– Да что вы себе позволяете? – накинулся на отца заместитель Косыгина. – Да вы знаете, с кем вы разговариваете!
Но Косыгин за отца заступился:
– Товарищ прав. Командовать должен кто-то один.
«Красный Октябрь» спасли, Косыгин на отца зла не держал, но начальство отцу это запомнило. И при первом удобном случае (на какой-то стройке пьяный рабочий упал с лесов) его обвинили в том, что в его ведомстве плохо налажена техника безопасности и отправили на пенсию. Как шахтеру, ему полагалась пенсия с пятидесяти лет.
Так что теперь у отца появилось много свободного времени, и он с утра до ночи пилил и строгал доски – сооружал книжные полки во всю стену.
Отца приглашали на работу в другие ведомства. Но он отказывался:
– Замом не пойду. Или рабочим, или начальником, – и продолжал делать полки.
Через полгода родное Министерство транспортного строительства назначило отца в «почтовый ящик» – начальником закрытой стройки. И полки он теперь доделывал вечером, после работы.
Когда он вышел на пенсию уже окончательно, он часто слушал по «Спидоле» «Голос Америки». И возмущался:
– Вот врут!
– А зачем ты слушаешь, если врут? – говорила мама. – Просто ты понимаешь, что они говорят правду, но боишься сам себе в этом признаться.
И они начинали ругаться.
Отец искренне верил в социализм. Он возмущался тем, что происходит в стране, но списывал это на ошибки, на людей, на бюрократизм, а не на строй. Он считал, что справедливее общественного устройства, чем социализм, человечество не придумало, надо только, чтобы все жили сознательно. И сам старался так жить.
После войны правительство выделило генералам участки и деньги на строительство дач. Дали и отцу. Отец и мама всегда мечтали о даче. И мы всей семьей – мама, папа, Наташа, я и собака Булька – каждый вечер сидели и проектировали дачу. (Помню, я себе «выбил» мезонин с балкончиком.) Спроектировали и начали строить. В выходные дни мы всей семьей ездили на стройку будущей дачи. Отец вкалывал вместе с рабочими и меня заставлял. Мама и Наташа ходили по участку, планировали, где что лучше сажать, а Булька резвился на травке и задирал на березки ногу. Денег не хватило, отец залез в долги, продал даже свои ботинки с рантом. А потом в газете написали, что было бы справедливо, если бы генералы отдали свои дачи детским садам. И отец решил дачу отдать.
– Конечно, отдай, – согласилась мама. – А то будешь потом всю жизнь переживать.
А мне сказала:
– Я думаю, наш генерал будет единственным, кто это сделает.
И она не ошиблась. Потом на той даче жил другой генерал, а у отца остались только долги.
Когда похоронили маму, отец попросил меня пойти к директору кладбища и попросить, чтобы ему оставили место рядом с Меричкой.
– Они не оставляют. Они подряд хоронят.
– Пойди и скажи.
Отца я слушался. Всегда. И поехал. Директор кладбища сказал, чтобы мы не беспокоились, могила на два захоронения. Я вернулся и сказал отцу, что могила двойная. Если он раньше умрет, его там похоронят рядом с мамой, а если я – меня.
– Нет, – сказал отец. – Ты у нас знаменитость, тебе другое место найдут, где-нибудь неподалеку. А меня уже забыли.
Проект памятника сделал мой друг архитектор Вахтанг Абрамашвили. Гранитные плиты, а между ними – газон в виде креста.
– Это что, крест? – спросил отец. Он был убежденным атеистом.
– Нет, папа, газон. Чтобы могила дышала.
Коля.
Пока памятник делали, и отца не стало. Он был неправ – его не забыли. На похоронах было очень много народа: метростроевцы, и те, кто работал с ним в «почтовом ящике», и высокое начальство… Недавно я встретил бывшего заместителя отца, и он сказал, что отца вспоминают и сейчас. Рабочие его уважали и любили.
Гранит для памятника метростроевцы привезли из Кутаиси. И теперь на могиле мамы и отца стоит памятник из камня, добытого в том городе, где они познакомились.
А неподалеку похоронили не меня, а моего сына Колю. И недавно – Любу.
Мы с Колей на съемках фильма “Тридцать три”.
Я прекрасно это начал.
Я шикарно это кончу.
Для других себя растрачу.
Для себя себя закончу.
Драгоценностей раздачу
Мне блестящий напророчил.
Я прекрасно это начал
И раздачу не закончил.
Для себя себя растратил.
Для других себя закончил.
Полустанок
Мой друг Олег Жагар говорил, что жизнь человека состоит из драки и любви. Любовь – это любовь, а драка – это работа. Для женщины главное – любовь, для мужчины – драка. И я почти целиком посвятил себя драке. Когда работал, ни о чем другом думать не мог, и очень мало внимания уделял своим детям – Ланочке, Кольке, Кириллу…
Многих, о ком я пишу в этой книжке, уже нет. Для меня самое страшное – что нет Кольки, моего Коленьки. Часто думаю – увидимся мы еще или нет? Так хочется увидиться. И извиниться. Перед ним, перед родителями, перед другими…
Мне почему-то кажется, что еще увидимся, что эта жизнь – не начало и не конец. Набоков писал, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. А мне кажется, жизнь – полустанок: ехал в поезде, сошел на полустанке, потом поедешь дальше. Только, пока ты на полустанке, ты не помнишь предыдущего пути и не знаешь, что будет потом. А там, в поезде, ты снова встретишь тех, кого хочешь встретить… Мне повезло, я хочу встретить многих.
Канны
Фильм «Я шагаю по Москве» был отобран для показа в Каннах. В Канны посылали четверых: Баскакова, Галю Польских, Михаила Шкаликова из иностранного отдела Госкино и меня.
Перед поездкой меня вызвал в Госкино недавно назначенный зам. начальника иностранного отдела.
– Георгий Николаевич, вы бывали за границей. Какие там задают провокационные вопросы?
– Да вроде никаких. Ну, спрашивают, почему в наших картинах нет секса.
– А вы что?
– А я говорю, потому что нет такой необходимости: в нашей стране с рождаемостью все в порядке.
На том разговор и кончился.
Мы с Мишей Шкаликовым прилетели на два дня раньше Баскакова и Гали (сейчас уже не помню, почему). Когда мы встретили Баскакова и Галю в аэропорту в Каннах, первые слова Гали были:
– Георгий Николаевич, что они тут про секс спрашивают?!
(Галя прошла инструктаж в Госкино.)
На следующий день после показа нашего фильма была пресс-конференция. Прямая трансляция по радио, множество корреспондентов, доброжелательные вопросы. Поднялся американский журналист:
– У меня нескромный вопрос к Галине Польских, если она разрешит, я его задам.
И вся Франция по радио услышала испуганный Галин возглас:
– Ой, Георгий Николаевич, это он про секс!
– Мадам Польских разрешает задать вопрос, – перевел Шкаликов.
Американец что-то спросил, и Галя, не дожидаясь перевода, твердо заявила:
– Не волнуйтесь, мистер! С рождаемостью в СССР все в порядке!
– Галина Александровна, – прошипел Шкаликов. – Он спрашивает, сколько тебе лет.
На вид тогда Гале было шестнадцать-семнадцать.
Канны. 1963 год. Пресс-конференция. Мы с Галей Польских отвечаем на вопросы.
Канны. В. Е. Баскаков, Г. Польских и я.
Главная достопримечательность Каннского фестиваля – знаменитая ковровая дорожка на лестнице в фестивальный кинотеатр. По ней поднимаются звезды. И перед этой лестницей все время в любую погоду с утра до ночи стоит тысячная толпа. Прежде чем попасть на лестницу, надо пройти сквозь кордон полицейских. Пускают только по аккредитации и только в «бабочках».
У меня болезнь – если фильм мне не нравится, дольше десяти минут я его смотреть не могу, ухожу. В первый же раз, когда я сбежал из зала и вышел на лестницу, раздались приветственные выкрики и аплодисменты. Оглянулся – кроме меня, на лестнице никого нет. Меня приветствовали! Раз я стою на ковровой дорожке с аккредитацией на груди и в «бабочке», значит, я не хрен собачий, а кто-то… Я помахал рукой, сбежал по лестнице, дал несколько автографов и пошел купаться.
Все-таки приятно, что фанаты кино на Каннском фестивале еще глупее, чем наши.
И так повторялось почти каждый день. В Каннах я потом бывал несколько раз и должен сказать, что неинтересных и занудных фильмов на этом фестивале ничуть не меньше, чем на любом другом.
В тот раз на Каннском фестивале до конца я досмотрел только три фильма: японский «Женщина в песках», французский «Шербурские зонтики» и «Я шагаю по Москве» (два раза, на утреннем и вечернем просмотре), Как оказалось, вкус жюри совпал с моим – главный приз получили «Шербурские зонтики», специальный приз – «Женщина в песках», а «Я шагаю по Москве» отметили за оригинальную режиссуру.
Банка пива и американская звезда
В Каннах нас пригласил на ужин западногерманский дистрибьютер Сергей Гамбаров – с ним я познакомился в Карловых Варах.
Родители Гамбарова эмигрировали из России еще до революции. Гамбаров занимался прокатом советских фильмов в Европе, а на фестивалях опекал наши делегации.
В Каннах Гамбаров заехал за нами на такси и повез всю делегацию (Баскаков, Шкаликов, Польских, Данелия) – отведать французской ухи в рыбный ресторан, хозяйка которого была его старой приятельницей. После десерта Гамбаров спросил, что бы мы хотели посмотреть.
– Стриптиз, – сказал я.
– Нет, на стриптиз я с вами не пойду. Все советские сначала просят повести их на стриптиз, а потом говорят «фу, какая гадость»!
– Я не скажу, – пообещал я.
Гамбаров посмотрел на Баскакова.
– Ну, раз делегация хочет… – пробурчал Баскаков.
Хозяйка ресторана оказалась и хозяйкой маленького стриптиз-клуба «Мулен-руж», и она повезла нас в этот клуб на своем «Ситроэне». Когда вылезали из машины, я замешкался, Миша Шкаликов захлопнул дверь и прищемил мне палец – боль такая, что круги в глазах. Пришел в себя в маленькой артистической комнате, куда отвела меня хозяйка: стою у стола в смокинге и при «бабочке», держу палец в бокале виски со льдом. А вокруг – полуголые девушки: белые, черные и желтые. И все жалеют меня…