Там же, в горах, мы набирали в массовку крестьян из ближайших деревень. А крестьяне под Тбилиси люди состоятельные.
Съемки идут девятый час, и массовку мы не щадим. Я спрашиваю у Дато:
– А они знают, что мы платим всего по три рубля? Ты скажи еще раз, чтобы потом скандала не было.
Дато объявил в рупор:
– Массовка, имейте в виду! Три рубля, а больше ни копейки не можем!
– А никто и не настаивает, – сказали крестьяне, – по три так по три.
Собрали по три рубля, и староста массовки принес их Дато.
Судьба
Пришел ко мне человек лет сорока, представился и сказал, что у него сын окончил школу и хочет работать в кино. И ему хотелось бы, чтобы сын поработал в московской группе. Он понимает, что все места заняты, и он сам будет давать директору деньги, чтобы тот выплачивал их сыну во время зарплаты. Я согласился.
На следующее утро на съемочной площадке появился худой парень с голубыми глазами и длинными черными волосами. Красивый – куда там Алену Делону! Вежливый, исполнительный. Он старательно и охотно выполнял все, что ему поручали. Но поскольку конкретных обязанностей у него не было, чаще всего он сидел в сторонке, курил и наблюдал.
Как-то после съемки Настя Вертинская сказала, чтобы я был повнимательнее с этим длинноволосым юношей, он курит анашу. На следующий день во время перерыва я отвел парня в сторонку:
– Ты что, куришь наркотики?
– Да, – сказал он.
– Зачем? Это же очень вредно.
– Я хочу стать режиссером.
– А при чем здесь?..
– Каждый настоящий режиссер должен принимать наркотики.
– Ну, это не факт, – сказал я. – Я вот не принимал и не принимаю. Ну, что ты отвернулся?
– Георгий Николаевич, – сказал парень, – если честно – ну какой вы режиссер!
И он мне поведал, что он еще окончательно не решил стать режиссером. Потому что, может быть, он поедет в Индию и станет там буддистом. «Господи, – подумал я, – сколько мусора у парнишки в голове»!
После работы в нашей съемочной группе его взяли на «Грузию-фильм». Он работал помрежем, ассистентом режиссера, иногда снимался. Я его видел в детективе Тито Калатозова, сына Михаила Калатозова, – там наш парень играл какого-то заросшего бородача.
Года через три в моей московской квартире раздался звонок. Открываю. Стоит аккуратный молодой человек, по виду – молодой дипломат: в костюме, белой рубашке, при галстуке и коротко стриженый. Тот самый парень. Приехал поступать во ВГИК и хотел бы со мной проконсультироваться.
– А это вам, – он поставил на стул коробку с бутылками дорогого коньяка. – Папа просил передать!
– Консультироваться приходи, – сказал я. – А это забери.
Вернул ему коробку, и парень пошел вниз по лестнице. Не успел он спуститься на два пролета, как на моем этаже остановился лифт и из него вышли Бондарчук и чешский посол. А у меня ни грамма выпивки!
– Эй! – крикнул я парню, – подожди!
Догнал его и взял пару бутылок. Это была первая и единственная взятка в моей жизни.
– Завтра заходи, я верну.
Но он не пришел. И больше я этого парня не видел. Слышал, что во ВГИК он поступил, но не доучился и вернулся в Тбилиси. А еще мне рассказали, что через какое-то время он стал священником, служил в приходской церкви. А потом взял на себя чужую вину в серьезной политической истории (об этой истории я говорить не буду – слишком болезненная для многих тема). И его расстреляли.
Уж лучше бы он в Индию тогда уехал, голубоглазый…
«Амаркорд»
Фильм «Не горюй!» первым, как всегда, смотрело ОТК. Сдавала фильм звукооператор Инна Зеленцова. Вышла после просмотра и сообщила:
– Минервин сказал, что картина гениальная.
Приятно. Минервин – опытнейший звукооператор.
И дальше всем фильм нравился. Не понравился только троим: одной красивой художнице (она полюбила меня за смелость после фильма «Тридцать три», а после «Не горюй!» разлюбила) и двум кинорежиссерам – Леониду Гайдаю и Сергею Параджанову.
С Гайдаем я дружил. Мне нравилось то, что он делал. У Леонида Гайдая был особый дар. Его иногда обвиняли в том, что он ничего нового не придумывает, только берет и использует трюки немого кино, – но многие пробовали использовать трюки немого кино и ни у кого, кроме Гайдая, ничего путного не получилось.
Гайдай мне после просмотра в Доме кино сказал, что я зря смешал два жанра. Если бы у меня в фильме люди не помирали, могла бы быть хорошая комедия.
Сергей Параджанов позвонил мне и спросил, где можно посмотреть «Не горюй!» – ему интересно, как я французский материал в Грузию перенес. Я заказал в монтажной маленький зал, и мы с Сергеем посмотрели фильм вдвоем. Потом он долго молчал, молчал… И высказался:
– Ты не расстраивайся. Каждый художник имеет право на неудачу.
А я и не расстроился. Не должен был фильм «Не горюй!» понравиться Параджанову: он совершенно по-другому мыслит.
Зато следующий мой фильм, «Совсем пропащий», Параджанов вознес до небес. Он утверждал, что это шедевр, подарил мне икону и ковер (он вообще любил одаривать). И сказал, что сам, своими руками сделает приз для этого фильма. Начал делать приз, но не успел – попал в тюрьму. Когда он вышел оттуда, и мы встретились, первое, что он сказал:
– Я твой должник, за мной приз.
Медаль “Амаркорд”.
Мы с Сергеем Параджановым.
Я сказал, что не надо. В прошлый раз он стал его делать и попал в тюрьму, значит, приз – плохая примета.
В девяносто первом году я был на фестивале в Римини с картиной «Настя». Картина шла вне конкурса и на заключительной церемонии я сидел спокойно – никаких наград моему фильму не полагалось.
Вдруг на сцену выходит мой друг, знаменитый сценарист Тонино Гуэрра и начинает что-то говорить по-итальянски. Сначала я услышал «Феллини», потом – «Параджанов», потом – «Данелия гранда реджиста». А потом все зааплодировали, и Тонино вызвал на сцену меня, вручил какую-то коробочку и попросил, чтобы я ее открыл и показал залу. Я открыл и показал. И все снова зааплодировали. В коробочке был маленький серебряный медальон: Дева Мария.
Я раскланялся, сердечно поблагодарил Тонино и спустился в зал, так ничего и не поняв. Тогда, впервые за тридцать лет нашей дружбы, рядом с Тонино не было его жены Лоры, которая всегда переводила мне то, что он говорил. И только после церемонии Лора мне объяснила: в тюрьме Параджанов собирал крышки из фольги, которыми тогда закрывали молочные бутылки. Он прессовал их в медальон и гвоздем делал на медальоне чеканку. Один из таких медальонов он подарил Тонино Гуэрра. Тонино отлил медальон в серебре и подарил своему другу Федерико Феллини, для которого написал много сценариев. Феллини в то время уже был болен и лежал в больнице. И Феллини сказал Тонино:
– Давай из этой медали сделаем приз и назовем «Амаркорд». И будем вручать его на фестивале в Римини – в городе, где мы выросли и снимали фильм «Амаркорд». Это будет наш приз.
Тонино рассказал Феллини, какие фильмы участвуют в конкурсе фестиваля и кто из режиссеров приехал. И Феллини предложил дать приз мне.
– Но ты же не видел фильм, который привез Данелия, – удивился Гуэрра.
– И не надо. Я видел «Не горюй!», и мне достаточно.
Таким образом я получил приз «Амаркорд» от Феллини за картину «Настя», которую он не видел, но любил фильм «Не горюй!», и от Параджанова за фильм «Не горюй!», который ему не понравился.
Маэстро
В начале 80-х в Риме проходил биеннале, в переводе на русскиий это нечто вроде выставки) под названием «Я вор». Каждый из приглашенных кинорежиссеров, а режиссеров пригласили из многих стран, должен был назвать имя маэстро, чьи фильмы оказали влияние на его творчество, показать фрагменты из его фильмов, объяснить, в чем выражается это влияние, и показать свой собственный фильм.
Из Советского Союза пригласили Бондарчука, Тарковского и меня. Меня потому, что на предыдущем фестивале в Венеции «Осенний марафон» был признан лучшим фильмом.
Я назвал своим кумиром Федерико Феллини и попросил показать два отрывка из его фильма «Восемь с половиной», а мой – из «Осеннего марафона». К моему великому удивлению оказалось, что из всех приглашенных имя Феллини назвал я один. Остальные, видно, решили соригинальничать и назвали фамилии режиссеров, которых мало кто знал. Это сообщил мне Тонино Гуэрра, они с Лорой встречали меня в аэропорту. И еще Тонино сказал, что Феллини хочет прийти сегодня вечером на просмотр.
– Не надо, – попросил я. – Если я буду знать, что Феллини в зале, я ничего сказать не смогу, меня «замкнет». Такое со мной бывало, если на съемку приходила моя мама: я «зацикливался» и двух слов связать не мог. Тонино пообещал передать Феллини мою просьбу.
Вечером за мной в гостиницу заехал Валера Нарымов, представитель Совэкспортфильма в Италии, и мы поехали в кинотеатр. И тут я спросил (не иначе, как интуиция сработала):
– Валера, а ты проверил, в «Осеннем марафоне» есть субтитры?
– Конечно! Он же был в Венеции!
– Давай проверим.
Остановились, достали из багажника яуф, открыли коробку, отмотали пленку. Интуиция не обманула – субтитров не было. Кто-то проделал сложную работу: пленку с субтитрами увез из Венеции в Москву, а в Рим привез другую, без субтитров. Что делать? Зал для синхронного перевода не оборудован, без субтитров показывать «Осенний марафон» бессмысленно…
Тут я вспомнил, что прежний представитель Совэкспортфильма, который был до Валеры, говорил мне, что у него есть «Не горюй!» с итальянскими субтитрами. Развернули машину, поехали, разыскали яуфы с фильмом… И на биеннале после фрагментов из «Восьми с половиной» вместо «Осеннего марафона» показали «Не горюй!» А на следующий день утром мне в гостиницу позвонил Феллини, поблагодарил за теплые слова в его адрес и похвалил мой фильм. Он, оказывается, не послушался Тонино, пришел-таки на мой вечер и посмотрел «Не горюй!». А уже в аэропорту (я улетал в тот же день) Тонино и Лора вручили мне подарок от Феллини – два его собственных рисунка. Теперь рисунки маэстро висят у меня в комнате на самом почетном месте, в самых красивых рамках. А с самим маэстро я так и не встретился.