го ног время от времени срывались камни и куски земли. Увлекая за собой целый поток камней поменьше, они водопадом ссыпались вниз, прямо Тому на голову.
– Слушай, царь, сдвинься куда-то. За тобой только в каске идти.
Монгол перебрался на неширокую полку, и взял левее. В южной фиолетовой тьме они быстро потеряли друг друга из виду. Через некоторое время деревья кончились, стало светлее, но было совершенно непонятно, сколько они прошли. Тому хотелось верить, что до вершины осталось совсем чуть-чуть, но проклятый склон никак не кончался. Вдобавок он стал совсем отвесным. Гора будто росла вместе с ними.
Вечерняя заря совсем угасла, растаяла в небе, и теперь приходилось ощупывать каждый камень, прежде чем поставить на него ногу.
– Монгол! – позвал Том. Тот не ответил.
Том добрался до невысокого деревца, оперся на него ногой, обернулся назад.
Под ним чернильным пятном растеклась внизу теплая тихая бездна. На ее дне неверно поблескивали огоньки трассы.
Неожиданно его накрыла липкая волна страха.
«Вот мы придурки. Гуля-то по Пионерской тропе ходила, а мы, идиоты… Ради чего? Зачем?!!»
Он снова глянул вниз. Прозрачный воздух доносил оттуда чистые и ясные звуки: позвякивание троллейбуса, шипение шин, чей-то тихий смех. Судя по всему, они залезли достаточно высоко. Но он помнил, что ближе к вершине склон горы выглядел более покатым, в то время как над головой по-прежнему продолжалась почти отвесная стена.
Он отвернулся. Пересилив себя, полез дальше почти на ощупь, отодвигая от глаз кривые пучки каким-то чудом уцепившихся за склон колючек.
«Хорошо, что под ногами обрыва не видно, а то было бы страшнее», – подумал Том, и в этот момент земля под ногами стала таять, быстро превращаясь в нечто мягкое и невесомое, как вата. Он судорожно вцепился за торчащий перед лицом камень, и вовремя: из под ног с каменным скрежетом ушел вниз целый кусок склона. В одну секунду Том оказался висящим на отвесной стене. Медленно повернув голову, глянул вниз, через плечо. Обрыв было видно метров на десять. Дальше склон терялся в поднявшейся пыли и невнятных ночных тенях.
«Человеку для смерти трех метров хватит, – вспомнил он слова дяди Саши. – А мне, конечно, нужно больше. Но где? Эльбрус? Эверест? Нет, невысокая, вдоль и поперек излаженная школьниками гора! Более идеального места для самой дурацкой смерти не найти!»
Он висел над склоном, еще пытаясь бодриться, но уже чувствовал, как откуда-то из-за спины, с легким ознобом нарастает холодный и скользкий, отчаянно трезвый ужас безвыходности. Положение осложнялось тем, что грунт вокруг был сыпучий, и камни, за которые он держался руками, могли легко вывернуться и полететь вниз, вместе с ним.
– Саня! – заорал Том что было сил. – Саня, я завис.
– Выбирай дорогу полегче! – донесся откуда-то сверху беспечный голос Монгола.
– Саша… Мне, кажись, хана!
Чтобы хоть чуть-чуть облегчить руки, он попытался зацепиться ногами хоть за что-то внизу, но ничего не нащупал, и тут его прорвало. Он заматерился, – неожиданно, непривычно для себя, натужно и громко выплевывая из души страшные грязные слова, будто ища в них опору, силу. Он орал, чувствуя, как медленно, в судороге, стынут руки, давясь словами, будто истекая ненавистью ко всему на свете. Но вот слова разом иссякли, и ничего не изменилось.
– Бросай посох, – послышался из темноты встревоженный голос Монгола. До него, кажется, дошло.
Все еще пытаясь зацепиться ногой за какой-нибудь камень, Том слегка повернулся на руках. Посох выскользнул из-под ремня сумки и с сухим деревянным звоном застучал по камням вниз.
– Бросай сумку! – заорал Монгол.
– Ну уж дудки. Сумку я не брошу. – Побелевшими от напряжения костяшками пальцев Том упрямо ощупывал перед собой камни.
Шипя и ругаясь, он ткнулся телом в небольшой валун, торчавший на уровне живота. Оторвав левую руку, вставил пальцы в какую-то щель рядом. Отпустив правую, подергал камень. Тот шатался, но выбора не было. Том взялся за него осторожно, стараясь не переносить на булыжник весь вес, все еще вися на кончиках пальцев левой руки. Затем уцепился правой рукой еще ниже, за корень куста, схватил его кулаком, стараясь упереться в склон, чтобы корень не вырвался из земли. Наконец оторвал левую руку, зацепившись еще ниже, не обращая внимания на пульс в висках и бешено колотящееся сердце. Чтобы дать отдохнуть пальцам, он несколько раз лихорадочно пытался стать ногами хоть на чем-то, перенести на них часть нагрузки, но каждый раз камни выворачивались из-под ног, содрогая все тело, опасно дергая руки, а сумка предательски норовила соскользнуть на живот. Он быстро бросил эту затею, используя только пальцы, стараясь не раскачиваться, не обращать внимания на боль, цепляясь за очередной камень и медленно спускаясь вниз.
Реальность будто сбросила с себя тонкую липкую пленку всегдашней уютности и неуязвимости, с которой он так свыкся, иногда даже в глубине души полагая, что все вокруг – понарошку. Что, как он ни поступи, – с ним никогда и ничего плохого не случится. Он всегда хотел почувствовать, где этот край вседозволенности, наивно считая, что если его в чем-то ограничивали, то за этим краем сокрыт какой-то секрет, запретная комната с тайным знанием. Он исподволь шел навстречу этому краю, лез на рожон, а оказалось… Он просто играл в жизнь и заигрался, сам пришел к тому, чтобы однажды случились с ним эти самые обстоятельства, где он – не хозяин положения, а их беспомощная жертва. Но что дальше? Что он искал в этом? Тайну? Истину? Здесь нет ничего, кроме смерти. Боже, какой бред!
Все эти мысли, плохо осознанные, в миг пронеслись в его голове, но ему почти не было до них дела.
Метров через шесть ему, наконец, удалось перенести вес на ногу и немного ослабить сведенные судорогой пальцы, как вдруг камень вывернулся… Не удержавшись, Том полетел навзничь вниз… И через секунду мягко ткнулся спиной в густую, как щетина, крону небольшого колченогого дерева. Дерево устояло, угрожающе нагнулось; он сполз с него, успев схватиться за кривой ствол, торчавший над небольшой плоской площадкой, и, наконец, поставил на нее ноги. Боясь шевельнуться, не отпуская дерева, еще долго стоял, молча приходя в себя. А еще через минуту уже стоял в самом низу стенки, с которой только что чуть не полетел. Отдышался и, собравшись с силами, взял левее, – туда, где поднимался Монгол. Новый маршрут оказался более скалистым, словно лестница, и от этого менее опасным.
– Я здесь! – Монгол сидел на небольшой каменной плите. Она образовывала потолок крохотной, не больше гроба, пещерки. – Живой?
Вместо ответа Том показал Монголу свои скрюченные, сбитые в кровь пальцы. Руки дрожали.
– А я тут пещерку нашел. Похоже, что это и есть задница Медведь-горы!
– Не то слово, – выдохнул Том, стараясь успокоиться. – Все, привал. Дальше пойдем с утра. Давай спать.
– Давай! – Монгол втиснулся в пещерку. Том залез на ее плоский потолок-плиту, вытащил найденные накануне штаны и, не в силах переодеться, подложил их под себя. Глянул вниз. Под ним, над склоном торчали из пещеры кеды Монгола.
Положив сумку под голову, он вытянулся на плите. Здесь, сверху, места было еще меньше: его ноги тоже свисали над обрывом. Устроив их на развилке ствола худосочного деревца, тянувшего свой ствол откуда-то снизу, он провалился в сон.
Аюдаг
Солнце было уже высоко, когда Том открыл глаза. Из колышущегося океана зелени доносился снизу монотонный гул трассы. Справа, за склоном, едва видимые за порослью кривых деревьев, белели верхушки партенитских пятиэтажек. Место, которое они чудом нашли в потемках, оказалось совсем крохотным пятачком на отвесном обрыве. Здесь было совсем тесно.
«Будто и не было ничего», – Том встал, поглядел на свои пальцы. Осторожно размялся, глянул наверх, оценивая высоту, на которую они забрались, но обзора почти не было.
Быстро вскипятив чаю в закопченных алюминиевых банках, они двинулись дальше, наверх.
Карабкаться при свете солнца оказалось гораздо легче. Склон тем временем все больше покрывался лесом, почва уже не сыпалась под ногами. Трасса внизу совсем затихла. Наконец, подъем стал совсем пологим, и вскоре они уперлись в целую кучу наваленных камней, за которой начиналась тропа.
Вокруг шумел старый высокий лес, звенели птицы, в глубоких буераках лежали покрытые мхом деревья.
– На Демерджи было проще, – вытирая пот, выдохнул Том.
– Зато тут дорога одна. Не ошибешься.
Медленно, отдыхая от подъема, они шли по тропинке в сторону берега. С каждым метром тропа становилась все более утоптанной. В нее, как в ручей, со всех сторон впадали более мелкие тропки. Вокруг появились банки, винные и водочные бутылки, старые пакеты, пачки из-под сигарет и прочий туристический мусор. Повсюду, – на больших дымчато-сизых камнях, на поваленных деревьях, на скалистых уступах красовались свежие и совсем старые надписи:
Здесь был Юнат. 1976
Тут був Борода. Львiв, 1989.
Здесь были Фима и Вася. 1933.
Тут была Людочка. 1910.
Все это действовало угнетающе.
– Дорога! – закричал Том. – Ты посмотри! Сюда ведет дорога! Колея от колес! Это как же так?! Мы, значит, лезли-лезли. Жизнью, блин, рисковали. Чуть не погибли, можно сказать. А наверху – такое! Сволочи. А вот фиг вам, а не дорога. Ходите по своему гадюшнику сами. А мы напрямик пойдем.
Том решительно зашагал прямо, но вскоре, зацепившись за куст, разодрал рукав футболки.
– Да тут не одно держи-дерево. Тут держи-лес!
Исцарапанные и исколотые, продираясь сквозь колючие дебри, они упрямо шли напролом, к берегу.
– Ничего не видно. Мы хоть к морю идем?
– К морю, конечно. Мы же вперед идем. Значит, сзади трасса.
Наконец, тропа пошла вниз.
Справа от них увеличивалась пологая яма, которая постепенно превратилась в глубокую балку. На другой ее стороне длинным языком вытянулся покатый, поросший кустарниками склон. Очевидно, они шагали по такому же языку, только более высокому, пока не вышли на небольшую круглую полянку. Дальше склон резко ушел вниз, а перед глазами открылась, наконец, широкая и бесконечно лазурная даль моря.