал Том, тыкая пальцем на обочину. Там, в промокшей грязи, дымился чей-то свежий окурок.
– Давай ускоримся, может, он подскажет чего.
Они пошли быстрее. Неожиданно быстро темнело. Дождь снова усилился.
Через некоторое время впереди в вечернем дождевом мороке мелькнул силуэт человека.
– Привет!
Путника звали Иваном. Он был из Конотопа. Вдобавок он оказался поразительно похожим на их хорошего приятеля Ужа, с которым Том родился в один день и год.
– Ого! Почти земляк! – хохотнул Монгол. – Сам где ночевать будешь?
– А я вижу, вы налегке. Ничего, у меня палатка есть! – ободряюще пробасил Иван. – Она хоть и одноместная, но, может, как-то влезем! Да и село скоро.
– В советской одноместной трое легко вмещались, – уверенно сказал Монгол.
Иван не ответил.
Лес кончился. Повсюду виднелись то ли небольшие деревья, то ли большие, покрытые шипами, кусты. Слева вдруг выплыл из темноты огромный каменный куб величиной с двухэтажный дом.
– Это место обвала, – сказал Иван. – Я был тут. До села, мне кажется, еще минут пятнадцать.
Кусты измельчали, почти исчезли. Вскоре сквозь непрерывный шум ливня они услышали лай собаки.
– Село! Дошли! – с облегчением выдохнул Том.
Они подошли к крайней хате и остановились перед забором, глядя на свет одинокого окошка.
Иван развязал рюкзак и достал палатку.
– Ба, хоромы! – присвистнул Том. – Ты сам-то в нее влезешь?!
То удивительное изделие, которое Иван назвал одноместной палаткой, по величине было похоже то ли на гроб, то ли на комфортабельный спальник с каркасом.
Монгол быстро оценил положение, присвистнул.
– Ладно. Пойду в деревню, – сказал он.
– Ага. Кому мы нужны. Кто же пустит не пойми кого, да еще ночью?! – с сомнением проговорил Том.
– А какие варианты? Я бы пустил. Да вот и свет горит. Пойду спрошу, – упрямо повторил Монгол, и ушел.
Они стояли под деревом, молча глядя в холодную мокрую пустоту. Ливень в незнакомом месте особенно удручает. Прошло время шуток, причитаний и нервного хохота. Прошло все, кроме холода и усталости. Не осталось ни мыслей, ни идей. Отсутствие сил притупляет даже неприятные переживания. Тому казалось, что лучше просто стоять вот так, промокшим до нитки, под бесконечным дождем, потому что все остальное – только хуже. Они и стояли. А дождь лил и лил, будто бы в этом мире не осталось ничего, кроме дождя.
– Пошли! – Монгол призывно махнул им рукой.
Похватав вещи, они пошли на голос, на свет.
– Заходите, гости дорогие, располагайтесь. Да не волнуйтесь вы, вас таких много ко мне ходит, – весело сказал им хозяин, хорошо выбритый худощавый человек лет сорока, с седеющими висками и быстрыми блестящими глазами. – Вас тут много таких ходит. А моя хата – с краю. Да заходите же скорее.
Еще не веря, Том осторожно вошел в дом, и тут же стукнулся головой о невысокую притолоку. Медленно, одеревеневшими от холода обескровленными пальцами они поснимали с себя опостылевшую мокрую обувь, носки, футболки.
В большой пустоватой комнате было жарко натоплено. Пахло молоком, капустой, травами, обжитым жильем.
– Снимайте одежду. Вешайте сюда! – хозяин показал им на веревку посреди комнаты. – Я вот как раз сегодня стирал, и не убрал.
Хата была приземистая, просторная, небогатая. Старый круглый стол, стулья, ковер на стене, небольшой сервант с сервизом. В центре дома располагалась большая, потрескивающая дровами, беленая печь. От нее веяло теплом. Над печью висели большие пучки травы, каких-то сушеных цветов. По печи ползали маленькие дети. Они бегали за печью, выглядывали из-под стола, прятались за шкафами и занавесками, с застенчивым любопытством разглядывая незнакомцев из-за развешенных повсюду пеленок. Вскоре Том понял, что не может их сосчитать.
– Это сколько же у вас детей?
– Восемь.
– А хозяйка где?
– В роддоме.
Через полчаса, уже немного отогревшись, они пили травяной чай и ели жареное сало.
– А не страшно вот так пускать к себе незнакомых?
– Я стараюсь жить по заповедям Божиим, и везде дела Христовы творить, – ответил хозяин. – Ближнему всегда нужно помогать.
Том хотел было поспорить насчет религии, ввернуть пару известных распространенных шпилек, и уже открыл было рот, но тут вспомнил сегодняшнее утро в горах, и себя – жалкого, немощного, молящегося… И умолк.
«Может, случайно все это, то воспоминание, про елочки? – пришло в голову. – Стресс, там, или повезло просто? Но я же не вспоминал, да и не вспомнил бы. Оно ведь само пришло, аккурат в ту самую секунду. Если Бога нет, то это все случайно. А если есть, если Он помог мне, а я спишу это на случайность… Это ли не предательство?»
– Мы все забыли Христа, – продолжал хозяин, пеленая щекастое румяное дитя. – Многим и так хорошо. Потому что Христос требует меняться. Рядом с ним сложно выпить, или покурить. Неуютно как-то. Христа не любят, гонят отовсюду. Христа распинают всегда и везде, куда бы он ни пришел. Будь он посреди нас, – его бы послезавтра распяли. Мы не любим нравоучений. Даже если нравоучитель прав, и от этого зависит наше спасение.
– Вер много, много и нравоучений, – сказал Иван.
– А еще у вас тут грибов много, – перебил его Монгол. – Мы набрали чуток. Может, заберете?
– Спасибо, у меня своих хватает. Здесь вообще грибов полно. Как дождь – так и грибы.
– А это что там за камни лежат? Обвал был? – спросил Том.
– Давненько. В 1927 году, после землетрясения. Раньше Лучистое больше было, потом его от опасных мест отодвинули… Ладно, ребята. Я вижу, что вы еле живые! Ложитесь-ка спать.
Хозяин выдал им одеяла, и они без лишних слов повалились в ряд на деревянном полу.
Утро началось с петухами. Сухие и счастливые, они оделись, поблагодарили хозяина. Тот стоял у калитки, помахал им рукой, и пошел в дом…
В Ялте
Погода с утра наладилась. Небо выплакалось, и теперь любовалось своей синевой в серо-молочных лужах предгорья.
– Протестант явно. Хорошо, не грузовой попался, – сказал Иван, когда они шагали по селу.
– А по мне – хоть кришнаит. Пустил, и слава Богу, – ответил Монгол.
– Не скажи. Меня сосед-пятидесятник как-то раз на собрание к себе пригласил. Они у нас на пустыре собираются. Пришло их человек двадцать. Ну, помолились они, попели там что-то. И вдруг – все одновременно – ка-ак начнут болтать какую-то тарабарщину! Орут, дергаются, плачут, вопят. Кто-то о землю башкой бьется, кто-то голосит навзрыд. Ни одного понятного слова, ни одного вменяемого человека. А когда все вокруг с ума сошли – это, я тебе скажу, ого-го. Через пять минут крыша течь начинает.
– У тебя потекла?
– Я знаю способ, – продолжал Иван. – Садишься в полный лотос, и ставишь вокруг себя астральный кокон. Энергетическая защита.
– Знаю. У меня мать такой шнягой страдает, – сказал Монгол.
– Я в это тогда особо не верил. Но ты прикинь картину, – продолжал Иван. – Три десятка сумасшедших в конвульсиях, а посреди них чел в позе лотоса, сидит и молчит.
– И как, помогло?
– Что?
– Ну, кокон этот.
– А то. Крыша-то на месте. Хотя потом недели две в себя приходил. – Иван нервно засмеялся.
– Какой-то ты впечатляемый. Прям как наш Том, – улыбнулся Монгол. – Но ему можно, его по голове стукнули.
– Не в этом дело, – ответил Иван. – Это сложно понять, пока сам не попробуешь. Поведение – это коллективный договор. Если с тобой кто-то рядом, пусть даже один, – ты можешь с ним оценить обстановку, перекинуться мнением. И тогда тебе плевать на всех остальных, будь их хоть тысячи. А когда вокруг – хотя бы с десяток сумасшедших, и нет ни одного нормального, то через пять минут теряешься. Ориентиры уходят. Ты уже сам думаешь, что с ума спятил. Одного сломает десяток.
– Тебя же не сломали.
– Ну так я всегда в коконе, – засмеялся Иван и похлопал рукой по палатке. – Том, а ты что думаешь?
– О чем?
– Ну, об этом типе.
– Ничего не думаю. Банально все это, – с ноткой вековой усталости вздохнул Том. – Нет, спасибо ему, конечно. Но выходит так, что добро какое-то натужное, вымученное. Он же нас приютил чтобы спастись, а не просто так, от широты души, как мы вписываем у себя дома незнакомого панка из Сибири. Как-то все это… Искусственно, что ли. Буддисты все эти, кришнаиты. Пляшут, орут чего-то, доказывают. Потом дерутся друг с другом, кто прав. Крестовые походы… Не маразм ли? Хотя у католиков еще осталось что-то такое… Костелы там, химеры всякие. Эстетика. Что-то они такое чувствовали, стремились к чему-то. Православие – вообще банально. Посты какие-то, маслице-водичка, все эти крестные ходы в никуда, с капустой в бороде. Примитивно. Зачем вообще что-то доказывать, если вот оно – добро. Разлито вокруг, в небе, в траве этой, в природе. Живет себе веками, о Боге не орет, ничего никому не доказывает. Живи как хочешь, слушай себя, не ищи чужого. Бери меньше, давай больше, и никому не мешай. Вот и вся религия… Так, Монгол?