– Ничего удивительного. Слава для них – Штирлиц, полковник КГБ, сотрудник того ведомства, в котором и они служат, а я кто? Дурак из «Полосатого рейса».
“Кин-дза-дза”. На съемках. Е. Леонов, С. Любшин, Ю. Яковлев, Иван Габриадзе и я.
“Слезы капали”. Е. Леонов, Г. Данелия, Ю. Клименко на съемках в Ростове-Ярославском. 1981 год.
В жизни Леонов был человеком грустным. Звонит, бывало:
– Гия, это ты? (Кашель.) – Он курил не меньше, а, может, и больше меня. – Материал смотрел?
– Смотрел. (Кашель.)
– Куришь? (Кашель.) Подожди, сейчас тоже сигарету возьму!.. И что материал?
– Пока не понятно. Ты-то как?
– Да репетирую. (Кашель.) Одиночество, бессонница…
Между прочим. Не знаю, как насчет одиночества, но бессонница у него, кажется, не была хронической. Как-то я с ним ехал в одном купе из Риги. Легли спать. Через пять минут он захрапел. И храпел так, что слышно было даже в тамбуре, куда я выходил курить.
В картине «Слезы капали» есть эпизод, когда главный герой Васин (Леонов) идет топиться в озере. Снимать его мы должны были в Ростове Ярославском. А поскольку дно озера Неро очень илистое – проваливаешься в ил по пояс, – то под водой сбили помост из досок, по которому и должен был идти Васин. Когда приехали на съемки, помост вдруг всплыл, все надо было делать заново, и в этот день съемка отменилась. Поехали в гостиницу. По дороге я вспомнил, что наш оператор, Юра Клименко, еще в Москве жаловался на сердце. В местной больнице Клименко, конечно, никто смотреть не будет. И я сказал Леонову:
– Помнишь, ты говорил, что у тебя сердце побаливает?
– Когда я говорил?
– На «Марафоне». Вон поликлиника, давай покажешься врачу. Ну, и Юра с тобой заодно.
В поликлинике осмотрели и того, и другого. Клименко посоветовали купить валидол (на всякий случай), а Леонова срочно госпитализировали и сказали, что в таком состоянии в ближайший месяц работать ему нельзя. На «Скорой» перевезли Леонова в Москву и уложили в больницу. Съемки остановились. Из больницы Леонов звонил каждый день:
– Надо снимать, снег выпадет!
– Не выпадет.
Через две недели Леонов позвонил и сказал, что его выписали и можно ехать в Ростов Ярославский. На следующий день мы поехали – Леонов в сопровождении мосфильмовского врача и жены Ванды с пакетом лекарств.
Приехали, проверили помост – все нормально. А ночью ударил мороз, озеро Неро замерзло, и пришлось пробивать во льду дорожку, по которой пойдет топиться Васин. Леонов и актриса Оля Машная должны были лезть в ледяную воду. Мы поддели актерам под одежду костюмы для водолазов из пористой резины, сохраняющие температуру тела, – двигаться им в этих костюмах было трудно. И мы решили снять эту сцену одним кадром, чтобы Леонов несколько раз не залезал в воду. Отрепетировали движение камеры на дублере (дублером был тот самый дядя Вася Тридцать три несчастья, который занимался водосбросами на съемках «Пути к причалу». Естественно, дядя Вася Тридцать три несчастья соскользнул с помоста и с головой ушел под лед. Еле выловили).
Сняли кадр.
– Все! – кричу. – Съемка окончена!
– Подожди.
“Слезы капали”.
Юра Клименко отвел маня в сторону и сказал, что я так махал руками, что моя рука попала в кадр. «Надо бы переснять». Я посмотрел на Леонова и… сказал, что так сойдет. И правильно сделал, что не стал переснимать – Леонова, оказывается, никто не выписывал, он сбежал из больницы.
А эту руку, кроме меня и Клименко, на экране все равно никто не видит.
Леонов часто шутил: я снимаю его потому, что он – мой талисман. Что же, может быть, Женя и был моим талисманом, но главное – он был камертоном. Он задавал тон стилистике: добрый, смешной и грустный.
«И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы», – эти слова Николай Васильевич Гоголь словно о Жене написал.
И сейчас, когда я начинаю работу над фильмом, первая мысль: «Кого будет играть Леонов»? И через секунду вспоминаю – уже никого.
Общались мы с Женей в основном на съемках или по телефону. В гости друг к другу ходили редко, теплыми словами друг друга не баловали. А недавно в одной газете я прочитал письмо Леонова к сыну: «Съемки у Данелия закончили, несколько дней еще озвучивания, и все. Что за фильм получится – не знаю, грусть какая-то в нем сидит, хоть и комедия. Назвали – «Слезы капали». Гия всегда о тебе спрашивает, привет передает. Когда начинаешь работу с ним, думаешь: сколько мучений! А когда закончили – пустота. Вот бы тебе такого друга, такого режиссера».
Спасибо, Женя.
Секс-символ розочка
«Тридцать три» – сатирическая комедия. И поначалу ассистенты на все другие роли искали тоже комедийных актеров. Но я попросил забыть, что снимаем комедию. «Нам нужны не комедийные персонажи, а нормальные люди». И пригласил на роль придурковатого водолаза Виктора Авдюшко (до этого он играл только положительных социальных героев), на роль карьеристки-начальницы – Нонну Мордюкову (до этого лирическую героиню), на роль тронутого психиатра Ирину Скобцеву, красавицу № 1, на роль жены Травкина – Любу Соколову… И так далее. Я убежден – талантливый актер может сыграть все.
Инна Чурикова. “Тридцать три”.
Инна Чурикова. “Я шагаю по Москве”. 1963 год.
Мы с Инной. Сорок лет спустя.
А на соблазнительницу Розочку я пригласил Инну Чурикову. Инна снялась у меня в маленьком эпизоде в фильме «Я шагаю по Москве», и я сразу понял: эта девушка – актриса с большим будущим.
Чурикова зашла ко мне в кабинет, когда там сидели мои соавторы Ежов и Конецкий.
– Сценарий прочитала? – спросил я.
– Да!
– Сниматься согласна?
– Ой, конечно!
– Ну, иди в группу, я освобожусь, потом поговорим.
Чурикова вышла.
– А кого она будет играть? – спросил Конецкий.
– Розочку.
– Опупел? Розочка – это Брижит Бардо, Мэрилин Монро!
Я вышел, пошел в комнату группы, где меня ждала Инна, и попросил ее зайти ко мне в кабинет снова минут через двадцать:
– Но ты – уже не ты. Ты – секс-символ, Мерилин Монро или что-то в этом духе. Сниматься не очень хочешь, нас слегка презираешь, но – снизошла.
Через десять минут ко мне в кабинет зашла женщина-вамп. (Инна немного изменила прическу, ярко накрасила губы и накинула на плечи шелковый шарфик.) Она высокомерно кивнула соавторам, небрежно бросила сценарий мне на стол и сказала низким чарующим голосом:
– Прочитала. Я подумаю.
Кинула уничтожающий взгляд на соавторов и сексуальной походкой удалилась.
– А эта как? – спросил я.
– Эта уже может быть, – сказал Ежов.
– Она похожа на ту, – сказал Конецкий, – но большая разница!
Памятник
«Тридцать три» мы снимали в Ростове Ярославском. Погода стояла хорошая, снимали быстро и споро. Когда все ладится, то и вспоминать вроде бы потом нечего. Запомнился, пожалуй что, только эпизод «Памятник». Его снимали последним.
По сюжету фильма Травкина как выдающегося человека отправляют на Марс завязать контакт с марсианами, а в родном городке, на площади, ему ставят памятник. Мы сделали из папье-маше бюст Леонова, смотрящего в небо, на постаменте написали «Травкин Иван Сергеевич, образцовый семьянин» и поставили памятник на привокзальной площади. Рядом построили временную трибуну, положили красную ковровую дорожку, вокруг памятника поставили пионеров в красных галстуках, на трибуну поднялись Мордюкова, Авдюшко, Соколова, Парфенов, Ялович, Чурикова и другие актеры – и мы стали ждать поезда. Когда подошел поезд и на площадь вышли пассажиры, мы включили камеру, а Мордюкова стала толкать речь о том, каким образцовым семьянином и выдающимся рыболовом-спортсменом был Иван Сергеевич. Пассажиры подошли к трибуне, остановились и начали слушать – нам и надо было. Собрать массовку в Ростове Ярославском трудно – не Москва, бездельников очень мало.
Памятник.
“Тридцать три”. Г. Ялович, И. Чурикова, Н. Мордюкова, Коля Данелия, Л. Соколова.
Когда приехали в Москву и отсмотрели материал, два кадра оказались негодными – брак пленки. Вернулись в Ростов Ярославский чтобы переснять. Сошли с электрички, выходим на площадь – ба! Стоит наш памятник, а вокруг уже разбит газон и пожилой рабочий красит ограду.
– Кому памятник, дед? – спросил я.
– Травкину Ивану Сергеевичу.
– А кто это? За что ему такая честь?
– А за то, что не блядун.
Местное начальство решило: раз москвичи поставили памятник, торжественно открыли его и речь говорить приехала сама Нонна Мордюкова, значит – так надо. И выделили из бюджета средства на его благоустройство.
Так Леонов-Травкин и стоял на привокзальной площади, пока папье-маше не развалилось.
Мыла марусенька…
После фильма «Тридцать три» почти во всех моих картинах звучит песня «Мыла Марусенька белые ножки». И часто меня спрашивают – а что эта песня означает?
– Ничего. Память.
Когда в фильме «Тридцать три» снимали сцену выступления хора завода безалкогольных напитков, я попросил Леонова спеть «Марусеньку» – это была единственная песня, слова которой я знал до конца. А запомнил я ее так: в Архитектурном институте на военных сборах тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от чистки оружия. Но пока я раздумывал, куда податься, все места уже были забиты – не хватало только басов в хоре. Я пристроился в басы и неделю в заднем ряду старательно открывал рот. Разучивали песню «Мыла Марусенька». А потом пришел капитан, он же хормейстер, и стал проверять каждого в отдельности. Из хора меня тут же вышибли, но слова я запомнил на всю жизнь.