…С утра ему не спалось. Монгол встал, выпил воды от голода, но заснуть уже не мог: в желудке громко и тревожно урчало. «За виноградом, что ли, сходить?» – мелькнула мысль. Он умылся, пошел на родник почистить зубы, и в этот момент легкий ветерок донес до него тревожащий запах мясного супа. Ветер шел сверху, оттуда, где стояли двое толстяков-москвичей. Не раздумывая, Монгол пошел на запах.
– …И Паулюсу нужно было прорываться к Белой Калитве. Там стояла Четвертая армия и итальянцы, – донеслось до Монгола из-за деревьев. – А он, дурак, Гитлера послушал, и время потерял. У Гитлера принцип был: не оставлять захваченное, чтобы не повторить ошибку Наполеона. Тот зимой назад пошел, и армию потерял. Я бы на его месте весной начал…
Нос Монгола не обманул: посреди поляны горел костер, в нем, утробно булькая, варилась в большом овальном котелке каша. Москвичи сидели на земле, к нему спиной, перед импровизированной, сделанной из камушков, картой.
– Если бы он в самоволку двинулся, то отправился бы за графом Шпонеком, – отвечал второй. – Тот в Крыму стоял. Он когда с Керченского перешейка отошел, его судили, а потом и расстреляли.
– Победителей не судят. Кстати, я бы на месте Шпонека отвел лишь часть…
– Хэндэ хох, мужики! – весело сказал Монгол.
Москвичи непроизвольно вздрогнули, повернулись.
– Привет, – без особого восторга произнес один из них.
– Что-то вы рано как-то? – Монгол поздоровался за руку и по-хозяйски уселся у костра, поглядывая на котелок.
– Уезжаем сегодня. Барометр упал. Завтра дождь будет, сильный. – Один из толстяков кивнул на дерево, где висел какой-то круглый прибор.
– Упал, так повесьте! – засмеялся Монгол, не отрывая глаз от котелка. И добавил уже с легкой укоризной. – Что ж вы так? Рядом столько жили, а в гости ни разу не зашли.
– Так ведь и вы не зашли, – осторожно ответил москвич.
– А хотите винограда купить? Дешево совсем. Отличный, такого на рынке не найдете.
– Нет, спасибо.
– А пожрать с вами можно? – спросил Монгол напрямую.
– Покушать хотите? Садитесь, конечно. Почему бы братушек не покормить?
– Каких еще братушек? – насторожился Монгол.
– Выражение такое есть. Так русские называли дружественные им народы.
– А-а. Ну тогда ладно, а то я уже напрягся. У меня во дворе жил один, по фамилии Братушка. Гнида редкая, опыты над кошками ставил.
Москвичи достали длинную палку, сняли с костра котелок. Монгол выкатил пенек, устроился поудобнее, взял ложку, и, не дожидаясь особого приглашения, набросился на суп.
Хозяева поляны стояли рядом, нерешительно переглядываясь.
– Что вы, мужики, как не свои? – гостеприимно сказал Монгол. – Давайте, присаживайтесь! Отличный суп, густой. Или уже каша!
– Видите ли, молодой человек, у нас не принято из кана есть.
– Из чего? – Монгол перестал жевать.
– Из кана. Этот котелок называется «кан».
– А? Ну так накладывайте себе, а то стоите, как в гостях! А я так поем, я не стесняюсь. – Монгол сам засмеялся своей находчивости, но поперхнулся, да так, что кусок мяса выскочил у него изо рта и упал на землю. Он подобрал его, вытер приставшую сухую траву, и снова отправил в рот.
Одного из толстяков передернуло.
– Пойду руки помою, – проворчал тот, и пошел куда-то за край поляны.
Другой, подбоченясь, сверлил Монгола презрительным взглядом.
– Да, какие разные планиды, – задумчиво сказал он. Есть он явно не торопился.
– Что за планиды? Вы астрономы? – чавкая, спросил Монгол.
– Планида, молодой человек, – это судьба.
– Так, я шота не понял. – Монгол упер руки в колени и даже перестал жевать. – Что вы носом вертите? Вам что, пожрать со мной западло?
– Видите ли, юноша. Сегодня мы едем на другой конец полуострова, – вкрадчиво сказал толстяк. – И мы сварили много, потому что рассчитывали остаток нашего завтрака взять с собой. А теперь, ввиду такой жары, он пропадет, прокиснет.
– А шо, у вас больше жратвы нет? – удивился Монгол. Он почувствовал себя неудобно. Он нечаянно объел ребят, и теперь те обречены на долгую голодную дорогу. Нехотя оторвавшись от кана, он встал, вытер рот, и тут увидел стоявший в стороне у палатки пакет продуктов.
– Да вот же жратва, пацаны! Смотрите, сколько! Консервы, два хлеба, крупа! На пол-Китая хватит. Смотрите, я нашел жратву! – Он вытряхнул на землю пакет с продуктами.
– Что это? Завтрак туриста! Зашибись! А тут? Фрикадельки! А это что? «Доширак». Это типа нашей «Мивины», что ли? Зальете кипятком, и все!
Монгол думал, что его новые знакомые забыли про свои запасы, и обрадуются такой находке. Но тут один из толстяков подскочил к палатке и, заламывая руки, закричал:
– Да как вы смеете лезть к чужим вещам! Да вы знаете, кто я такой? Я – кандидат медицинских наук!.. У меня отец профессор! Я… Станислав! – он обернулся. – Станисла-ав! Поди сюда! Это невыносимо!
На краю поляны показался Станислав. Он все слышал, и был явно взволнован. Его раскрасневшееся лицо, покрытое белыми пятнами, тряслось от гнева.
– Феликс! Я здесь! Я уже иду на помощь! – взвизгнул он. – Что ему нужно от нас, Феликс? Вот тебе и братушки! Покиньте нас немедленно!
– Ладно, ладно, мужики. Не хотел обидеть. – Монгол непонимающе пожал плечами. Его кураж мигом прошел. Он снова почувствовал себя неуютно, будто оказался посреди Красной площади в измазанных навозом сапогах. – Я думал, что… Ну ладно… Нервные вы какие-то.
Он уже повернулся и зашагал по тропе к своим, как вдруг отчетливо услышал в спину:
– Ишь какой!
– Не зря говорили, что во время войны среди хохлов – одни предатели.
Монгол повернулся, подошел к Станиславу, смерил его взглядом и с размаху залепил ему звонкого леща.
– Это тебе за предателей, клоун!
Станислав ойкнул, оступился, и упал. Держась за щеку, он поджал под себя белые жирные ноги. Феликс взвизгнул.
Монгол зло взглянул на Феликса, и снова подошел к палатке. По-хозяйски взяв пакет, собрал туда рассыпанные продукты. Потом, подумав, вытащил половину, оставив себе две пачки крупы, четыре банки консервов и буханку хлеба. Подошел вплотную к Феликсу, страшно посмотрел ему в глаза.
– Ленин сказал делиться.
Тот стоял навытяжку, немного поджимая ногу и поглаживая себя по безволосой груди. Его челюсть тряслась.
– Пиу! – Монгол ткнул его пальцем в пуп. – Бувайте, братушки.
И, придерживая полный подол продуктов, зашагал по тропинке вниз.
Потоп
К вечеру погода резко изменилась. Море стало угрожающего серо-стального цвета. У горизонта оно было совсем черным. Недалеко от берега долго крутились в море два высоких водяных смерча, а рядом с ними, поблескивая на солнце серыми боками, резвилась стая дельфинов. Потом солнце спряталось, и с гор подул промозглый ветер, волоча тяжелые, будто мешки, серые и низкие облака. Из них посыпались редкие крупные капли.
– Что-то будет. Но уже как-то стремно, – изрек Веня. – На Востоке за такой прогноз погоды визирю отрубали голову.
На небе – будто кто-то услышал его слова, – глухо и тяжело грохнул раскат грома.
– Как говорила моя мама в моем маленьком детстве, – не бойся, Веня, гром – это еще не погром.
Дождь пошел, когда солнце уже спряталось за горами. Постепенно усиливаясь, к ночи он превратился в ливень. Натянув под деревом небольшой кусок полиэтилена и несколько пакетов, Монгол и Том укрылись под ними, наблюдая с обрыва унылую картину потемневшего побережья. Жекина компания, изрядно нарезавшись накануне, ринулась было переждать дождь в море, справедливо полагая, что в воде дождя нет. Но небо от этого не стало суше, и после часового купания народ выполз на сушу и попрятался в Толиковой халабуде.
Дождь был крупный, с пузырями, и отчаянно холодный. Он монотонно и тревожно барабанил по земле, тарелкам, кастрюлям. Рядом с Вениной палаткой образовался ручей. По нему текла рыжая глинистая вода, постепенно превращая зеленую поляну в сплошную огромную лужу. Время от времени по его руслу врывалась со склона новая порция воды, будто кто-то вверху нажимал на педаль огромного сливного бачка. Веня попробовал было отвести его подальше от палатки, но вскоре таких ручьев стало много, и он бросил эту затею. Дождь не умолкал. Грязные потоки пронизывали лесок, неслись через всю поляну, и обрывались вниз, подмывая корни висящих над обрывом деревьев, смывая с обрыва ветки, траву и мусор. Туда же время от времени обваливались большие куски земли, с дробным глухим грохотом падая на пляж. Часам к двум ночи до всех стало доходить, что вокруг не просто дождь, а настоящее стихийное бедствие. Том выглянул вниз с обрыва. Толикова халабуда, видно, дала течь: жители берега повыскакивали из своего убежища и, перекрикивая шум дождя, заметались вокруг вещей, пряча и привязывая уже не только то, что могло промокнуть, но и кастрюли, сковородки, котелки, – все, что могло уплыть или сгинуть под слоем грязи.
– Кто там пел: наша крыша – небо голубое? – внизу зло орал пьяный Толик. – Крыша ваша потекла!
Том огляделся вокруг, снова спрятался под деревом. Их роскошная зеленая лужайка превратилась в мелкое глинистое озерцо, а дождь и не думал прекращаться. Часа в три по земле весело поскакали градины величиной с вишню.
Бездомные граждане разбились по палаткам. Глеба приютила семья Параноида, а Тома и Монгола пустил Веня. На полу в палатке хлюпала вода: защитные канавки-водоотводы давно утонули посреди сплошной бурой жижи.
Устроившись на влажных пеньках, они кружками вычерпывали воду, молча ожидая утра.
– Как-то на маевке попали под дождь, тоже без палаток. – Том достал бутылку со спиртом. – Выпили, а потом бац, – и сразу утро.
– Я вообще спирт не пью, причем долго и часто, – сказал Веня. – Но, увы, сейчас этого требует философия момента…
Дождь немного поутих. Веня выглянул наружу, грустно обтер свою кружку от налипшей грязи и сказал, грустно улыбнувшись:
– В детстве мне говорили: Веня, мы возьмем тебя на море, если будешь хорошо себя вести. В старости скажут: Веня, мы возьмем тебя на море, если будешь хорошо себя чувствовать. Так выпьем же за море, которое, в отличие от родни, всегда нам радо.