– По дороге расскажу… Одевайтесь, пойдем.
Студент быстро оделся и они пошли. За ними двинулся Жилец.
– Жальником, Александр, на Северо-Западе России называют старинные захоронения. Откуда пошло название, не знаю, но мне слышатся в нем отзвуки других слов – и «жалеть» и «жаловаться». Здесь, на новгородской земле, жальников немало. Правда, многие раскопаны, разорены… Наука считает, что первые жальники появились в одиннадцатом веке, а последние относятся к шестнадцатому. Вот и про наши Три Сосны говорят, что он относится к одиннадцатому веку.
– Неужели правда?
– Так говорят… Древний – несомненно. Вы это сами поймете. Кстати, вы, Александр, человек верующий?
– Нет, – мотнул головой Студент. – А вы?
– Вопрос интересный… Отвечу так: я человек крещеный. Матушка тайно от отца меня крестила – отец у меня был убежденный коммунист, мог не понять… Так вот, хотя я и крещеный, но богу не молюсь, постов не соблюдаю, да и в храме бываю редко, от случая к случаю. При этом безусловно ощущаю себя православным. В том смысле, что я ощущаю себя человеком, принадлежащим к великой Русской цивилизации. Но это вопрос, скорее, не веры, а культуры.
– Культуры? – удивился Студент.
– Да, Александр, именно так. Ибо Русская цивилизация неотрывна от православия… Впрочем, это тема для отдельного разговора. А мы говорим о жальниках. Так вот, многие верующие на жальники ходили молиться. В здешних местах говорят: хреститься. Происходило это не только в глухом средневековье, но и в девятнадцатом веке. И даже в двадцатом. Ну, в двадцатом-то это было отчасти вынужденно. Потому что при советской власти почти все церкви позакрывали сдуру… А раньше-то и церкви были, но многие все равно ходили именно на жальники. Кстати, на нашем жальнике на одной из сосен когда-то давным-давно была помещена иконка. Неизвестный человек вырезал углубление в коре и поместил туда иконку. Сейчас она почти ушла в ствол дерева, заплыла смолой, но по-прежнему различима… И вот что интересно – хотя на жальниках ставили иконки и кресты, но все равно что-то в этом есть дремучее, языческое. Ведь жальник– то – это, по сути, несколько камней в лесу или в поле. И одно-два-три дерева.
– Кого же там хоронили?
– Людей, – пожал плечами Дервиш. – В нашем, говорят, лежат новгородские воины, погибшие в битве с литовскими крестоносцами.
– Здесь были литовские крестоносцы?
– Не могу утверждать. Специально изучал литературу, но никакого подтверждения не нашел. Думаю, впрочем, что вполне могли быть – до Литвы не так уж и далеко. Одна старушка мне рассказывала, что до войны поп из Внуто – это поселок неподалеку отсюда, – так вот, поп из Внуто службу на Пасху служил в ризах убитого теми крестоносцами священника. На них, якобы, даже сохранились следы крови убиенного батюшки.
Студент покосился на Дервиша, спросил:
– Вы в это верите? В смысле: вы верите, что до середины двадцатого века могли сохраниться ризы и даже следы крови на них?
Дервиш остановился, оперся на свою трость и улыбнулся:
– Я видел много такого, чего не должно быть. Что полностью противоречит здравому смыслу… А оно есть. Посему отвечу вам так: я не знаю.
За разговором они подошли к Трем Соснам. Два мощных дерева вздымались в закатное небо. Кора на стволах была цвета темной меди. Вокруг них островком рос можжевельник. Дервиш и Студент протиснулись между двумя свечками можжевельника. Открылась небольшая – метров десять в поперечнике – полянка. А на ней два дерева и пень – напоминание о третьей сосне. Между соснами был выложен круг из среднего размера валунов. Посредине круга вертикально стоял продолговатый камень с грубо вырубленным крестом.
Дервиш негромко произнес:
– Подойдите ближе.
Студент сделал несколько шагов и оказался в трех метрах от камня с крестом. Слегка шуршали сосны, роняли на землю хвоинки. Он стоял и смотрел на крест, вырубленный на сером камне. Думал: если старик прав, то этот камень стоит здесь уже около тысячи лет. А под ним лежат погибшие тысячу лет назад воины… Студент стоял и смотрел. Сосны шумели. Ему показалось, что их шум стал громче. Он подумал: ветер. Ветер на высоте, в кронах… Сыпались сверху хвоинки. А сосны шумели, шумели, и в этом звуке Александр Андреев по кличке Студент ощущал скрытое внутреннее напряжение. Хвоинки сыпались все гуще. Они ложились на голову и на плечи Студента. А шум сосен стал еще громче. А хвоя полетела еще гуще. Вскоре он стоял уже в потоке колючей хвои. Ему показалось даже, что от летящей хвои стало темнее. Как будто легкие сумерки опустились на жальник Три Сосны… И в этих сумерках, в этом неистовом шуме сосен Студенту послышался вдруг звон стали и голоса. Он слышал все звуки отчетливо, ясно, но как бы издалёка. Звенела сталь и хрипели раненые. Кровь выплескивалась на снег и страшные оставляла на нем узоры. Студенту сделалось холодно – так, как будто это его кровь расплескалась на снегу… Потом вдруг все стихло – и звуки и шум ветра. И хвоя перестала лететь с неба. Сделалось светлей… И тогда Александр ощутил взгляд. Кто-то смотрел на него внимательно и строго. Александр поднял голову и увидел на темной коре средней сосны «заплату» – светлый четырехугольник. Он медленно обошел каменный круг и остановился перед сосной. Четырехугольник оказался почти напротив его лица. Он был невелик – размером с тетрадный лист и заполнен янтарной сосновой смолой. Александр стоял и смотрел на него. А из светлой глубины кто-то смотрел на Александра. Это было необыкновенное ощущение… Студент захотел увидеть того, кто смотрит на него оттуда. И на «заплату» вдруг упал луч солнца – возможно, последний луч заходящего солнца. И тогда Студент разглядел в светлой глубине темные строгие глаза.
Солнце зашло, легли сумерки. Дервиш и Студент возвращались на хутор. Студент молчал. Дервиш сбоку посматривал на него и едва заметно улыбался. Когда прошли полдороги от жальника к хутору, Студент спросил:
– Что это было, Евгений Василич?
– Это был жальник, Саша.
– Но как…
– Не спрашивай ничего, – перебил Дервиш. – Ответа я все равно не знаю. Давай-ка лучше присядем. Ребята специально для меня скамейку тут соорудили.
Они присели на грубую деревянную скамью. Рядом лег Жилец. Дервиш вытянул ноги, сказал:
– Хорошо… А то устал я сорок минут на ногах простоявши.
– Как – сорок минут? – изумился Саша.
– А сколько времени, думаешь, ты там провел?
Саша думал, что пробыл у Трех Сосен минут пять, максимум – семь– восемь. Он так и сказал. Дервиш усмехнулся:
– Жальник, Саша, место сакральное. Особенное место. Но открывается он не всем. Тебе, я вижу, открылся… Это очень важно.
– Почему это важно?
– Скоро все узнаешь.
Некоторое время сидели молча. Потом Студент спросил:
– А кто же сосну– то спилил?
– Да два дурака местных. Но они дорого за это заплатили.
– Это как же?
– Одного на следующий день разбил паралич. Двадцатилетнего здорового мужика – паралич. Другого забрали в НКВД и он сгинул без следа.
– А вы откуда знаете?
Дервиш усмехнулся:
– Знаю. Тот, кого разбил паралич, был мой родной дядька… Вот так, Саша.
Было тихо, на небе начали проступать звезды.
Дервиш вдруг сказал:
– В Петербурге Мастер подобрал позиции, с которых можно «обстреливать» Башню, а Соколов сумел разработать насадку на антенну, которая на тридцать процентов увеличивает дальность «выстрела»… Я формирую группу, которая нанесет удар по Башне. По Председателю.
Саша понял, что сейчас будет сказано что-то очень важное. Дервиш продолжил:
– Риск – смертельный. И второго такого шанса у нас не будет. Для этого дела нужны бойцы, готовые пойти на смерть… Ты – готов?
К горлу Студента подкатил комок. Он сглотнул этот комок, произнес:
– Я… я… можно вопрос?
– Давай.
– Таких, как я в организации много. Почему – я?
Дервиш внимательно посмотрел на Сашу, сказал:
– Жальник, Саша, жальник… Жальник тебя принял.
Саша встал. Нужно было что-то сказать, но он не знал – что. Он спросил только:
– Когда операция?
– Скоро, Саша, теперь уже скоро.
На следущий день помянули Горина – исполнилось девять дней.
Председатель посмотрел в счета, которые принес Зурабчик:
– Почему так мало?
– Турки, – сказал Зурабчик и закашлялся. – Турки мутят. Как видите, французы и немцы расплатились сполна… А турки заявили, что в этой партии было очень много гепатитных.
– А ты что – не проверяешь их на гепатит?
– Да как же не проверяю, Сергей Сергеич? Конечно, проверяю. На гепатит, туберкулез, СПИД. Дважды. Они же считают, что едут на заработки в Европу. Поэтому все поголовно сдают анализы. Сразу отсеиваются больные. Остальных потом выдерживаем в карантине. И там, в карантине, повторно берем анализы.
– Тогда в чем дело?
– Так я же говорю: турецккие коллеги мутят… Мы им поставили в этом месяце четыреста шесть «ремкомплектов» в возрасте от семнадцати до тридцати двух лет, а они…
Председатель перебил:
– Слышь, ты, рейхсминистр по истреблению местного населения. Если ты решил отщипнуть втихаря долю малую, то ты и сам отправишься к «турецким коллегам». Староват, конечно, но по третьей категории пройдешь… Сколько стоит «ремкоплект» третьей категории, Самуил?
– В зависимости от состояния от пяти до двадцати тысяч… Сергей Сергеич! Я честно говорю: турки – суки…
– Ладно, иди. Скоро состоится визит турецкого премьера. Так я спрошу, сколько комплектов передали. И если узнаю, что ты утаил хоть пару комплектов…
– Сергей Сергеич!
– Иди, иди, бог подаст… Стой! Там вон, у дивана, Зойка трусы свои забыла. Принеси-ка их мне… Не в службу, Самуил, а в дружбу.
Студент ждал, когда Дервиш объявит о начале операции, но Дервиш молчал… Дервиш молчал, а лезть с вопросами было не принято: когда нужно будет – скажут.
Ежедневно Студент тренировался в стрельбе и достиг определенных результатов, но уже понял, что Кот прав… Каждый день Саша думал о Виктории. Обзывал себя последним дураком за то, что не позвонил ей, когда был в Петербурге. И дал себе слово, что обязательно встретится с ней до начала операц