Он вдруг вспомнил, как совсем недавно шел так же под руку с Виолеттой, или как там ее, по-настоящему. «Увидела бы, – приревновала», – подумал он, и эта мысль согрела ему сердце.
У Пятака Монгол неожиданно увидел еще одного старого знакомого. Косматый сидел у самой кромки моря и играл с кем-то в шахматы. Рядом лежал его старый велосипед.
– Опа-на. А я его знаю. – Монгол показал на Косматого пальцем.
– Какой олдовый чел! – восхитилась Вероника. – А кто это?
– Как сюда ехали, на одной станции в ментовке познакомились. – Монгол вальяжно подошел к Косматому. – Здаровченко! Не помнишь меня?
Тот поднял голову, посмотрел на Монгола невидящими глазами.
– Привет.
И снова уткнулся в доску. Его соперник, худенький длинноволосый парень в очках, беспокойно посмотрел на подошедших.
– Нормально добрался? – спросил Монгол.
– Нормально. Сюда ветер хороший, – не отрываясь от доски, произнес Косматый.
– Что, ветер ехать помогает?
– Конечно. Куртку расстегиваешь, как парус, и километров под шестьдесят можно… Вот сюда. – Косматый передвинул фигуру.
– Шахматы! Как я люблю шахматы! – Вероника взяла в руку выпавшего из игры черного ферзя. – А это валет?
– Не совсем. Туз пиковый, – усмехнулся очкарик. – Только в шахматах король главнее туза. А знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что короля нельзя побить.
– Козырный король! Как интересно! Расскажи еще про шахматы.
– Ну, это древняя игра…
– Как моя бабушка? – засмеялась Вероника.
– Не знаю… Может, даже древнее… – засмеялся очкарик в ответ.
Монгол потоптался на месте. Он уже чувствовал, что разговор исчерпан, и даже немного пожалел, что подошел.
– Как там картошка твоя? Растет? – безучастно спросил он.
– Не-а. Соседи, гады, выкопали и съели.
– Ясно. Ну ладно. Ника, пошли? – сказал он девушке совсем по-свойски, будто они были знакомы сто лет.
– Ты уже уходишь? – удивилась она.
– А… А ты? – открыл рот Монгол.
– А я тут тусанусь. У меня нога снова разболелась, я посижу немного. Про шахматы послушаю.
Глаза Монгола, и без того узкие, превратились в щелочки. Он грозно, сверху вниз, осмотрел игроков, сжал кулаки, но быстро взял себя в руки.
– Ну, это. Ладно. Только ты недолго. А я тут по одному делу смотаюсь, – развязно, будто так и задумывалось, сказал он.
Но Вероника уже не слышала его, увлеченно болтая с очкариком-шахматистом.
Монгол не помнил, как выскочил на набережную. Он шагал куда-то вперед, все быстрее, словно ужаленный, ожесточенно давя ногами серый потрескавшийся асфальт.
– Дебил! – ругался он, ненавидя себя, и словно в отместку самому себе уходя все дальше.
Потом, будто налетев на стену, остановился у торговой палатки.
– А где у вас тут на розлив? – он порылся в карманах.
– А вот! – кивнул старик-татарин со сморщенным как урюк лицом.
Названия вин, написанные на больших канистрах, были одно интереснее другого. «Исповедь грешницы», «Сердце ангела», «Кровь девственницы».
– А для девочек есть?
– Конечно есть, обижаешь! Вот это возьми. «Седьмое небо». Самое хорошее для девочки. Точно понравится. На ногах не устоит.
– Откуда вино такое?
– Бахчисарайский район. Понюхай. Стаканчики бесплатно.
Вино пахло персиковым вареньем.
– Пахнет хорошо. Никогда про такое не слышал.
– Маленький завод. Очень маленький. – Продавец показал пальцами нечто микроскопическое. – Редкое вино, специальное для девочек.
Монгол на все деньги взял два литра «Седьмого неба» и пошел назад.
«Если сама не отвалит, – суну этому очкастому в табло, и заберу», – думал он.
Но ни Вероники, ни шахматистов на Пятаке уже не было.
– … – Подумал он очень коротко. – Мимо меня они не проходили.
Он крутанулся на месте и быстро пошел к Зеленке.
Пройдя всю набережную, он вернулся к санаторию, где встретил Веронику, затем прошелся назад, к Карадагу. Уже смеркалось. Вероники нигде не было. Такой замечательный вечер так издевательски кончился. Но у него было вино.
– Вот дрянь. – Он сел на берегу и откупорил литровую бутылку. С сомнением поглядев на стаканчики, присосался к горлышку, сделав несколько больших глотков. Вино было сладкое, как персик, и невероятно ароматное.
– Умеют же делать, – удовлетворенно подумал он, ощущая, как сладкая жидкость греет желудок. Стало немного легче.
«Всегда с этими бабами что-то не так. Куда же она свалила?» – Он швырнул в воду камень, и в этот момент неподалеку кто-то заиграл «ГрОбов», любимую группу Тома.
Как убивали, так и будут убивать,
Как запрещали, так и будут запрещать,
Как сажали и сжигали, так и будут сажать,
Как ломали и топтали, так и будут впредь.
Обернувшись на звук, он, к своей неописуемой радости, увидел ее. Вероника стояла на длинном, выдающимся в море балконе. Скорее всего, это была старая пристань, большую часть которой теперь занимал ресторан. Под ржавыми опорами пристани хлюпало море.
Рядом с Вероникой стояли два пацана. Одного из них, крепыша в зеленой бандане, Монгол узнал сразу, второго не помнил.
Вся его обида и злость куда-то подевались.
– Привет, Ника! – Монгол небрежно махнул ей рукой.
– О, привет! А я тебя совсем потеряла, – крикнула она. – Иди к нам.
Вероника была пьяна.
– Привет, Монгоша! – развязно заговорила она, обхватив его за шею. – Это Ганс, а это Боцман, ну вы в горах виделись. А я теперь про шахматы знаю, мне тот мальчик все рассказал. Монгол, я так по тебе соскучилась. Ты даже не представляешь, как… Ты ушел, совсем меня бросил!
– Прости, я думал, что ты… – залепетал Монгол.
– Что – я?
– Ничего. Я тебя больше не брошу, – громко сказал он, грозно оглядев двух ее приятелей. – А тебе Летов нравится? Я ведь тоже панк.
– Очень. Я его так люблю. Так… – Вероника закатила глаза. – У него, наверное, от девчонок отбоя нет.
Монгол сплюнул.
– Вина хочешь?
– О, вайн! Натюрлих! А ты кульный пипл!
Через десять минут Монгол почти забыл о досадном происшествии, разлучившем его с девушкой. Теплый вечер, удивительное персиковое вино, легкий морской прибой под суровые песни «Обороны» в объятиях красивой девушки – что еще нужно для хорошего настроения?
Конечно, ему немного мешали эти двое, но он надеялся, что когда она совсем отрубится, он просто заберет ее в охапку, как дикий Том прекрасную принцессу, и унесет к себе в логово.
Время шло. Ганс переключился на «Крематорий», «Алису», «Кино». Монголу было скучно, но Вероника млела от каждой песни, а он радовался тому, что ей хорошо. И хотя на Монгола она почти не смотрела, ему казалось, что все еще впереди, – нужно просто привыкнуть друг к другу.
«Надо бороться за сердце женщины», – стучало в его голове, и он заботливо подливал вино в ее стаканчик. Иногда он пытался шутить, и даже рассказал анекдот. Вероника заливисто смеялась, и, поглаживая его по коленке, говорила:
– Наливай, дорогой мой Монгоша.
У Ганса лопнула струна. Он снял ее, и стал настраивать гитару.
– Погода отличная. Искупаться не хочешь? – предложил Монгол. Он хотел показать всю свою силу, но девушка предложение не оценила.
– Море – отстой. Сейчас бы дождику, было б ништяк.
– Нас под Тифлисом такой дождь застал. Чуть в море не смыло, – сказал Монгол.
– Люблю такое, – сказала она. – Бури всякие, стихии.
«Посидела бы ты до утра в мокрой палатке», – подумал он.
– Рядом с Тифлисом моря нет, – вдруг сказал Боцман. – Тифлис – это же старое название Тбилиси.
– Самый умный? – сказал Монгол, и вдруг вспомнил, что Том уже поправлял его с названием города, около которого их чуть не смыло в море. Но ему страшно не хотелось показать свою забывчивость.
– Ну, я много где был. Может перепутал, – смягчился он. – Помню, в Средней Азии был. Видел, как пустыня цветет. Сплошной ковер до горизонта. Цветы от оранжевого – до фиолетового. А через три дня – все потухло. Унылые, желтые барханы.
– Класс! – сказала Вероника.
– А где именно? – спросил Боцман.
– Я же говорю: Средняя Азия.
– Я понял. – Боцман покосился на крепкий кулак Монгола, осторожно сжимавший хрупкий пластмассовый стаканчик. – А пустыня какая? Каракумы, Кызылкумы, Барсуки?
– Какие еще барсуки? Там змеи всякие. Верблюды.
– Барсуки – это пустыни такие, – осторожно ответил Боцман.
– Слушай, барсук, ты самый умный? Череп жмет, извилина мешает? Так я тебе ее сейчас аннулирую. – Монгол залпом допил свой стакан.
– Ну хватит вам, мальчики! – обиделась Вероника.
– Извини. Покурю. – Монгол отошел к парапету. Эти ее друзья не к месту раздражали его. Ему ужасно хотелось привычным кулаком расставить все по своим местам. Но он боялся напугать девушку, которую и так чуть не потерял.
«У меня времени много. Может, сами отвалятся, а может… Помогу. Но попозже, не сейчас». – Опершись на перила, он достал пачку сигарет, прислушался, как под балконом у металлических труб-свай утробно курлыкало море. Ему хотелось, чтобы Вероника встала, подошла к нему и сказала что-то вроде: «Монгол, да ну их». Или: «Саша, милый, прости, они все мне так надоели. Кто они, все эти доходяги неформальные? Пустое место? Соплей перешибить! А ты такой сильный, такой надежный. Пошли вдвоем погуляем».
Он закурил, глянул через плечо на Боцмана. Тот сидел, сгорбившись, и неотрывно глядел на Веронику. Она что-то явно вычитывала ему, размахивая руками.
Монгол отвернулся, выпустил изо рта большое аккуратное кольцо дыма.
«Ревнует. Ведь ревнует же. На мое место метит. Умереть не боится, сволочь», – стучало у него в голове.
Через минуту подошел Боцман, стал рядом. Его порядком развезло. Он облокотился на перила, явно собираясь что-то сказать.
– Ты это… Сигаретой угостишь?
– Держи.
Боцман взял сигарету, затянулся, помолчал.
– Слышь, это моя герла, – наконец сказал он.