Поздоровавшись, Вова гордо распахнул рубаху и показал свой голый торс. Его широкая грудь и выдающийся живот были сплошь покрыты рубцами и шрамами. Наискось, от правого соска к левому нижнему ребру шел ряд неподдающихся загару круглых розовых отметин.
– Афган, нна, – Вова ткнул пальцем в шрам на груди, потом повел рукой вниз.
– Ростов, нна. Москва, нна. Африка, нна.
Наконец, проведя рукой по ровной череде отметин, нежно сказал.
– Курган, нна.
– Ничего себе, сколько дырок. Как же тебя не убили? – Том со всех сторон рассматривал Вову, как музейный экспонат.
– Меня, нна? – Вова удивленно поднял место, где когда-то были брови, показал неприличный жест, и Том понял, что Вова вечен.
– Медовый месяц, нна. – Вова опять ткнул пальцем наверх – Жена, нна. Красавица.
– Так чего ж ты тут?
– Я импотент, – спокойно и ровно сказал Вова, как будто бы речь шла о герпесе.
Валик открыл рот, и забыл его закрыть. Он смотрел на Вову во все глаза, то хватая рукой воздух, то щелкая зубами, явно пытаясь что-то сказать. На миг Тому показалось, что Валика парализовало.
– Я не видел в жизни человека сильнее себя, – наконец выдохнул он. – Теперь вижу. Как же это здорово, Вова, что ты родился!
– Нна, б, – согласился Вова.
– Как же здорово! Есть ты, есть он и я, есть этот мир. Как здорово, что мы тут встретились! И я хочу поделиться с тобой тем, что имею. Той радостью, которую испытываю. Каждый миг, который пробегает во времени, – он проходит не просто так. Он создан для нас, и мы можем прожить его, наполнив смыслом. Это и есть философия момента. Каждый из нас обладает невероятной силой, нужно только открыть в себе ее источник.
Вова наморщил лоб. Ему было непонятно.
– Посмотри на это солнце, – продолжал Валик.
– Эта? – Вова ткнул пальцем в наливающийся жаром алый шар, и Тому показалось, что солнце на миг задумалось, стоит ли вообще подниматься этим утром, или лучше переждать.
– Это все – наше! – продолжал Валик. – Оно создано для нас! Мир просыпается только потому, что все любят друг друга.
– Нна, – неопределенно сказал Вова.
Валик сбился, кашлянул. Он говорил явно не на том языке.
Вова моргнул, доверчиво и прямо посмотрел на Валика своими детскими глазами.
– Фи-лософия, нна! – неожиданно подсказал он.
– Да! Да! Философия! Точно! Вот оно! Да! – Валик наконец оседлал волну. – Вова, а ты когда-нибудь дарил своей невесте цветы?
– А н-на?
– Ну как зачем? Просто потому что – любовь!
– Н-на? – с сомнением повторил Вова.
– Цветы – это проявление любви.
Вова удивленно выпустил воздух из легких.
– Пацаны не поймут, нна.
– Пацаны поймут, – вкрадчиво сказал Валик. – Только ты и она. Твоя любимая невеста. Твоя жена. Подари ей букет цветов. Она будет рада, а ты будешь рад от того, что рада она.
Том стремглав бросился на клумбу у лестницы, где росли высокие красные канны. Цветы оказались жесткими, вырывались с корнем, и нижние части стеблей ему пришлось отгрызать зубами. Вскоре в его руках образовался немалых размеров букет.
– Это тебе, Вова, – отплевываясь, сказал Том. – Пойди, отнеси ей. Не поломай только.
– Нна они ей? – с сомнением проговорил Вова. Медленно, как в трансе, зажал букет в своих огромных кулаках, стал ногой на ступеньку, в нерешительности остановился. – Так она спит.
– Пусть спит. Не буди. Просто положи букет рядом с ней. А потом, когда проснется, – скажи ей, что это букет для нее, потому что ты ее любишь.
– Пацаны, я ннне… Нна? Не, нна? Нна она… – замычал Вова, с застывшей улыбкой изумленно глядя то на непонятные цветы, то на этих странных людей. Огромный, как бык, он вдруг оробел, как школьник перед первым экзаменом. Всех троих вдруг охватила необычайная, по-детски беспричинная радость.
– Давай! – Валик хлопнул его по плечу.
– Н-нну. – Вова наконец решился. Медленно повернувшись, он вытянул перед собой обе руки с зажатым в них букетом и осторожно двинулся вверх по лестнице, будто по минному полю где-то в далеком Афганистане. Его не было минут пять. Когда он вернулся, то вернулся явно не весь. Это был другой Вова. По-прежнему грозный, но ошарашенно счастливый.
– Фило-софия! – Он сел на ступеньку, крепко обнял руками свою битую-перебитую голову, поглядел на курящуюся розовыми облаками Медведь-гору, прислушался. Внутри него явно что-то происходило. Что-то таинственное, непонятное щелкало в его душе, чему он не находил ни слов, ни объяснений. Наконец, он поднял голову.
– Нна, пацаны. Нна сейчас со мной что-то сделали, – проговорил он, глупо и страшно улыбаясь. – Я, нна, не понимаю, что это, но, б… буду, что-то только что со мной, нна. Такого никогда, нна, и вот. Фило-софия, нна!
– Ты не разбудил ее?
– Ннне. Рядом положил, и ушел. Но, нна, что вы со мной сделали, пацаны? Я не пойму что, пацаны… Я, нна, с пацанами в таких терках бывал, но такого не было, б… буду. Но это, нна, это, нна…
Он вдруг встал во весь свой рост, – простой, как танк, незамысловатый, переполненный восторженной силой.
– А-аа! – заревел он. – Да я! Чего хотите? Все будет!
– Немного вина не помешало бы, – тут же сказал Валик.
– Магазины еще… – вставил Том.
– На базар, – Вова мотнул бычьей шеей, и они направились вверх, по выдраенным до блеска каменным гурзуфским ступеням.
На базаре Вова купил им две двухлитровки домашнего вина и четыре пачки сигарет. Вернувшись назад, они сели на набережной и, глядя на море, молчали.
– Я нна, – Вова кивнул на лестницу и попрощался.
– Пока! Все люди братья, Вова!
– Братва, нна. Философия!
Вова ушел.
– Как же хорошо! – сказал Том.
– Ты тоже это чувствуешь? Вот он, еще один луч на заре космического коммунизма! – сказал Валик.
Том поглядел по сторонам. Солнце уже начинало пригревать, на пляжи выбирались первые купальщики. Некоторые ныряли в утреннюю прохладную воду, другие спешили занять места получше, и, бросив на пляже полотенце или покрывало, спешили домой.
Он пил вино, пытаясь понять, отчего ему так хорошо, будто в душе после дождя поднялась радуга. Это было как-то связано с Вовой, но в чем дело, и при чем тут он, разобраться не удавалось. Какая-то догадка крутилась у него в голове, которая то приближалась с каждым следующим глотком, то вновь отдалялась. Валик бормотал что-то про светлое будущее, но вино быстро взяло верх над космическим коммунизмом, и вскоре он, завалившись на бок, уснул. А Тому, несмотря на сонный песок в глазах, совсем не спалось. Он взял недопитую баклагу, сигареты и пошел в лагерь. Его по-прежнему переполняла радость, которой хотелось делиться с каждым, чтобы сделать счастливым весь мир. И если светлое будущее коммунизма еще не наступило на других планетах, то изменить ситуацию в отдельно взятом Гурзуфе было всецело в его власти.
– А кому вино?! Бесплатное вино! Сигареты! – закричал он на всю набережную, вскочил, и, пошатываясь, отправился по берегу. – В Гурзуфе наступил космический коммунизм! Все бесплатно! Подходите! Налетай, народ!
Парочка купальщиков шарахнулась от него как от чумного. За всю дорогу до родника у него вежливо взяли пару сигарет. Вина не захотел никто.
Зато на стоянке коммунизм был понят и принят всей грудью, но быстро кончился. Том не видел этого. Бросив под ноги полную овощей футболку, он с улыбкой на лице заснул сном младенца.
Ежик
Он проснулся вечером. Прямо над ним темнела земляная осыпь обрыва. Совсем близко шумело море. Немного болела голова, но явно не от удара. Рядом стоял Монгол.
– Жив? Ну ты летчик. С такой высоты, и без парашюта! Пьяным всегда везет.
– Дай руку. – Том поднялся, стараясь не трясти головой, и полез наверх.
Вскоре пришел Валик. Он был помят и расстроен.
– Почему ты меня бросил? Почему забрал вино?!
– А что мне оставалось делать? Караулить тебя или на себе тащить? – Том развел руками. – А вином я угостил остальных людей этой планеты. Я устроил в Гурзуфе космический коммунизм.
– А, ну если так, то хорошо. Это правильно! – Валик сразу успокоился. – Мне был знак во сне. Я ухожу. Я спрячу свои вещи на отстойниках. Там же, справа от лестницы. Там есть полянка, в ней нора. Присмотри за ними. Я, может быть, вернусь через пару недель… Или через месяц.
Он скомканно попрощался со всеми, забрал свою гитару и ушел.
– Отмаялся, – сказал Веня, глядя ему вслед.
– Великий человек, – отозвался Том. – Космический странник. Одинокий астероид любви.
Берег вновь укутала теплым одеялом черная южная ночь, и жители поляны беззаботно уснули.
Не спалось только Монголу. Его вновь накрыло воспоминаниями про Виолетту, – красивую, стройную, коварную. «Разбогатею, – приеду снова, – думал он, вертясь на охапке сена. – Отпущу бороду, волосы. Куплю ее на ночь, а наутро побреюсь. Скажу: что, не узнала? Пушку привезу, в карты проиграюсь, потом из ресторана выйдем, и одному башку прострелю».
Полусонные мысли унесли его в оружейный магазин, где висели добротные дробовики, блестящие длинноствольные магнумы и небольшие автоматы УЗИ. Он долго выбирал себе оружие, пока не достиг того странного состояния, когда вроде и не спишь, а наутро понимаешь, что спал. Краем глаза он видел тропинку, проходящую недалеко от их крохотной полянки.
Из облачной занавеси кокетливо выглядывала луна. Ее свет падал на очаг, лежащего ничком Тома, на посуду и разбросанные вещи, тут и там прикрытые иссиня-черными тенями веток. Вдруг у тропы, на фоне белеющего сена, мелькнула чья-то тень. Что-то черное подошло-подкатилось к нему из кустов.
«Снится, наверное», – подумал Монгол, и замер. Существо вразвалку подошло ближе и вдруг прыгнуло ему на грудь. Оказавшись неожиданно тяжелым, оно стало душить его всем весом, вцепившись в горло маленькими когтистыми лапками.
– А-аа! – заорал Монгол и вскочил, сбрасывая с себя странное нечто.
– Что там? – из темноты возникло перекошенное лицо Тома.