Том взял его в руки, повертел колесики с цифрами, и замок открылся.
– Ну ты прям апостол Петр! – восхитился Монгол.
– Замок старый, места под нужными цифрами вытерты.
За воротами потянулась между участками узкая разбитая грунтовка.
– Тихо как! Вымерло все.
– Так сегодня понедельник. – сказал Том.
– Откуда знаешь? – удивился Монгол.
– Народ в машинах мрачнее обычного.
– Кукаре-ку-у! – Неожиданно раздалось совсем рядом.
За забором, буквально в метре от них, сидел в клетке большой рябой петух. Людей вокруг не было. Быстро перемахнув через калитку, они подошли к клетке. Она была большая, добротная, из мелко переплетенных стальных прутьев. На дверце курятника висел большой амбарный замок. Петух при их появлении беспокойно закудахтал и замахал крыльями.
– Эх, жаль, что кусачек нет, а то бы с нами пошел, – сказал ему Монгол. Петух тревожно дернул головой, явно не желая куда-то отправляться.
Не спеша пройдя по участку, они нарвали болгарского перца, дернули пару луковиц, взяли несколько зрелых помидоров и небольшую дыню.
– Живем! – Том довольно хлопнул по своей потяжелевшей сумке. – Теперь можно хоть на край света!
– Мы уже давно на его краю. Дальше некуда…
– Эй! Стой, раз-два. Кто такие? – резкий окрик застал их врасплох.
Сзади стоял, пошатываясь, высокий худой дед в широкой соломенной шляпе. На его угловатых плечах висел драный плащ, делая старика похожим на ожившее чучело. В руках, на манер ружья, он держал палку и целился в них.
– Путешественники! – сказал Монгол.
– Музыканты! – добавил Том.
– А! Ну тогда заходите в гости! – человек снова пошатнулся, убрал «ружье» и радостно растопырил угловатые руки. – Заходите, заходите!
– Может, ну его? – шепнул Том. – Вдруг он видел, как мы… Сдаст еще.
– Не видел. Далековато. И на сторожа не похож.
– Да не стесняйтесь. – Дачник подошел ближе, обдав их крепким перегаром. – Мы, крымчане, народ гостеприимный! Я – дядя Гриша. Меня тут все знают.
Его искренняя пьяная улыбка и незамысловатость выражений подкупали. Пройдя несколько участков, они нырнули под увитую виноградом арку и вошли в дом.
– Вот моя берлога, – дядя Гриша широко окинул дом рукой, и потупился. Они удивленно глазели по сторонам. Изнутри все стены дачи составляли один тщательно прорисованный лесной пейзаж. В дремучих чащах прятались медведи, лоси, волки, кабаны. Из-за кресла пугливо глядел заяц, над головой у него, у вешалки, на большой разлапистой ели сидела сова. В соседней комнате спускался у кровати целый каскад водопадов; струи собирались внизу стены в одно большое озеро, поросшее по берегам камышом и небольшими березками. На одной из березок Том заметил искусно спрятанный выключатель. На другом дереве висели часы с кукушкой. Они показывали полдесятого утра. Эффект этих нехитрых и трогательных рисунков был удивительный: маленький дом изнутри казался значительно больше своих размеров.
– Да вы художник!
– Так, балуюсь на досуге! – скромно ответил дядя Гриша, явно довольный произведенным эффектом. – А вы какими судьбами к нам?
– Мы проездом.
– Жилье не требуется? Ялта, Алушта, Гурзуф?.. Да что я говорю? Вы, наверное, голодные! Сейчас мы заделаем холостяцкий салат. Дарю свой фирменный рецепт.
Он метнулся к серванту, мигом достал разделочную доску, надел фартук и стал похож на заправского повара.
– Итак, берем огурцы, помидоры, красный лук. Все мое, все сам вырастил… Добавляем селедку. Вместо селедки пойдет соленая килька или мойва, но у нас есть отличная селедочка. Все это крупно рубим, перемешиваем, добавляем немного масла, солим, и – все.
Через пять минут на столе красовался эмалированный тазик, полный салата.
– От жены остался, – дядя Гриша кивнул на тазик. – Годовщина сегодня. Помянуть надо.
Затем спустился в погреб и вытащил из его недр запотевшую бутылку.
– А вот самогоночка. Тоже своя. – Хозяин разлил самогон по маленьким замызганным стопочкам из темно-зеленого стекла.
Выпили.
– Хорошая была женщина! Грустить не давала, – дядя Гриша прослезился. – Все прошло, как белых яблонь дым… Но хватит о грустном: между первой и второй, и далее – со всеми остановками. Давайте выпьем за мир во всем мире и разрядку международной напряженности.
– Дядя Гриша, еще же десяти нет! – робко проговорил Том.
– Кто не пьет, – тот не ест! – отрезал дядя Гриша, снова наполнив стопки. Салат был прекрасен. Им обоим хотелось наесться впрок, про запас, хотелось проглотить его целиком, не пережевывая эти сочные, переливающиеся в масле растения, эти отливающие металлом розоватые кусочки селедки среди фиолетовых полумесяцев сладкого, хрустящего лука.
– Так! – Дядя Гриша снова взялся за бутылку. – Я же совсем забыл! Сегодня как раз большой праздник!
– Какой?
– Триста лет русской балалайке! – захохотал хозяин.
– Отличный у вас салат! – восхищенно сказал Монгол.
Глаза у дяди Гриши заблестели. По-отечески взглянув на Монгола, он смахнул слезу. Его как-то быстро развезло.
– О, это лучший салат в мире, я считаю… Чем бы вас еще угостить?.. О! Хотите, я вам настоящий пистолет покажу?
– Пистолет? – Монгол перестал жевать.
Не дожидаясь ответа, дядя Гриша рванул в угол комнаты, где в полумраке виднелась крутая деревянная лестница на чердак.
– Сейчас! – сказал дядя Гриша и, потирая руки, наступил на первую ступеньку.
– Сейчас! – он наступил на вторую доску, и в его голосе появились странные, стальные нотки.
– Сейчас, сейчас, погодите! – голос дяди Гриши с каждой ступенькой наливался звоном злого торжества.
Его ноги еще не скрылись из виду, а с чердака уже доносился злой рев разгневанного зверя.
– Сейчас вы у меня узнаете! – со злорадным предвкушением заорал дядя Гриша, грохнув чем-то тяжелым об пол. Дом вздрогнул, лопнуло чердачное стекло, вывалилось наружу, и, ударившись о козырек, звонко разбилось о крыльцо.
– Убью! – взвыл дядя Гриша.
– Бежим! – крикнул Том. Перебросив через плечо сумку, он рванул было к двери, но Монгол успел перехватить его за руку.
– Стой. Мало ли, – шепнул он, кивнув головой в сторону двери, и прислонил палец к губам. Затем, зачерпнув рукой салат из миски, отправил его в рот, не сводя глаз с чердачного люка. Дядя Гриша продолжал бушевать, швыряя о стены какие-то тяжелые предметы. Казалось, что он ищет там не пистолет, а что-то размерами не меньше гаубицы. Наконец, шум наверху стих. Было слышно тяжелое сопение дяди Гриши, затем раздался глубокий облегченный вздох, и наверху что-то лязгнуло. Звук был протяжный, неприятный, и глаза у Монгола от удивления полезли на лоб. Он толкнул входную дверь и бросил наружу жестяное ведро. Громко загрохотав по бетону дорожки, оно укатилось куда-то в листву винограда.
– У-у, падлы! – Дядя Гриша, тяжело прошагав к окну, замер прямо над ними. Никого не увидев, он снова расстроился, завыл, как раненный зверь, и решительно зашагал к лестнице.
– Пора! – Увидев появившуюся ногу, Монгол схватил тазик с остатками салата, и они выскочили из дома. Весь дом снова заходил ходуном. Непроизвольно пригибаясь, и в то же время стараясь не уронить салат, они бегом пересекли опасный участок. Калитка была приоткрыта. Вой дяди Гриши смолк. В конце проулка уже виднелись шмыгающие по трассе автомобили.
– Стой! – крикнул Том.
– Чего? – Монгол остановился.
– Нехорошо как-то. – Он кивнул на тазик. – Память. Давай вернем.
– Ты что? У него там что-то потяжелее пистолета. Не слышал, как он там затвором лязгнул?
Том молча выгреб рукой остатки салата, и, подбежав к углу участка, швырнул тазик через забор.
– Вот ты замороченный! – восхищенно сказал Монгол.
До ближайшей остановки шли молча, часто оглядываясь и по-деловому облизывая руки. Наконец, звеня всеми частями тела, подъехал старенький троллейбус. Суровая женщина-кондуктор перекрыла вход.
– Деньги давайте.
– Пустите доехать. Мы от экскурсии отстали, и вещи в камере хранения забыли. Вы же видите! У нас с собой даже рюкзаков нет! Тут же рядом!
– Докуда?
– До Планерского. Или как там его, Коктебеля.
Кондуктор ойкнула.
– Отстали так отстали. Ладно, поехали! – Махнула она рукой.
Они сели на пол, около кабины.
– Что, это далеко? – тревожно спросил Том.
– Далеко. Туда троллейбусы не ходят. На автовокзале в Алуште уточняйте.
В Планера
Перекусив и искупавшись, они медленно гуляли по алуштинской набережной.
– К дяде зайти не хочешь? – спросил Том.
Монгол внимательно посмотрел на него, но, не увидев иронии, мотнул головой.
Набережная была полна народу. Отовсюду доносилась музыка, симпатичные девушки продавали пиво, пирожки и сладкую вату.
– Интересно, где же этот Коктебель? – Монгол глазел по сторонам. Он уже отвык от такого количества людей.
– Куда-то на восток. – Том пожал плечами, и вдруг остановился около художника-карикатуриста. Тот читал газету. Желающих нарисоваться не было.
– Привет! Слушай, а нарисуй нас, – попросил Том.
– Сто тысяч. – Художник оторвался от чтения.
– За сто тысяч каждый может. А вот двоих – и забесплатно нарисовать можешь?
– Как это? – недоуменно спросил художник.
– А так. Просто потому, что настоящее искусство не продается.
– Не, я так не смогу. Я бы тут не торговал, – засомневался художник.
– А в качестве рекламы? – спросил Том.
– В качестве рекламы можно. Но только одного. Садись! И улыбайся на все сто тысяч – неожиданно добавил он.
– Граждане! – тут же заорал Том, – подходите! Только сегодня лучший художник Крыма показывает свое настоящее искусство!
Вокруг остановилось несколько скучающих человек.
– Шедевральное мастерство! Невероятный лик человека! Память незабываемых дней! – кричал Том.
Наконец, художник предъявил портрет. Из узких плечиков таращилось на Тома вытянутое щекастое лицо с жалким хвостиком волос. Внизу прилагалась подпись: «Егору от Толика. Алушта».