А мы пошли — за так, за четвертак, за ради Бога,
В обход и напролом,
И просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?!
Не везет мне в смерти —
Повезет в любви!…
Из разреза растоптанной нами судьбы
Вырывается рев реактивных турбин…
Явление первое. Андрей
…Серая лента шоссе весело неслась нам навстречу, солнце уверенно плавило асфальт, и ветер, врывавшийся в кабину через открытое ветровое стекло, был горячим, терпким, с привкусом пыли, дороги, пожухлых сосен у обочины, выгоревшего блекло-голубого неба… Отпуском пахло, братцы! Причем самым началом отпуска. Мотор нашего «жигуленка» ровно урчал, я мягко выворачивал руль на поворотах, и вообще все вокруг было до неправдоподобности замечательным.
Виталька увлеченно глядел в окно, время от времени поливая редких прохожих из здоровенного водяного пистолета, хотя подобное варварство было ему строго-настрого запрещено. Сомлевший Арсен, свесив голову набок, сопел на заднем сиденьи, а Нина по третьему разу листала глянцевый журнал с недосягаемыми для нас модами. Ничего, до моря уже рукой подать… К вечеру, пожалуй, доберемся. Каких-нибудь пять-шесть часов, и — да здравствуют дикари!
Одинокие дачные домики весело подмигивали из темной зелени садов, смолистые кроны уступали место причудливым живописным оврагам, и я видел, как Виталька провожает их завистливым взглядом — в таких вот урочищах, да с пацанами со двора — и в войну… да, папа?! В городе похожих мест не сыскать… — солнце добросовестно поливало землю своими лучами, и я уже привык к «зеркальным» пятнам на шоссе с висящим над ними маревом, и поэтому не сразу обратил внимание на ЭТО.
Странное туманное образование появилось у поворота дороги. Тоже, вроде бы, марево — но какое-то не такое, да и не над асфальтом, а я сроду не видал, чтобы оно висело над обычной землей. Поначалу оно имело вид почти правильной прозрачной сферы метров четырех в диаметре, удобно устроившейся на лысине банального пригорка. Видение быстро приближалось к нам — вернее, это мы быстро приближались к нему — и по мере сближения туман уплотнялся, сгущался, застывая в самых причудливых формах…
Огромный, четырехметровый, выбеленный солнцем и временем, частично растрескавшийся череп стоял на пригорке и пристально глядел на нас черными провалами глазниц, за которыми почему-то не было задней стенки, а была жуткая бархатная пустота, бесконечность Вселенной, и мне даже почудились россыпи едва различимых искорок — звезды, что ли…
Мираж, галлюцинация или что оно там было — но я счел за благо побыстрее проскочить мимо неподвижно скалящегося феномена. Педаль газа резко ушла вниз, но в следующее мгновение асфальт впереди раскололся широкой щелью, зигзаги трещин поползли во все стороны, из них повалил густой серный дым… Завизжали тормоза, и я чудом остановил автомобиль у самого провала. Виталька подпрыгнул на сиденьи, треснулся головой о стекло и с нескрываемым восторгом вытаращился на разверстый дымящийся асфальт и гигантский череп, покачивавшийся на пригорке.
— Ух ты!… — негромко выдохнул он.
Арсен во время торможения сильно стукнулся лбом о спинку Виталькиного сиденья и, не открывая глаз, выдал спросонья что-то весьма нелестное в мой адрес, а заодно и в адрес тех, кто выдал мне права. Потом Арсен явно открыл глаза и подавился очередным ругательством. В зеркальце я видел бледную, как мел, Нину. Мне не было страшно, а только до ужаса обидно — мы-то с Арсеном ладно, а вот Нина с Виталькой… и до моря не доехали…
Нижняя челюсть черепа с хрустом приоткрылась, и я услышал усталый скрипучий голос, который, казалось, шел из плохо работающей телефонной трубки.
— Здравствуйте, — сказал череп.
— Здравствуйте, — машинально ответил Арсен и закашлялся.
— Здрасьте, — пискнул вежливый Виталька и, подумав, добавил: — Дядя…
— Добро пожаловать в Отросток, люди энд джентльмены. — Похоже, череп был эрудированный, языки знавал…
Только сейчас я заметил, что череп выглядит несколько деформированным, не совсем человеческим — и не только потому, что редко попадаются люди с черепами четырех метров в диаметре. Необычные костные наросты под скулами, острые ребра основания, шишка на темени…
— Что еще за Отросток? И вообще, ты кто такой?!
Наверное, мой вопрос прозвучал донельзя глупо.
— Разрешите представиться. Я — Атмосферный Череп. Порождение Природы и Отростка, — ответил череп, проигнорировав первый вопрос.
Я уже начал привыкать к болтливой галлюцинации, и поэтому нахально поинтересовался:
— Ну и чего тебе от нас надо?
— Время ответов еще не пришло, — философски констатировал Атмосферный Череп, — но, я полагаю, мы еще свидимся, и, возможно, я смогу быть вам полезен.
— Сомневаюсь, — пробурчал с заднего сиденья еще не вполне пришедший в себя Арсен.
Череп снова проигнорировал реплику.
— Счастливого пути, — проскрипел он.
Основание черепа поползло вверх, выворачивая пласты сухого дерна… Череп приподнялся над землей, подарив нам на прощанье свою обаятельную улыбку, и медленно растворился в воздухе.
Я перевел взгляд на шоссе. Асфальт перед нами был совершенно цел, и лишь слегка попахивало серой.
— Массовая галлюцинация, — постарался произнести я как можно беззаботнее, оборачиваясь к жене и к Арсену. Нина все еще находилась в шоке, но Арсен уже пришел в себя и тут же попытался выдвинуть собственную версию.
— Или атмосферная линза, — заявил он. Впрочем, особой уверенности в его голосе не было.
— Никакая не линза, — безапелляционно оборвал его Виталька, — а самый настоящий Атмосферный Череп!
Он весь прямо сиял от удовольствия, с которым произносил эти слова: «Атмосферный Череп»!
— Не спорь с дядей Арсеном! — одернула его Нина.
— Хорошо-хорошо… — попытался найти я компромиссный вариант. — Главное, что он нам всем привиделся. Нина, с тобой все в порядке?
Я перегнулся через спинку и взял ее за руку.
— Не знаю, — ответила Нина. — Кажется, все… А вы что, тоже видели… это?
Несмотря на странность вопроса, мы дружно закивали головами, как китайские болванчики.
— Но… но ведь оно нам просто привиделось, правда?!
— Разумеется! — заявил я бодро и фальшиво, похлопывая Нину по руке. — Еще как привиделось!
— Конечно, мама, — присоединился ко мне Виталька, — конечно, привиделось… Это было привидение. Атмосферный Череп называется.
— Привиделось и прислышалось… — задумчиво произнес Арсен.
Утешили, называется!…
— Давайте уедем отсюда поскорее, — по лицу Нины было видно, что она едва сдерживается, чтобы не расплакаться.
— Да, да, конечно, — засуетился я.
Мотор заурчал, мы тронулись с места. Руки у меня немного дрожали, и поэтому поначалу я ехал медленно. Мы завернули за поворот и почти сразу уперлись в стандартный красный заборчик с корявым изображением землекопа и надписью «Объезд».
Я с удивлением обратил внимание, что, несмотря на разрытую за заборчиком дорогу с кучами свежей земли по краям, по дороге удалялся автомобиль, очень похожий на мой собственный. И как он ухитрился туда попасть?! Слева — кювет, справа… Справа начинались сады и ухабистая проселочная грунтовка, у въезда на которую стоял облупившийся плакат: «Счастливой дороги! Колхоз «Светлый Путь».
Чуть ниже — наверное, мальчишками — был выцарапан череп со скрещенными костями. И надпись: «Прудя — козел!»
На первом же километре «Светлого Пути» мы прокололи шину…
И был вечер. Арсен
…Везет нам, как утопленникам! Сперва мираж этот заупокойный, потом объезд, после Витальку укачало, и Андрей с полчаса приводил парня в чувство, как и положено примерному папаше… Ну а когда камера полетела, стало совершенно ясно, что до моря мы сегодня не доберемся. Колесо-то мы залатали, но к тому времени уже стемнело, и пришлось заночевать на опушке то ли леса, то ли сада, в котором сосны соседствовали с яблонями… Нет, конечно, приятно посидеть вечерком у костра, в хорошей компании, не требующей светских бесед; когда маленькие призрачные язычки пробегают по трещащим сосновым веткам, сливаясь в оранжевые огненные плети, озаряющие все вокруг мерцающим теплым светом — а там, за деревьями, притаилась темнота, ожидая своего часа, возможности броситься к костру, выплеснуть из себя нечто… Но оно не бросится, потому что его нет, а костер есть, и темноте все не удается переступить запретную черту у края мрака…
Кажется, я становлюсь романтиком. Разве только Татьяна, небось, заждалась уже — зря я ее одну вперед отпустил… Вот Андрей молодец — если уж ехать, то всем вместе. А я, балбес — дела, дела… К черту дела! Ладно, один день роли не играет…
…И был день, и был вечер, и будет утро, которое вечера мудренее. А места здесь хорошие. Только намусорили мы вокруг — банки консервные, окурки, огрызки, бумага, да и от костра пятно выгоревшее останется. Свиньи мы все, свиньи! Все люди братья, потому что свиньи, кроме тех людей, что сестры…
Ухабы большого пути. Андрей
Совершенно непонятно, куда запропастилось море. С утра мы проехали километров пятьдесят — шестьдесят, но ни шоссе, ни моря отнюдь не наблюдалось. И куда ж это «Светлый Путь» нас завел?!
А завел он нас в какой-то городок. Небольшие дома, до трех этажей, черепичные крыши, белые, салатные, розовые, голубые стены, зелень деревьев… Не городок, а леденец! Братья Гримм от зависти бы померли… Вот только бензин на исходе, и неясно, есть ли в этом раю заправка…
Оказалось — есть! И очередь небольшая — побитый зеленый «УАЗик», жигулевская «шестерка», какой-то иностранный рыдван ярко-желтого цвета, на котором еще Наполеон из Москвы спасался, и телега с мерно жующей клячей. На телеге высилась средних размеров бочка, на бочку был кинут заношенный ватник, и завершалась композиция небритым мужиком в потертом грязном пиджаке, стоптанных кирзовых сапогах и неожиданных импортных спортивных штанах с пумой на ягодице. Мужик хладнокровно дымил папиросой, изредка поглядывая на бензоколонку — мол, знай наших! — и методически щелкал кнутом над равнодушной лошадью.
— Он что, кобылу заправлять собрался? — заинтересованно пробормотал Арсен.
— Ага, — деловито сообщил Виталька, как истинный горожанин. — У нее под бампером дырочка такая есть, так туда…
Нина не дала развить до конца эту техническую идею. Пока обиженный Виталька дулся, я пристроился за телегой и заглушил мотор. Арсен вместе со мной выбрался из машины и направился прямиком к мужику.
— Здорово, дед! За чем стоим? — весело осведомился Арсен.
— За херосином, — небрежно буркнул мужик.
— За чем — синим? — опешил Арсен.
Мужик долго смеялся, кашляя и брызжа слюной. Арсен медленно наливался краской, но молчал. Отсмеявшись, мужик сдвинул кепку на бритый затылок и продолжил беседу.
— Один хрен! — сказал мужик непонятно по отношению к чему. — Чего дадут, того и налью, — он похлопал по дощатому краю бочки. — Лишь бы горело…
— А до моря отсюда далеко? — вмешался я.
— До моря? — искренне удивился мужик. — Это до какого-такого моря? Нету тута морей… Речка есть, Блеснуха, ну, пруд там еще под Колотищами… А моря нет. Вам-то какое море нужно?
— Черное, — булькнул Арсен, и, глядя на него, я понял, как выгляжу сам. — Самое черное в мире…
— Хороший парень, — сообщил мне мужик, тыча кнутом в Арсена. — Веселый… Ишь ты — Черное… Такого моря и нету вовсе. Белое есть. Это вам туда, — мужик указал окурком на северо-восток.
Мы с Арсеном переглянулись и молча отошли обратно к машине. Нина с Виталькой уже успели выбраться наружу и теперь с интересом осматривались по сторонам. Правда, Витальку в основном интересовала лошадь, на предмет наличия в ней дырочек для шланга.
— Ну что, разобрались с дорогой? — спросила Нина, поправляя волосы.
— Да чушь какую-то несет — пьяный, что ли?… Потом еще у кого-нибудь спросим.
Бензоколонка находилась на небольшой площади. С одной стороны, позади будки диспетчера, высился серый забор с ржавой колючей проволокой, через которую вполне мирно перевешивались ветки с уже начавшими наливаться яблоками; с другой стороны виднелись несколько пыльных витрин, возле крайней из них стояла внушительная очередь.
— Пошли, пройдемся, — предложил я Арсену, доставая сигареты. Нина не возражала, а Виталькин слабый протест был не в счет. Мне почему-то не хотелось брать его с собой.
Первый магазин был продовольственным. На его двери красовался здоровенный амбарный замок без каких бы то ни было пояснений; да их, в общем, и не требовалось. Над вторым болталась довольно зловещая вывеска: «Раскрой черепов». В витрине лежали два топора: один — мясницкий, другой — маленький, кухонный; и три черепа, два свиных и один человеческий, аккуратно расколотые на почти равные половинки. Из дверей магазина выбрался подозрительный субъект со сплющенной физиономией и избыточной комплекцией борца в отставке. На субъекте висел некогда белый фартук с бурыми засохшими пятнами. Он заговорщически подмигнул нам с Арсеном и поманил внутрь, но мы переглянулись и решили не любопытствовать.
В третий магазин стояла очередь, но мы так и не смогли выяснить, за чем — ответы постояльцев колебались от галош до видеомагнитофонов «Тошиба». Потом из магазина вывалился краснолицый прапорщик в расстегнутом кителе и полковничьей каракулевой папахе, тащивший на плече увесистую сумку. Рядом сердито бибикнул грузовик, стоявшая в очереди предпоследней толстая усатая тетка шарахнулась в сторону и налетела на не успевшего увернуться прапорщика.
— Хам! Милитараст! — завизжала тетка. — Оккупант! Проходу от них нету!
Прапорщик удивленно поправил папаху и, воззрившись на это вопящее недоразумение, потер вспотевшую шею.
— И каждая жаба считает себя подводной лодкой, — задумчиво проговорил он и пошел прочь, бренча сумкой.
Тетка застыла с открытым ртом, очередь грохнула дружным хохотом, и мы с Арсеном, утирая слезы, вернулись к машине. И вовремя, потому что подходила наша очередь.
Подавая в квадратное окошечко деньги и талоны на бензин, я вежливо поинтересовался:
— Вы не подскажете, как нам к морю проехать?…
Диспетчер испуганно на меня посмотрел и, ничего не ответив, захлопнул окошечко.
Колонка барахлила, стрелка счетчика с противным дребезжанием плясала на отметке «13», потом почему-то поползла назад. Разозлившись, я пнул колонку ногой, и стрелка бешено закрутилась, отсчитывая кубометры и декалитры. Наконец тонкая струйка бензина иссякла, и, так и не узнав, сколько его попало в бак, я хлопнул дверцей.
И леденцовый городок, и весь «Светлый Путь» нравились мне все меньше и меньше.
Счастливой дороги!…
— А все-таки у нее дырка есть! — торжествующе дохнул мне в ухо Виталька.
— У кого? — рассеяно спросил я.
— У лошади! — рассмеялся мой сын. — Даже две дырки. Вторая — для масла…
Евангелие от попутчика. Нина
…Сколько раз говорила Андрею: не бери попутчиков! Мало ли кто… Вон у Ленки муж — таксист, так она одни ужасы рассказывает — сядут двое, с виду вроде приличные, а потом тело в канализацию, а машина уже перекрашена… У них в таксопарке даже бастовать думали, да сперва не собрались, а потом зарплату повысили…
Правда, нас все-таки четверо, а он — один. Ну, мы с Виталькой, ясное дело, не в счет, но все же… Да и то сказать, не мог же Андрей не остановиться, когда этот тип прямо под колеса вылетел. А теперь сидит, косится — рожа бандитская! Небрит, рубаха порвана… хорошо, хоть Арсюша между нами…
— Вам, собственно, куда?
Это Андрей. Мог бы и раньше спросить. Может, ему совсем в другую сторону…
— Мне, собственно, туда, — и Этот машет рукой куда-то вперед и вверх.
— И далеко?
— Нет. Мне уже недолго осталось.
Запах сивушного перегара до некоторой степени объяснил странность ответа. Ну, Андрюша…
— В смысле — недолго?
— В том смысле, что путь к концу подходит. И грядет предначертанное…
Я придвинулась поближе к Арсену. Пророк из подворотни зашевелился и стал шумно чесаться.
— Путь — это хорошо, — поддержал разговор Арсен. — А конец — это плохо… А как к морю проехать, вы не знаете?…
— Ищите — и обрящете, — задумчиво сообщил попутчик. — Я вот, к примеру, давно уже… это самое…
— Ну и как? — заинтересованно встрял в беседу Виталька.
— Да ничего… Собственно, я и видел Его лишь дважды… нет, трижды. Впервые я увидел Его в тюрьме и решил по глупости, что Он — великий разбойник. Потом я видел Его на площади, купив себе жизнь ценой Его смерти, и тогда я решил, что Он — великий неудачник. Да, Он умер за всех, но за меня Он умер в особенности! А я с тех пор все иду… и никак не приду, потому что это я — великий разбойник, и великий неудачник, а Он — просто великий…
Господи! Кого мы подобрали?!
— …И что же творил я все эти долгие века? Грехи искупал, хоть и нет им искупления?! Дудки! Грабил, воровал, насиловал, убивал — без цели, без смысла!… И тогда явился мне Он в третий раз, и был это сон, или явь, подобная сну; и сказал Он: «Сам ты выбрал кару за грехи своя, но столь велика будет она, что искупится прошлое, и сядешь ты одесную от Меня. Но если откажешься ты от выбора, то несть тебе прощения во веки веков!» Три дня после того не грешил я, и столь тяжко было мне хранить добродетель, что уж и счел я это избранной карой — вести праведную жизнь до скончания живота моего.
Но тут явился ко мне Искуситель и рек: «К чему мучишь себя, человече? Пусть не будет тебе прощения, так хоть жизнь проживешь, как следует! Вряд ли грядущие муки будут хуже сегодняшних!»
Узрел я разум в словах его — и вновь взялся за прежнее. Сам избрал я путь свой, и близок миг принятия заслуженного приговора! И с радостью приму я назначенное! — воскликнул брызжущий слюной попутчик и выхватил из-под рубахи большой черный пистолет.
Виталька, как завороженный, глядел на оружие. Машина вильнула, у меня внутри все сжалось, как в самолете, попавшем в воздушную яму. Я видела медленно поднимающуюся руку Арсена, тянущуюся к пистолету — перехватить, вырвать… Словно издалека, донесся голос попутчика:
— Пора мне. Не нужны приговоренному бесовские игрушки. Пора…
Пистолет со стуком упал на пол. Время снова понеслось вскачь, и я не сразу обратила внимание, что впереди на холме возникло робкое сияние. Оно все усиливалось, и в мерцающем ореоле проступил грубый высокий крест — даже не крест, а буква «Т» — на котором угадывался висящий человек.
— Я знал, я верил!… — словно в бреду шептал человек рядом с Арсеном, судорожно комкая подол рубахи; и я ощущала дрожь, исходящую от него.
В следующее мгновение, заслоняя холм, крест и распятого, над дорогой встал колосс — оскалившийся ящероподобный гигант с невыразимо прекрасными глазами и совершенно неуместными классическими рогами. Два кожистых крыла хлопали за чешуйчатой спиной, закручивая воздух воронками.
Машина затормозила, я инстинктивно ухватилась за Арсена. Попутчика уже не было рядом. Он шел, воздев руки к небу, шел навстречу вытягивающейся когтистой лапе, и улыбка сияла на его просветлевшем лице.
— Я пришел, Варавва! — раскатился гром над застывшей дорогой. — Пришел за тобой! Ты — мой!… Слишком велик камень на шее твоей, слишком тяжел — для неба!…
— Нет! — голос человека тонул в усиливающемся ветре. — Нет! Я принимаю кару!… Я иду… иду…
Лапа гиганта оборвала пронзительный крик. На том месте, где только что стоял человек, возникла ослепительная вспышка. Когда я снова обрела способность видеть, — ни колосса, ни человека на дороге уже не было. Крест на холме выглядел пустым и зыбким. Но нет, вот на нем стала проступать чья-то фигура. Мне даже показалось, что я узнаю грязную нестиранную рубаху, порванную на плече, улыбку на заросшем щетиной небритом лице…
— Варавва!… Варавва… — прогрохотал замирающий гром в отдалении.
Крест медленно растаял в воздухе.
Фатальное везение. Виталька
…Здорово! Прямо как в «жутике»! И Атмосферный Череп, и Люфицер, и бандюга этот припадочный… Ребятам расскажу — от зависти полопаются… Хотя нет, не полопаются. Не поверят. Вот всегда так: соврешь чего — верят, а правду говоришь — смеются… Мы с Мишкой «летающую тарелку» видели — никто не поверил. Даже папа. А Спиридонов, дылда конопатая, еще потом «гумноидами» дразнился. Ничего, у меня сейчас свидетели — и папа, и мама, и дядя Арсен… Пусть только попробует не поверить — я его к папе притащу, а если он и папе не поверит, я ему сам по шее надаю!…
…А пистолет-то, пистолет! И чего его разбойник бросил — пальнул бы в черта этого… Только его, наверное, обычные пули не берут — серебро нужно. Или кол осиновый. А пистолеты колами не стреляют…
— Дядя Арсен, можно посмотреть?
— Что? А… ладно. Только осторожно. Сейчас я патроны выну, тогда смотри.
Ну конечно, как мне, так без патронов…
— Арсен, что вы делаете?! Не давайте ему эту гадость! Виталик, не смей! Это не игрушка.
— Мам, он же не заряжен… Я только посмотрю — и отдам.
— Прекрати немедленно! Арсен, спрячьте его.
— Ну что вы, Нина? Я уже обойму вытащил, и ствол пустой. Пусть ребенок посмотрит…
— Верно, Нинок… (спасибо, папа!) Я сам в его возрасте… — и ничего, как видишь.
— Ну, хорошо… Только не нажимай ничего! Посмотри и сразу отдай дяде Арсену, — сдается мама.
Ох, и тяжелый же… А когда стреляет, небось, еще и отдача ого-го какая!
— Дядя Арсен, это что за марка?
— Не знаю. Я никогда такого не видел. Похоже на «люгер» или «кольт», но…
— Так «кольт» — это ж револьвер!
— Нет, Талька, пистолеты «кольт» тоже бывают. Но — другие.
Так, запомним… А я думал, «кольты» — это только те, что у ковбоев… Ох и тугой же у него курок! Не нажимается…
— И не старайся. Я его на предохранитель поставил.
— А как он…
— Виталик, перестань сейчас же! А вы, Арсен, прежде чем давать мальчику оружие…
Похоже, отберут… Ну и ладно, вот только разок прицелюсь из него вон в того дяденьку на повороте… Ой! Это же гаишник!…
Гаишник свистит и машет нам своей полосатой палочкой. Пистолет уже у дяди Арсена, и он поспешно прячет оружие, пока папа послушно тормозит.
Гаишник подходит к нам, скрипя сапогами, и небрежно отдает честь. На сапогах у него бренчат погнутые шпоры. Мотоцикл он ими пришпоривает, что ли?… Лицо у гаишника толстое, красное, фуражка съехала на затылок, а глаза какие-то стеклянные, неживые, да еще и один — карий, а другой — и вовсе зеленый…
— Старший сержант Кобец, — он снова козыряет, чуть покачнувшись. — Ну-ка, из чего это ваш мальчик в меня целился?… Давайте, давайте, выкладывайте… — от него пахнет, как от дяди-разбойника, и дышит он мне прямо в лицо. Мысли путаются…
Сам собой у меня в руке оказывается мой водяной пистолет. Он тоже большой и черный; гаишник неожиданно резко и больно бьет меня по руке, на лету перехватывая игрушку. Тонкая струйка воды брызгает ему в физиономию. Жаль, что не настоящий — была бы дырка в голове!
— Что вы делаете?! Это же игрушка. За что вы ребенка?!
Это папа. Голос у папы звенящий и страшный, и кажется, что он сейчас выскочит из машины и разорвет гаишника на куски. Ударенная рука болит, и я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать…
Гаишник молча крутит в пальцах мой пистолет, брезгливо стирает капли со щек, с вислых рыжих усов и, поколебавшись, возвращает пистолет мне. Я замечаю у него на пальце перстень с ненашими буквами и длинным острым шипом, торчащим из центра. Дядя Арсен тоже смотрит на перстень, и лицо у него становится твердым и злым.
— Игрушка, — произносит сержант, дыша на меня кислятиной и не моргая своими разноцветными пуговицами. — Вам всем придется пройти со мной.
— Почему? — спрашивает мама.
— Вы превысили скорость.
— Я не…
— Не пререкайтесь с представителем власти. Выходите из машины.
— Тогда почему — все? За рулем был я — значит, мне и отвечать.
— Вопросы здесь задаю я. Выходите.
В зеркальце я вижу лицо мамы — оно бледное, растерянное и очень испуганное. Вот-вот расплачется. Мы переглядываемся — и, все четверо, выбираемся из машины.
— Следуйте за мной, — сухо произносит гаишник. Мы следуем.
…Мы подходим к какому-то старинному дому с колоннами у входа, поднимаемся по высоким каменным ступеням. Гаишник толкает скрипучую дверь с позеленевшими набалдашниками на медной ручке, и мы оказываемся в очень темном коридоре. Я сразу же хватаю дядю Арсена за руку (папа идет первым, сразу за гаишником, потом мама).
Впереди возникает тусклый свет. На мгновение его заслоняет гаишник, после — папа… и мы оказываемся в огромном зале с полукруглым потолком. На стенах горят настоящие свечи, но толку от них мало, и все равно видно плохо. Мы стоим на деревянном огороженном возвышении; напротив — такое же возвышение, но побольше, и на нем стоит стол. За столом сидят скучные дяденьки в черном, с длинными белыми завитыми волосами, и в смешных плоских шапочках с кисточками. Справа и слева от нас торчат два всамделишных рыцаря в латах и с тяжеленными железяками — кажется, они называются алабердами…
Тем временем гаишник уже низко-низко склонился перед неподвижными черными дяденьками. Сверху он выглядит неловким и ненастоящим.
— Подсудимые доставлены, ваша честь, — неожиданно тонким голоском пищит сержант.
Один из черных вяло машет рукой, и гаишник, пятясь задом, спешит исчезнуть, стараясь не звякать шпорами.
— Что вы можете сказать в свое оправдание? — спрашивает человек в шапочке, которого сержант назвал «ваша честь».
— Позвольте полюбопытствовать, а в чем нас обвиняют? — папа искусственно улыбается и шепчет: «Маскарад…»
— Значит, вам нечего сказать.
Их честь даже не вслушивается в папины слова; похоже, что ему заранее все равно.
— Итак, доподлинно установлено, что все, здесь присутствующие, повинны в непрощаемых преступлениях перед Церковью и Короной, а посему двое мужей приговариваются к смертной казни через колесование, жену бесстыжую надлежит отправить на вечное покаяние, а отрока определить в послушание к отцам-иезуитам для вытравления ростков ереси и воспитания в благочестии. Приговор надлежит привести в исполнение незамедлительно.
— Послушайте, кончайте этот балаган, прекратите… — папа все никак не может понять, что все это не понарошку, не игра, но я-то сразу понял, и мама, кажется, поняла, и дядя Арсен…
Дядя Арсен легко перепрыгивает через ограждение и пытается подойти к столу, но рыцарь ухватывает его за плечо железной рукавицей и останавливает. Их честь тем временем собирается гасить свечи, стоящие на столе, обжигает пальцы и недовольно морщится.
— Разве так свечи гасят? — громко и весело говорит дядя Арсен, и черные удивленно поворачиваются в его сторону. — Давайте покажу…
Их честь машет рыцарю, тот отпускает дядю Арсена, и вот он уже у стола. С доброжелательной улыбкой дядя Арсен бьет свечку кулаком, резко отдергивая руку назад. Пламя дергается и гаснет, свеча остается стоять. Я-то знаю, что дядя Арсен — каратист, он уже девять лет занимается; но их честь этого не знает и заинтересованно пододвигает большой гнутый подсвечник. Дядя Арсен бьет еще раз, но промахивается. Подсвечник летит в грудь черному, тот отшатывается, скатерть на столе вспыхивает вместе с кисточкой смешной шляпы.
Одновременно с пожаром дядя Арсен кричит, как наш кот Трофим при виде помоечных кошек, высоко подпрыгивает и пинает ближнего рыцаря ногой в бронированную грудь. Рыцарь сносит деревянные перила и с грохотом рушится вниз. Я визжу от восторга и хлопаю в ладоши, и мама впервые не лезет ко мне со своими замечаниями.
До папы к этому моменту, кажется, дошла вся серьезность происходящего — впрочем, он же не каратист, хотя и очень хороший папа! — он подскакивает ко второму рыцарю и два раза грохает его кулаком по шлему, больно ушибая руку. Рыцарь замахивается на него алабердой, но папа, наверное, решает, что он тоже немножко каратист, и бьет рыцаря ногой прямо под железную юбочку.
Рыцарь кричит почти так же, как и дядя Арсен, и роняет алаберду на пол. Папа тут же схватил маму за руку, крикнул мне, и мы все бросились к двери. Она оказалась заперта, и перед ней уже торчал еще один рыцарь с длинным мечом. И тогда я выстрелил ему в рожу из своего водяного пистолета (впрочем, рожи видно не было, из-за шлема). Наверное, через забрало я влепил ему прямо в глаз, потому что он попятился, взмахнув руками; тут в него врезались папа и дядя Арсен, и все вместе они просто-напросто вынесли дверь, а мама вышла следом.
Машина наша оказалась на месте, мотор завелся сразу, но к нам уже летело с десяток рыцарей на лошадях. И тогда дядя Арсен достал Вараввин пистолет, высунулся из окна и стал бабахать по коннице. Правда, он ни в кого не попал, но раздался такой грохот, что кони перепугались и стали поворачивать — и тут папа газанул, и мы понеслись по дороге…
Только за поворотом я успел подумать, до чего же мне ужасно, невероятно, неожиданно повезло!…
Птица мира. Андрей
…По-моему, это было уже слишком! За следующим поворотом нас поджидал зависший в воздухе старый приятель — Атмосферный Череп. Выглядел он чуточку большим, чем в прошлый раз, несколько белее и со странно деформированной затылочной частью. Но его туманные пророчества нравились мне все же больше топоров железных кретинов, посему я притормозил, не дожидаясь, пока Череп начнет взрывать асфальт.
— Здравствуйте! — сказал Череп. Все-таки это был очень вежливый Атмосферный Череп.
— Привет! — Я высунулся из окна и помахал ему рукой.
— Если хотите — привет, — саркастически проскрипел Череп. — Со свиданьицем…
— И что же ты собираешься предрекать нам на этот раз? — за иронией Арсена явно пряталась тревога.
— Вы что-то путаете. Я — не пророк. Я — Атмосферный Череп. Я не предсказываю — я констатирую.
— Дядя Череп, а что вы нам проко… прокон… проконстантируете? — немедленно влез неугомонный Виталька, но Нина поспешно дернула его за руку, и он обиженно умолк.
— Поздравляю вас, господа! — нижняя челюсть Черепа уперлась в землю. — Вы включены в ткань Отростка. Рубикон перейден. Так что дальнейшая судьба зависит от вас самих. Но прошу учесть — в великой Некросфере обитает множество эфирных созданий, и большинство из них глупы, злобны и жестоки, в отличие от меня, имеющего философский склад ума… Лично я не против белковой жизни, но, увы…
И Череп преспокойно растворился в атмосфере — или Некросфере, если пользоваться его терминологией.
— …Мне кажется, пора обсудить создавшееся положение, — заявил Арсен через пару километров. — Мы влипли, и неизвестно во что. Ваши мнения, господа белковые?
Я согласно кивнул, съехал на обочину и заглушил мотор. Мы выбрались из машины. Солнце стояло невысоко, но уже начинало припекать. В траве звенели кузнечики, от пыльных сосен тянуло приятным смолистым ароматом. Идиллия!…
— Ставлю первый вопрос, — сообщил Арсен. — Куда?
— Не знаю, — честно признался я. — Хотелось бы к морю… И чтоб без Черепов.
— Мы попали в другое время, — тихо проговорила Нина без всякого выражения. — Надо назад…
— И в нем одновременно существуют рыцари и сержант Кобец?! Плюс Атмосферный Череп… А назад — где оно, это «назад»?!
— А что такое Отросток? — спросил вдруг Виталька.
— Устами младенца… — заметил Арсен.
— Я не младенец! — обижено вспух Виталька.
— Конечно! — поспешно заверил его Арсен. — Но Отросток может быть только от чего-то… Я полагаю, это некий прорыв к нам…
— И теперь у нас всегда будет… так? — со страхом спросила Нина.
— Ну что вы, Ниночка! Если я правильно понимаю смысл слова «Отросток», то он должен быть конечным в пространстве и, надеюсь, во времени… Так что в принципе возможна частичная галлюцинация, накладывающаяся на реальность. Например, рыцари и инквизиция — мираж, а пьяный сержант — реальность…
— Дурацкая усатая реальность, — буркнул насупившийся Виталька. — Надо было сразу дать ему по башке… или ей…
— Значит, давайте, — предложил Арсен, — при виде черт знает чего попытаемся отнестись к этому, как к видению. И посмотрим, что из этого получится…
«И получится черт знает что…» — подумал я, но промолчал.
— Только сперва давайте отдохнем, — робко попросила Нина. — Два дня сплошного сумасшествия. Поначалу нам хоть смертных приговоров не выносили…
Я загнал машину под деревья, и мы расположились прямо на земле, устланной толстым ковром порыжевших сосновых иголок, сквозь который пробивался робкий зеленый бархат травы. Солнце, ветерок… Кузнечики. Небо. Отпуск. И никаких тебе Отростков. Виталька тут же принялся кидать шишки в деревья — и, надо заметить, довольно успешно.
Через некоторое время я вздохнул и поднялся.
— Пойду, пройдусь… А то все ноги отсидел.
Неожиданно у меня создалось впечатление, что поднимался с хвои я, а фразу эту говорил уже не я — словно в некий неуловимый миг у меня в голове возник еще кто-то, и этот странный кто-то, тот, который Не Я, взглянул на мир моими глазами, прислушался к звенящей тишине моими ушами — а вот сейчас даже заговорил за меня.
Когда я попытался снова поймать это удивительное ощущение — оно исчезло. Если тот, который Не Я, и остался, то больше ничем себя не проявлял.
— Я с тобой, — немедленно вскочила Нина, оправляя платье.
Виталька тоже было намылился увязаться с нами, но я убедил его, что машину должны стеречь, как минимум, двое мужчин, а то некому будет спасать дядю Арсена от возможных ужасов — он поразмыслил и важно отпустил нас с мамой немножко погулять.
— Смотрите, не заблудитесь, — напутствовал нас Арсен.
— А мы тут рядом… И от дороги отходить не будем, — ответила Нина.
…Мы шли молча, взявшись за руки, щурясь от веселого солнечного дождя, просеянного сквозь сито сосен. Воздух, пьяный от смолы, казался прозрачным до звона. Разговаривать не хотелось. Вот мы и не разговаривали.
Неподалеку от очередной опушки начиналась окраина какого-то поселка. Полдюжины одноэтажных домиков с огородами, дачные постройки, у перекрестка — белая двухэтажная контора, вдоль дороги — свежевырытая траншея… За холмом рыхлой земли у ближайшей ограды наблюдалось плохо различимое движение. Там явно что-то происходило…
— Посмотрим? — неуверенно спросила Нина, крепче сжимая мою руку.
Я молча кивнул, и мы пересекли шоссе.
Лучше бы мы этого не делали!…
…Огромный, двухметровый сизый голубь с удовлетворенным кулдыканьем долбил клювом окровавленного человека в разорванной спецовке. Человек еще шевелился. От каждого удара тупого клюва в стороны летели грязные багровые ошметки.
Увидя нас, птичка оставила свою жертву, переступила с ноги на ногу и довольно резво заковыляла в нашу сторону. Нина всхлипнула и бросилась к траншее. Голубь булькнул и устремился за ней.
Я дико заорал и, подхватив с земли увесистый обломок кирпича, запустил им в сизого монстра. Кирпич угодил мерзкой твари в шею, голубь слегка покачнулся и остановился, кося на меня то одним, то другим бессмысленным глазом. Потом он обиженно направился в мою сторону.
Я надеялся, что Нина догадается лечь на дно траншеи, где голубю трудно будет ее достать. А я отвлеку его — и бегом к машине и Арсену с пистолетом…
Обычно в таких случаях (хотя в каких это «таких»?!) я действую импульсивно и довольно глупо. Но сейчас каждым моим шагом руководила не злоба и не страх за жену, — хотя и это было — а холодная спокойная логика. Кажется, тот, что в моей голове, не ушел, и даже принялся действовать — и, надо признать, делал это весьма грамотно.
Я швырнул в голубя камнем поменьше, попал птице в грудь — голубок просто не обратил на это внимания — и зигзагами понесся через шоссе к лесу. Краем глаза я успел заметить, что из-за конторы выходят какие-то люди, но дальше смотреть уже не оставалось времени — деревья были совсем рядом, голубь отстал, попытался взлететь, хлопая крыльями, но они не держали его, как выпавшего из гнезда птенца… Он остался на месте, утратив интерес ко мне и к спрятавшейся Нине — чего я и добивался. Но интерес — дело скользкое, и мог вернуться в любую минуту.
И тогда я побежал, как не бегал никогда в жизни.
…Когда наша машина, расшвыривая куски сухого дерна, выбралась на шоссе — я утопил акселератор до предела. И дорога рванулась нам навстречу.
За поворотом несколько курсантов в выгоревшей защитной форме и с автоматами за плечами связывали канатами голубя-людоеда. Голубь возмущенно булькал и безуспешно пытался освободиться. Попалась, пташечка!…
Я резко затормозил у траншеи и, распахнув дверцу, громко крикнул:
— Нина!
Ответа не последовало. Со сжимающимся сердцем я выскочил из кабины и в два прыжка оказался у насыпи.
И застыл.
Прозрачная, светлая вода плавно струилась по траншее, возникая из ниоткуда и исчезая в никуда, а вот в воде… В воде сидели люди — женщины, мужчины, дети, старики… черепа многих из них носили следы страшного клюва, но крови почему-то не было, и у всех — и у живых, и у мертвых — на лицах окаменело отрешенное умиротворение. Глаза людей глядели в только им известную пустоту; волосы, подобно водорослям, легко колыхались в призрачных струях, которые все текли, текли…
И тут я увидел Нину. Она сидела между черноволосым мужчиной в смокинге и мальчиком Виталькиного возраста, в аккуратной синей рубашечке. Вода доходила ей до подбородка, но непонятным образом стекала по лицу, по узлу волос на затылке, каплями сползала на пустой бессмысленный взгляд.
— Нина!!! — Но она меня не слышала.
Арсен стоял уже рядом, но я сам подхватил Нину под мышки и с неожиданной для себя самого легкостью буквально выдернул ее из траншеи. Белые вязкие нити потянулись вслед за ней, уходя в заполнявшую траншею жидкость. Это была не вода!…
Болото медленно отпускало ее, лишь тонкая пленка все еще оставалась на лице — и я принялся лихорадочно стирать ее, всхлипывая и вытирая руки о траву. Наконец Нина глубоко вздохнула, губы ее раздвинула жуткая улыбка, и я услышал смех… Боже милосердный, что это был за смех! Визгливый, издевательский, и в то же время навязчиво-механический… Я отшатнулся, Арсена тоже передернуло, а Витька просто смотрел на все это расширенными от ужаса глазами.
Чей-то вопль вывел меня из оцепенения. Один из курсантов ударил голубя штыком, птица взвилась, разбросав державших ее людей, и издала кулдыкающий вопль. Голубь отчаянно трепыхался, и я видел, что канаты вот-вот не выдержат. Во мне закипело подступавшее к горлу бешенство. Подскочив к ближайшему курсанту, я выхватил у него автомат.
— Р-р-разойдись!!!
Пространство вокруг голубя мгновенно опустело. Я щелкнул предохранителем, передернул затвор и, не целясь, запустил «веер» от живота. Из голубя полетели красные комки, он задергался, хрипло булькая — автомат тоже дергался в моих руках, плюясь огнем, и когда магазин опустел, растерзанная птица лежала на боку, один глаз ее был выбит, и в воздухе стоял пух, как из распоротой перины.
Курсанты, не обращая внимания ни на меня, ни на убитого голубя, что-то кричали, указывая в небо. Я поднял голову. Там в синем колодце, двигалось блестящее пятнышко, быстро увеличиваясь в размерах. Орел, что ли… белый… И тут я вздрогнул, сообразив, на какой высоте находится птица. Похоже, своим последним воплем птенец успел позвать папу. Или маму…
«…В великой Некросфере обитает множество эфирных созданий, и большинство из них глупы, злобны и жестоки, в отличие от меня…»
Я был не силен в орнитологии, но эфирное это создание, или вообще галлюцинация — лучше держаться от него подальше!
Я сунул автомат остолбеневшему курсанту и кинулся к машине. Нина, Виталька и Арсен уже сидели внутри.
— Сматываемся! — коротко бросил я, захлопывая дверцу.
В зеркальце я успел заметить, что на лицо Нины начинает возвращаться осмысленное выражение, но мне некогда было испытывать облегчение.
В следующий момент над нами мелькнула громадная тень, и тяжелый удар сотряс машину, едва не перевернув ее. В крыше образовалась большая дыра с рваными краями, и на миг я увидел конец разинутого клюва. Еще чуть-чуть — и он размозжил бы Витальке голову, будь Виталька ростом со взрослого человека.
Голубь-папа, перед которым уходила в тень птица Рох из «Тысячи и одной ночи», развернулся на второй заход. Он медлил, ожидая, пока из железной скорлупы вылупится нечто более удобоваримое — и я мог только давить и давить на акселератор.
Арсен привстал, высунулся в образовавшуюся дыру и повел стволом пистолета, отслеживая птицу. Солнце снова утонуло в надвигающейся тени — и в этот момент ударил гром. Отдача отбросила Арсена обратно на сиденье. Я глянул в окно и увидел голубя. Летел он как-то неуверенно, тяжело взмахивая крыльями и кренясь набок.
Арсен промахивался в рыцарей. В голубя он не промахнулся.
За окнами, сливаясь в грязную сплошную полосу, стремительно проносились сосны. Машина подскочила на ухабе, неожиданно включился приемник, и усталый голос таможенника Верещагина всплыл над гитарными переборами…
— Не везет мне в смерти, —
Повезет в любви!…
Потом пластинку в приемнике, очевидно, заело, голос монотонно зациклился на одной-единственной фразе — и тот, что в моей голове, тот, который Не Я, мучительно вслушивался в бесконечный круговорот сумасшедшего проигрывателя.
Не везет мне в смерти… щелчок… не везет мне в смерти… щелчок… не везет мне в смерти… не везет… мне… смерти… не везет…
Явление третье. Арсен
…Наконец-то Ниночка пришла в себя! Слава богу, а то на Андрюше лица не было… Я было заикнулся, чтоб за руль сесть, но он коротко глянул на меня, и этого хватило. Словно из сузившихся бойниц на меня прищурился кто-то, бесконечно старый и бесконечно уставший… Да и машину он вел так, как никогда — легко и страшно. Я успокоил Тальку и занялся Ниной, успев подумать, что чертов Отросток явно вознамерился угробить нас всерьез.
Нина все пыталась выговориться, и я не мешал ей, хотя помнила она немногое, а воспоминания о каталепсии в траншее сразу вызывали у нее истерику…
Потом я увидел, как впереди заклубился уже знакомый туман, быстро сгущаясь, и над асфальтом явственно проступил купол верхней части Атмосферного Черепа. Он медленно выползал из-под земли, словно костяной сюрреалистический росток; асфальт трескался, вспучивался, расступался в стороны, выпуская все новые сантиметры, дециметры, метры Черепа.
Андрей остановился. Череп так и не вылез целиком. На этот раз он выглядел более правильным, только зубы казались длиннее обычных, а на темени был укреплен транспарант.
«All the world is a stage, all the people are players. But you can improvise…»[2] — гласил он.
Дав нам вволю налюбоваться надписью, Череп лениво перешел в атмосферное состояние. Дыра в дороге затянулась без последствий.
— А почему дядя Череп молчал? — робко поинтересовался Талька.
— Стыдно ему… — буркнул Андрей. — Он Шекспира переврал.
У меня было на этот счет иное мнение.
— Стыдно — это верно… Правило он свое нарушил. Подсказывать начал. И более откровенно, чем раньше… Тебе не кажется, Андрюша, что мы играем отведенные нам роли в гигантском театре абсурда? Причем…
— Причем, — хмуро продолжил Андрей, — наша роль — главная, что меня отнюдь не радует. Я не гонюсь за славой…
— Я тоже. Да и все, кто попадался нам на пути, очень уж смахивают на статистов. А мы играем, и, по-видимому, играем в нужном направлении. И если нам не удастся поломать предложенный рисунок роли, то я просто не знаю…
— И я не знаю, — сказал вдруг Андрей, поворачиваясь ко мне. — Что-то ворочается в моем мозгу, некое смутное знание, но когда я пытаюсь ухватить его мелькнувший и ускользающий хвост — оно уходит. Кто-то продирается сквозь меня, он неслышно кричит из последних сил, но я не слышу его — хотя кричит он что-то важное, нужное… И для меня, и для тебя, Арсен, и для Нины с Виталькой, и для всех — а, может быть, для всех в самом широком смысле…
— Кто кричит? — спросил я.
— Никто не кричит, — неожиданно сказал Андрей. — Ты о чем?
— О тебе, — немного обиделся я. — Ты же сам сейчас сказал, что кто-то кричит…
— Я сказал?! — изумился Андрей. — Я молчал…
— Молчал, — тихо подтвердила Нина.
Талька только молча кивнул.
Конец коровы бабки Салтычихи. Андрей
…Казалось, сегодняшнему дню не будет конца. Часы у нас всех стояли, время остановилось вместе с часами, и сутки длились, по крайней мере, неделю. Тени удлинялись, перечеркивая серое полотно дороги, и предзакатный багрянец полыхал в окнах домов очередного поселка, или города, или как оно там называлось…
Центральная улица была вся изрыта свежими окопами с высокими брустверами (насколько я успел заметить, в этом Отростке постоянно и много копали, причем в самых неподходящих местах), вокруг сновали озабоченные солдаты, устанавливая проволочные заграждения вокруг пулеметных гнезд…
Я остановился у первого окопа и, высунувшись в окно, стал осматриваться в поисках объездного пути. Совсем рядом, на вывороченном из земли бетонном блоке, сидел и курил скучающий лейтенант. Один погон его кителя был оторван и свисал вниз.
— Что это у вас? — заинтересованно спросил его Арсен. — Война, что ли? Или учения?…
— Мучения, — вяло отмахнулся лейтенант. — Тигр из зоопарка сбежал.
— А окопы зачем роете?
— Приказ.
Возразить было нечего.
— И давно он сбежал? — осведомился я.
— Кто?
— Ну, тигра ваша…
— А-а… Недавно. Месяцев семь назад. Или восемь.
— Так почему тревогу только сейчас подняли?
— И ничего не сейчас, — обиделся лейтенант. — Когда надо, тогда и подняли. Мы тут уже в девятый раз окопы роем. Как увидит кто зверя — так и окапываемся. Заново. А потом засыпаем, чтоб движению не мешало.
Собственно, сам лейтенант окопов не рыл, он сидел, курил и уверенно говорил — «мы»…
— Скажите, товарищ военный, — встревоженно выглянула в окно Нина, — а жертвы за это время были?
— Были, — хмуро сообщил лейтенант. — У бабки Салтычихи корову задрал. Мы стрельбу открыли, а он смылся. А к утру только полкоровы осталось, да и в той — пятнадцать пулевых ранений. Остальное то ли хищник отожрал, то ли народ по хатам растащил…
— Тогда почему паника? — изумилась Нина.
— Никакой паники, — строго сказал лейтенант. — Все согласно приказу. Охрана мирного зверя и ловля дикого населения. То есть наоборот. И меры защиты. Вот и окапываемся.
— А объехать ваши противотигровые надолбы можно? — усмехнулся Арсен.
— Можно. В переулок, там направо, два квартала проедете и снова направо. Понятно?
— Так точно, товарищ бригаденфюрер! — невпопад заявил Виталька.
Лейтенант покосился на него, но промолчал.
Мы последовали совету лейтенанта и свернули в переулок. Во время первого предписанного властью правого поворота из подворотни вылетела целая ватага вопящих мальчишек всех возрастов, едва не угодив под колеса. Орали они что-то неразборчивое, но явно связанное с тигром.
И тут я увидел.
По улице шел тигр. Натуральный, полосатый, и, судя по размерам, наш, амурский. Видимо, ему не нравились окружающие каменные джунгли, потому что даже в грациозной кошачьей походке сквозила некая скованность.
Мальчишки с радостным ором припустили вдогонку за зверем. Я побледнел, прибавил скорости и догнал детей.
— А ну марш отсюда! — заорал я, высовываясь чуть ли не до половины из окошка. — На обед к тигру захотели?! Живо по домам!
Пацаны остановились и с любопытством уставились на нас.
— Это приезжие, — тихо сказал чистенький мальчик лет десяти вихрастому расхристанному предводителю. Тот утвердительно кивнул и подошел ко мне.
— Не волнуйтесь. Рыки людей не ест. Он умный. Не то что дядя Петя, — и мальчишка опасливо покосился в сторону подворотни.
На этом он посчитал инцидент исчерпанным, завопил на местном диалекте юных индейцев и помчался вместе со своей компанией за удаляющимся тигром. Я поглядел на Витальку и понял, что больше всего на свете ему сейчас хочется припустить вместе с ребятами вслед за зверем, но он прекрасно понимал, что по этому поводу скажет мама.
Как ни странно, лично я бы не стал возражать против такого поступка. Ребята к тому времени почти догнали тигра, и тот коротко рыкнул на них — отвяжитесь, мол!…
Тогда предводитель остановился и громко сказал:
— Рыки, не ходи туда! Мяса опять не завезли, так что ничего ты не найдешь. И дядьки с пулеметами сегодня пьяные… Иди лучше в лес, охоться… Тебе в лесу больше везет.
Тигр недоверчиво покосился на пацана, проворчал что-то миролюбивое — и одним стремительным прыжком исчез за углом, явно изменив свои первоначальные планы.
— Эх, папка… — грустно протянул Виталька. — Везет же людям… У нас бы так!…
— Этого только не хватало! — немедленно возмутилась Нина. — Слава богу, у нас город нормальный, без тигров и черепов.
— А бога нету, — огрызнулся Виталька, — и это у них город нормальный… У нас звери в клетках сидят — разве это нормально?!
— А ты что, хочешь, чтобы они всех людей съели — тебя, меня, папу?
— Ну здесь же никого не съели!… А корову бабкину, небось, сам лейтенант и слопал. А на тигра свалил…
На подобный аргумент Нине не нашлось, что ответить, и я мысленно поаплодировал Витальке, поскольку был всецело (хотя и теоретически) на его стороне.
— А эти дураки зеленые, как таксы, все вокруг перерыли и радуются! — не унимался мой сын. — Хоть бы их там засыпало, что ли…
— Не смей называть военных дураками! — заявила Нина. — Они людей охраняют!
— От кого? Может, это тигр людей от них охраняет! Ты вот с лейтенантом говорила, а с тигром — нет.
— Ладно, хватит! — прервал я грозившую затянуться перепалку. — Поехали. И смотрите по сторонам — может, где гостиница какая… Не ночевать же на улице…
Ужин в тигрятнике. Андрей
…Ни гостиницы, ни кемпинга мы так и не отыскали. Несколько встречных указывали нам самые различные направления, и в конце концов мы оказались на окраине. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, сумеречные лиловые тени поползли по земле, и небо приобрело глубокие фиолетовые тона с едва различимыми блестками проступающих звезд.
У крайнего дома, за которым начиналась довольно мрачная пустошь, стоял загорелый мужчина примерно нашего с Арсеном возраста, в одних камуфляжных штанах, пятнистых и заношенных. Он смотрел на нас. А мы — во всяком случае, я — смотрели на него.
После непродолжительного молчания я решил попытать счастья.
— Извините… У вас не найдется, где переночевать?
— Найдется. Сколько вас? Четверо?
— Четверо.
— Добро. Придется нам с приятелем немного потесниться — но ничего… Даниэль.
— Андрей.
— Арсен.
Мы выбрались из машины и по очереди пожали его крепкую, жилистую руку с блеклой татуировкой «Легион» и выцветшим римским орлом. Виталька тоже деловито поздоровался, а Даниэль хитро подмигнул ему.
— Загоняйте машину, — сказал хозяин, распахивая ворота, — и айда в дом. Ужинать будем.
Комната, куда мы попали, была обставлена предельно просто — стол, кровать, топчан у входа, стулья, этажерка с книгами. Еще на самодельной тумбочке в углу стоял маленький переносной телевизор.
— А где ваш приятель? — деликатно спросил Арсен.
— Сейчас будет. И давай лучше на «ты». Идет?
Вскоре на столе появилась крутобокая миска с жареной на сале картошкой и жаровня с мясом, от запаха которого я ощутил себя хищником, причем давно не евшим. Когда рядом с едой возникла початая бутылка водки, мы с Ниной переглянулись и притащили из багажника консервы и бутыль «Изабеллы».
Даниэль одобрительно кивнул и широким жестом пригласил всех к столу. Было в этом человеке что-то такое, что принято называть «надежностью», и дом его был таким же — простым, щедрым и гостеприимным.
Вот как раз тогда, когда я умиленно думал об этом, дверь скрипнула, и в комнату скользнул, облизываясь длинным розовым языком, давешний тигр!
Я видел, как мгновенно побледнела Нина, радостно-удивленно округлились глаза Витальки, как непроизвольно подобрался и напрягся Арсен… Впрочем, Даниэль все это видел не хуже меня.
— Знакомьтесь, — громко и весело возвестил он, стараясь разрядить обстановку. — Мой друг Рыки. Так сказать, местный несостоявшийся Шер-Хан… И вообще, мы с ним друзья, а вы — наши гости.
— Мы уже знакомы, — сдавленно промямлил я, косясь на зевающего Рыки. — Встречались в городе.
Тигр тем временем внимательно оглядел собравшихся, упруго прошелся по комнате и разлегся на топчане, по-прежнему глядя на нас. Потом еще раз картинно зевнул, обнажив полный набор белоснежных клыков, и прикрыл глаза, опустив голову на передние лапы.
— Да вы угощайтесь, угощайтесь… — Даниэль снова попытался нарушить неловкое молчание.
— А Рыки? — голос Витальки прозвучал неожиданно громко и звонко.
— А он уже на три дня вперед наелся, — махнул рукой хозяин. — Вы думаете, где я мясо беру — в магазине? Рыки сегодня такого секача завалил… Мы с ним по очереди охотимся. Так и живем…
На щеках Нины начал появляться румянец, мы с Арсеном расслабились, а Виталька так и ерзал на стуле, то и дело поглядывая на Рыки. Тот спал или притворялся, что спит. На нас он не обращал никакого внимания. И делал это весьма демонстративно.
Впервые за последнее время я — да и не только я — чувствовал себя спокойно. Впервые за весь Отросток. К чему бы это?…
После ужина мы все впали в то же лениво-жмурящееся состояние, что и тигр. Потянуло на разговоры.
— И давно он у тебя? — кивнул Арсен в сторону Рыки.
— Со мной, — поправил Даниэль. — Да месяцев семь уже. Говорят, из зоопарка сбежал. Только у нас поблизости ни одного зоопарка — свинарники сплошные… И чертовщина всякая. Тоже недавно началось… А так он сам ко мне пришел. Я поначалу струхнул было, а после чувствую — надо пустить. И пустил.
Дверь за ним закрыл — а мимо БТР… А за ним еще два — шасть! Ловили, охотнички… Стреляли. А за что? За свободу?
Поначалу ума не мог приложить — чем его кормить? Сена не жрет, а мяса не напасешься. Совсем отощал, бедняга, я уж бояться стал, чтоб на людей не кинулся… А потом он из леса первого кабана притащил — и пошло дело…
Ну а эти… лопухи зеленые — как завидят его, так сирену включают и окопы рыть кидаются. Одного боюсь — подстрелят сдуру… Он хоть и умный, а иногда такое выкидывает…
…Потом рассказывали мы с Арсеном, то и дело одергивая отчаянно врущего Витальку. Даниэль кивал, слушал. О многом он слышал, кое-что видел, а к Атмосферному Черепу давно относился спокойно.
Беседа постепенно угасала, всех клонило в сон. Даниэль постелил нам на полу, предоставив кровать Нине.
— Я не позволю, чтобы ребенок ночевал в одном доме с хищником! — шептала Нина мне в ухо, но Виталька уже собрался было улечься на топчане рядом с Рыки, и Нина принялась загонять его — Витальку, а не тигра — в самый дальний от двери угол…
Я пошел умыться. В импровизированной ванной висело большое мутное зеркало. Я глянул в него, и из треснутой глади на меня уставилось лицо. Не мое. Больше я ничего не помнил.
Папа в зазеркалье. Виталька
…Ночью мне захотелось писать. Я осторожно вылез из-под покрывала, переступил через спящую маму, проскользнул мимо открывшего один глаз Рыки и выбрался в коридор. Туалет оказался в самом конце.
У большущей ванны — наверное, в ней купался Рыки — стоял папа. Он пристально вглядывался в растрескавшееся зеркало и, казалось, совсем не замечал меня. Я встал у него за спиной и посмотрел в зеркало.
Песок огромной арены — желтый, рассыпчатый песок — казалось, обжигал глаза. Папа в зеркале шел по кругу, держа в левой руке тяжелый широкий ножик, а в самом центре песчаного круга подпрыгивал кто-то рогатый, порезанный, с неуклюжими корявыми копытами… Потом рогатый бес махнул кнутом, а папа отрубил ему руку, и тогда я закричал, а папа в ванной все стоял и стоял, и прибежала мама, и Даниэль, и дядя Арсен, а папа все не двигался, и в зеркале уже больше никого и ничего не было…