– Промедол, – отрекомендовался он, и неопределенно повел пальцем в сторону, откуда доносились проникновенные звуки гитар и скрипки. – Вот вам налицо старая неформальная дилемма. Почему кумир закрылся стенами от народа и поет о свободе? Почему он говорит, что не в деньгах счастье, а на него нельзя посмотреть бесплатно?
– Ты Индейца не знаешь?
– Я тут вообще никого не знаю, – панк икнул и поднял вверх большой палец. – Вокруг все такое незнакомое. В зеркало смотрю – там чувак какой-то. Ты кто такой? – Спрашиваю. А он мне такой: а ты кто такой? Не нахожу понимания. Что это за город вообще? У нас, в Конотопе, моря нет. Зато трамваи есть, и вороны. Ворон очень много. Тут тоже трамваи есть, но тут пальмы. Я вообще не втыкаю, что происходит.
– Вот. Еще один из Конотопа, – сказал Монгол. – Кучно пошли.
– Ага, только первый – как трагедия, а второй как фарс, – заметил Том.
– Как фарш, – Промедол вдруг вскочил и бодрыми зигзагами поспешил к концертному залу. Подтянувшись на руках, неожиданно резво взобрался на высокий подоконник. Затем, отчаянно удерживая равновесие, встал во весь рост и, заглядывая внутрь сквозь плотно задернутые шторы, стал орать прямо в стекло:
– Бо-рис! Вы-хо-ди! Бо-рис! Вы-хо-ди!
Его начинание подхватили все окрестные неформалы. Они собрались под стеной и, дождавшись паузы между песнями, скандировали:
– Бо-рис! Вы-хо-ди! Бо-рис! Вы-хо-ди!
– Играй бесплатно, Боря!
– Гребень, здесь собрались самые верные твои соратники, – кричала подвыпившая простоволосая толстушка в народном платье и паре килограммов фенек. – Они приехали к тебе, но не могут тебя увидеть! Скажи, в чем лажа?
В ответ ей снова зазвенел из-за окон высокий голос певца:
– Эй вы, как живется там?
У вас есть гиппопотам,
А мы в чулане
С дырой в кармане,
Но здесь забавно,
Здесь так забавно…
– Боря, вылазь из чулана! Мы тебе пиво купим! – орал Промедол.
Певец продолжал выступать, изливая свои сладкоречивые песни и никак не реагируя на призывы извне. Наконец Промедолу это наскучило, он слез с подоконника и пошел к своему пиву. Пива на месте не оказалось. Панк разочарованно развел руками, плюнул, и двинулся к ближайшему ларьку.
Через минуту на набережной появились два сине-желтых уазика, а откуда-то сбоку вынырнул милицейский автобус. Лихо визжа тормозами, они остановились у концертного зала.
– О, «канарейки» пожаловали! – лениво сказал Монгол.
Из уазиков выскочило с десяток человек в черной форме с надписями «Беркут» на спине. Они были с дубинками, на плечах болтались укороченные АК. Красиво рассыпавшись цепью, они быстро окружили ближайший сквер и погнали попавших в кольцо неформалов к стене концертного зала. Сильно не церемонясь, они хватали людей за шиворот и вели к стене. Сопротивлявшихся валили на траву, пинали, били дубинками, заламывали руки. Тех, кто пытался выскочить из окружения, догоняли, сбивали с ног и волоком тащили к стене.
Том с Монголом сидели немного поодаль, вне окружения.
– Расстреливать их, что ли, собираются? – недоумевал Монгол, меланхолично наблюдая, как к ним бежит здоровенный мент в черном берете.
– Встать! – мент подбежал вплотную, схватив Тома за руку. – К стене! Руки за голову!
– А мы при чем? – удивился Том.
– Встать, я сказал! – ощерился мент и ударил его дубинкой по ребрам.
– Садисты! – Том схватился за бок и заковылял к концертному залу.
– Один. Два. Три. Ноги расставили!.. – Менты, щелкая рациями и позванивая тяжелой амуницией, равняли шеренгу пленных. – Паспорта! Лицом к стене! Двенадцать… Тринадцать… Всем достать документы! В правую руку, над головой. Двадцать пять! Двадцать шесть!..
– Как в кино! Эту бы энергию, и на пользу обществу, – пробормотал Том, потирая ушибленный бок.
– Скорее цирк! – ответил ему сосед по несчастью. – Ребра целы?
– Целы вроде. – Том всмотрелся в лицо собеседника. – Жека! Елки-палки, это ты? Здарова! Не узнал тебя!
– Том?! Ну где бы мы еще встретились, как не у стенки?!
Они обнялись. К ним тут же подбежал беркутовец.
– Молчать! Стоять, не разговаривать!
– Ладно, потом поговорим. Надеюсь, нас не расстреляют. Если что, то мы на роднике стоим, под Гурзуфом.
– Ну, значит, и мы подтянемся! – засмеялся Том.
Том повернулся в другую сторону. Крайним в их цепочке у дальнего угла здания был худой длинноволосый блондин. Он постоянно оглядывался. Улучив момент, вдруг оторвался от стены и дал деру. Ему повезло. Хотя до угла дома было метров десять, но «беркута» так упивались своим величием, что никто не заметил его бегство.
– О! Один ушел! Молодец!
– Клоуны! – сказал Монгол. – Боевиков насмотрелись, вот и выпендриваются. – А кто это, рядом с тобой?
– Это Жека, панк из Киева.
Скажи мне, что я сделал тебе,
За что эта боль?
Но это без объяснений,
Это, видимо, что-то в крови,
Но я сам разжег огонь,
Который выжег меня изнутри.
Я ушел от закона,
Но так не дошел до любви, —
сочилось из окна над ними.
– Ненавижу БГ, – сказал Том.
В экзекуции повисла пауза. «Беркут», победно чирикая рациями, вяло равнял нестройную неформальную шеренгу у стены и явно чего-то ждал. В этот момент рядом с Томом неожиданно появилась девочка лет трех. Она пришла откуда-то с набережной, видимо, убежав от зазевавшихся родителей. Улучив момент, она пробралась между бойцами «Беркута», подошла к зданию, и, став между Томом и Жекой, тоже подняла свои маленькие ручки над головой. Воспринимая все происходящее как интересную игру, ребенок с детской любознательной улыбкой заглядывал в лица стоящих у стены людей.
– Ну, теперь я спокоен. С нами будущее! – сказал Жека. – Народ! Сфотографируйте кто-нибудь!
Между тем снаружи оцепления стали собираться зеваки. Кто-то щелкал семечки, кто-то ждал, чем все кончится.
– Что же вы делаете! – заголосила какая-то бабка. – Невинных хлопчиков мордуете!
– «Беркут» на окорочка! – заорал кто-то из-за деревьев.
– Чие дите! Заберите! – крикнул один из ментов. Ребенок у стены под стволами автоматов портил всю картину. К нему уже бежала мать.
– 17-й, дайте еще автобус! – сказал в рацию кто-то из ментов.
Вскоре подъехал еще один ПАЗик.
– Ну что, граждане хиппи, панки и прочие придурки, подходим по одному. Сдаем паспорта и грузимся в автобус, – весело помахивая дубинкой, скомандовал здоровенный, как бык, офицер.
Концерт кончился. Из дверей уже потянулись люди, а они все сидели в автобусе. Монгол невесело смотрел в окно на здание концертного зала. Набережная пустела, но ни Вероники, ни ее друзей видно не было. «Беркута» ушли, и в автобусе остался лишь молодой сержант в форменных серых брюках и рубашке. Он понуро и терпеливо стоял на ступеньках, держа в руках пачку изъятых паспортов. Разномастный волосатый народ гудел и смеялся, все еще надеясь, что их выпустят. Все вдруг разом замолчали, когда в кабину запрыгнул водитель. Автобус повернул куда-то вглубь города, повез их вверх, от моря, петляя кривыми ялтинскими улочками. Он то и дело подпрыгивал на колдобинах, и наконец, протиснувшись в узкий переулок, остановился у серого трехэтажного здания.
– Так, все выходим по одному, строимся, – скомандовал сержант, сжимая пачку паспортов.
Пленные построились.
– За мной. – Сержант двинулся к ближайшей двери. Неформалы потянулись за ним.
– Ялтинское отделение милиции № 2, – прочитал кто-то вывеску на стене.
Когда они вошли во двор, в здании отделения неожиданно погас свет.
– Стойте на месте! – испуганно закричал сержант. Волосатые замерли, тихо посмеиваясь.
Сержант бросился к автобусу, и через секунду вытащил из кабины два старых, напоминающих угольные утюги, аккумуляторных фонаря.
– Так. А ну-ка, давайте станем паровозиком, – заговорщицки, голосом воспитателя из детского сада сказал сержант.
Неформалы построились паровозиком.
– Передайте, пожалуйста, последнему в цепочке. – Он протянул руку в густую ялтинскую темень, и дал кому-то один из фонарей. – Так, теперь осторожно! Идем за мной!
– Ту-ту-уу! – прогудел кто-то.
Паровозик, похихикивая, двинулся во двор и заехал в здание отделения милиции.
– Светите! Осторожнее, здесь стулья. Не упадите. Осторожнее! Осторожнее! – командовал сержант.
Наконец все хиппи и панки зашли в здание и сгрудились в коридоре. В конце коридора был открыт один из кабинетов. Там, у свечи, сидел за столом упитанный милиционер и грыз семечки. В кабинете сразу стало тесно, вдоль стен зашатались причудливые длинные тени.
– Тайная вечеря! – шепнул кто-то.
Сержант поставил свой фонарь, оставил на столе паспорта и на ощупь вышел в коридор. Толстый мент, хитро постреливая глазками, развалился на стуле.
– Так, а ну, тишина! Эй, ты! Свети сюда!
Он взял верхний паспорт, и, вытерев потную шею, прочитал.
– Михайлов Леонид Петрович!
– Я! – из темноты шагнул высокий длинноволосый парень.
На секунду Тому показалось, что их посвящают в подпольную комсомольскую ячейку.
– С вас полагается штраф в размере трехсот тысяч.
– А за что?
– За нарушение общественного порядка.
– А я не нарушал. Там кто-то в окно полез и сбежал, мы даже не знаем, кто.
– Не знаем! Мы ни при чем! Нас просто так похватали! – загалдели все, надеясь на то, то их многочисленные возмущенные голоса как-то повлияют на дежурного. Толстяк отстраненно выслушал их возмущения, пролистал паспорт. Когда все затихли, продолжил.
– То есть вы, Михайлов Леонид Петрович, отказываетесь платить? Хорошо, тогда составляем протокол, – привычным, нарочно будничным голосом сказал он, и потянулся за бумагой. – Завтра рассмотрим ваше дело, когда придут остальные сотрудники.