– А, братушки пожаловали! – Он вскочил на ноги и радостно обнял Монгола.
Монгол оттолкнул Глюка.
– Привет, Квазимода. Тебе ж твой Кастанеда бухать не велит.
– Тсс! – Глюк картинно приложил палец к губам. – Не говорите ему. Он пока в Икстлан отправился. Это такое особое пространство. А если вернется и спросит, – скажи, что мы люди русские, нам по-другому никак.
– Ага, непременно. Тут война началась, а наш караульный ужрался. – Монгол сплюнул.
– Что, вы мне не верите? Мне? Вы во мне сомневаетесь? – с ужасом говорил Глюк. – Да я вообще трезвый. Вот смотри.
Он вдохнул побольше воздуха, и вдруг застрочил речитативом:
– Помне-нию-американ-ского-еженедель-ника-ньюс-вик-эм-эм-эм-являет-ся-одной-изсамых-перспектив-ныхрос-сий-ских-компа-ний.
Он повторил свою скороговорку во второй раз, еще быстрее, и так же без единой запинки. Чувствовалось, что Глюк говорил ее не один десяток раз, и может сказать в любом состоянии. Победно оглядев зрителей, он продолжал:
– Все приборы работают нормально. Вы вообще можете не бояться, потому что я вас охранять буду. К тому же в темноте я вижу как кошка.
Возня на том краю балки совсем стихла.
Они долго всматривались в провал оврага, в черное пятно леска на другом его склоне.
– А ну идите сюда, суки! – неожиданно заорал Глюк и швырнул в темноту оврага опустевшую бутылку.
– Рот закрой, воин. – Монгол вслушивался во тьму.
– Господа, вы трусы?! – Глюк лег под дерево и хлебнул из бутылки. – Ну как же, как же мне хочется просто взять и надавать им за все, что они сделали!
– А чего вчера не надавал? – Монгол усмехнулся. – Накидал бы им вчера, – они б сегодня не пришли.
– Они застали меня врасплох.
– Какой же ты воин? Ты или труп, или… Гражданин, который готовится на дембель жизни.
– Тихо! Вот они! – шепнул Том.
Широкий серп луны на минуту выглянул из плотной пелены облаков, посеребрил лесок напротив. Из его темени на свет вынырнули две худые фигуры.
Тихо хрустя камнями, они осторожно спускались в овраг, пока тропа не уперлась в колючую гущу сваленных Глюком деревьев.
– Кто идет? Стоять! – крикнул Глюк. Его голос эхом рассыпался по балке.
Фигуры замерли.
– Вечер в хату, – наконец бросил один из них.
– Хата на зоне, сиделец! – спокойно ответил Монгол. – Надо чего?
– Порешать кой-чего, – ответили ему в тон.
– Решай там, решала, – крикнул Монгол.
– А в бубен принять не хочешь, чтобы музыка заиграла?
– Ты кто такой по жизни есть, чтобы так базарить? – перебивая его, послышался второй голос.
– Я есть тот, кто я есть! – вальяжно сказал Монгол. – Базарят бабки на базаре, а мы по жизни речь толкуем. Гостей не ждем, если музыки хочешь – заходи. Встретим с музыкой.
В балке снова затихли. Затем послышалось:
– Сам откуда? Кого знаешь?
– Теру знаю.
– Это кто такой?
– Вор в законе, на крытке сидит сейчас, на Харькове. Кореш мой.
– Авторитетов развелось, сука, по мастям по областям. Я, может, тоже вор в законе, – хмыкнули из оврага. – Сейчас каждый сам себе закон.
Глюк вдруг подбоченился и с пьяной важностью проговорил:
– Эй, ребза, люби не себя в законе, а закон в себе!
– Шо? Слышь, олень, ты сейчас понял, что вообще сказал? – послышалось из балки.
– Это не я! Это Станиславский, – ответил Глюк.
Монгол подскочил к Глюку и зло прошептал в самое ухо:
– Слышь, воин, закрой рот. Ты если побалакать хочешь, – я сейчас тебя к ним в овраг спущу.
Глюк пожал плечами, и, дурашливо улыбнувшись, приложил палец к губам.
– Хорошо. Я молчу.
– Слышь, Станиславский, а ну выходи, я тебе сейчас шапочку на тапочку натяну, – снова донеслось из ямы. Там явно приободрились.
– Все нормально, пацаны, ботан масть попутал, – крикнул Монгол в ответ.
– Лох по жизни, черт по масти! А за кого ты там подписался? – спросили его.
– Спортсмен. Шахматист.
– Эй, спортсмен, а ну хариус нарисуй, – хихикнули в балке.
– Вставай, Квазимода! – Монгол взял Глюка под локоть, и сделал шаг из темноты.
– Ты ему скажи, чтобы в базар нормальных пацанов не лез, а то морщить будем.
– А у вас волосатые есть? – просил другой голос.
– Только ноги.
В балке снова засмеялись.
– Ясно, пацаны! Отдыхайте. – Фигуры повернулись, и их удаляющиеся шаги вскоре затихли.
– Ушли! – восторженно прошептал Глюк.
Прошло минут десять. Они по-прежнему сидели втроем на краю оврага, еще не до конца веря, что опасность миновала. Было тихо, лишь где-то над головой надрывно стрекотала саранча, и далеко в поселке заливалась лаем собака.
– А кто такой Тера? – спросил Том.
– Как кто? – удивился Монгол. – Вор в законе.
– Это я понял. Ты его знаешь?
– Раз ушли, значит – знаю. – Монгол встал, подошел к краю оврага, прислушался.
– Вроде тишина. – К нему подошел Глюк.
– Не, тухло как-то. – Монгол втянул носом воздух. – Что-то не так. Как-то слишком… Гладенько. А пассажиры явно непростые. Пойду я на склон, вниз гляну.
Сжимая голыш в кулаке, он обошел их поляну с еще тлеющим костром, и медленно, почти на ощупь двинулся дальше по тропе, вглубь Зеленки. Со стороны моря дул легкий ветер, но вдруг вместо свежего бриза донесся до него явный запах человеческого пота, будто где-то рядом располагалась спортивная раздевалка. Монгол остановился, свернул к обрыву, вытянув руки, чтобы не наткнуться на колючку, и едва сделав три шага, почти столкнулся со здоровым, как боров, пацаном. Тот стоял к нему спиной и глядел, тяжело дыша, вниз со склона, то и дело вытирая капающий с лица пот. Тропа, ведущая к обрыву, в этом месте была почти не хоженая, и Монгол хрустнул веткой.
Толстяк вздрогнул от неожиданности, повернулся и увидел Монгола. Он быстро подобрался, вскинул руки, пытаясь устояться в жесткой щетине южного кустарника.
– Свои! – шепнул Монгол и шагнул навстречу.
Толстяк смахнул с носа каплю пота, смерил его взглядом, пытаясь узнать в темноте, и, сбитый с толку коротким ершом прически, опустил руки.
– А где ваши? – доверительно шепнул он, шагнув навстречу Монголу и вглядываясь за его спиной в темень леса.
– Там уже стоят. – Монгол махнул куда-то головой. – Щас будут.
«Эх, надо было Тома с Глюком брать. Все же лысые! – мелькнуло в голове. – Устроили бы вместе бал-маскарад, и никого бы не нашли».
Тут он увидел, как из-за обрыва, на уровне ног Толстого, появилась еще одна голова.
– Что смотришь? Руку дай! – сказал он Монголу.
– Симфер? – опять спросил Толстый, изо всех сил вспоминая лицо Монгола.
– Пятерка, пацаны! – заговорщицки прошептал Монгол, растянув рот в улыбке, сделал еще шаг, и почти без размаха ударил Толстяка слева, в подбородок, а затем утяжеленным булыгой кулаком пробил в висок правый боковой. Глаза Толстого на миг уставились куда-то вверх, будто он увидел там что-то важное и собирался рассказать, но, как сноп, завалился на бок, в кусты.
Второго, еще не успевшего выбраться по сыпучему склону, Монгол столкнул с обрыва ногой прямо в лицо, и тут же получил удар цепью откуда-то сбоку, по ребрам. В ее конце было что-то острое, оно вспороло футболку на уровне пояса и ободрало ремень, оставив на нем глубокую рыхлую борозду. Монгол отскочил в сторону, пригнулся, и, швырнув булыжник на звук, бросился через кусты к поляне. Нога зацепилась за ветку, он споткнулся, перелетел через куст самшита, и, перекатившись через голову, оказался у очага. Ориентируясь скорее интуитивно, чем по памяти, он быстро нашел нужную тропу, в три прыжка перепрыгнул их поляну и рванул к балке.
– Пацаны, сюда! Они тут! Свет! Дай фонарь! – уже орали сзади.
Глюк был на удивление бодр.
– Пацаны, валим! Нас обошли, – одними губами сказал Монгол, тыкая пальцем в сторону поляны. – Через минуту они будут здесь.
– Я пойду туда, тропу завалю, – храбро сказал Глюк.
– За мной, – прошипел Монгол и показал ему кулак. Объяснять ситуацию времени не было.
– Ладно, ладно, иду. – Глюк миролюбиво поднял руки. И, схватив недопитую бутылку, первым рванул по склону балки.
Через секунду в дальнем конце их поляны мигнул и погас фонарик. Затем послышалась тихая ругань, утонувшая в глухом и шершавом топотании многочисленных ног. Кто-то наотмашь ударил ногой по котелку, и поляна на миг озарилась красно-оранжевым сполохом.
Монгол подобрал увесистый булыжник, швырнул его подальше в лес, и побежал за Глюком. Булыжник глухо стукнулся где-то о дерево, зашуршал в листве.
– Там! Там! – тут же послышалось из чащи.
Том рванул следом. Все трое чуть спустились в балку и, прикрываясь склоном, гуськом пробежали ее до конца, пока не уперлись в лысый склон горы. Зеленка уходила вправо, небольшим клином поднимаясь по склону. Стараясь держаться поближе к деревьям, они полезли вверх. Лес быстро кончился.
– Пацаны! Подождите, я с вами! – Откуда-то сбоку, из своего схрона судорожно карабкался Куба. Он был белый как мел. Его трясло. Глюк отдал ему бутылку.
Еще минута, и они добрались до места, где спрятали вещи. После лесной чащи здесь было совсем светло и непривычно тихо. Переводя дух, они стояли и молча смотрели вниз. Их склон, поросший лесом, был виден сверху как на ладони. В его кромешной темени мелькали желтые огоньки фонариков, хрустели ветки, слышались короткие, как выстрелы, матерные вскрики. На фоне тихого безбрежного, подсвеченного месяцем моря эта глупая суета в Зеленке выглядела мелко и совсем безобидно.
– Ишь как шарят, демоны, – прошептал Глюк. – Они, придурки, наверное на заваленную тропу наткнулись, и думают, что мы где-то в кустах, за деревьями.
Он повернулся к Монголу.
– Ты хоть ударил кого-то?
– Конечно. Я же ударник. – ухмыльнулся тот.
– Уроды! – Куба швырнул вниз бутылку.
– Ладно, харош таращиться. Как бы не обошли, – сказал Монгол, и они полезли выше, пока не увидели впереди наблюдательную вышку с прожектором. Склон здесь был более пологим, и уже через минуту они толпились около небольшого одноэтажного домика, огороженного сетчатым забором. На облупленных воротах темнели две красные звезды, выше виднелась табличка с надписью: «Объект охраняется государством. Посторонним вход воспрещен». Окна в доме не горели.