– Господа, помощник коменданта Нового Берлина Отто Вайцзеккер к вашим услугам! Мне поручили доставить вас в город, к местам вашего размещения. Прошу вас, фрау, – сказал он, помогая Джейн подняться в машину. Он сам сел за руль и после того, как все пассажиры устроились, тронулся в путь. Вайцзеккер оказался не только вежливым, но и общительным человеком, по дороге поведав своим спутникам много интересных подробностей о городе и ее обитателях. Как оказалось, он не просто офицер, но еще и ученый, причем здесь такое сочетание – вполне обычное дело. Вообще, сообщил он, большую часть жителей Нового Берлина составляют научные работники института «Аненэрбе», но, к сожалению, это почти сплошь одни мужчины. Нет, женщины здесь тоже есть, но в числе, явно не достаточном для того, чтобы обеспечить душевный комфорт для мужской части населения, и к тому же они тоже в основном ученые или врачи. Поэтому прибытие такой красавицы, как фрау Джейн («вы разрешите вас так называть»?), тем более баронессы, непременно положит здесь начало настоящей светской жизни… Что они исследуют? Да практически все, ибо этот древний мир целиком состоит из самых удивительных вещей и загадок. Здесь имеются специалисты практически из всех областей знаний, даже таких, о которых и не слыхивали еще там, наверху. Но, возможно, фрау эти сухие подробности не столь интересны, поэтому пусть господа обратят внимание на сам город, куда мы въезжаем.
Действительно, ничто не напоминало в Новом Берлине полярную станцию. От самого порта начиналась прекрасная бетонная дорога, превратившаяся при въезде в город в настоящую немецкую штрассе. По ее сторонам стояли аккуратные двухэтажные здания, построенные из белого, черного или красного камня и крытые черепицей терракотового, красного или аспидного цветов. Можно было подумать, что вы оказались в каком-нибудь милом городке, прямо в центре Германии. Не хватало лишь зелени, ввиду полного отсутствия деревьев и газонов.
Когда подъехали к центру, стало ясно, что на самом деле город имеет довольно крупные размеры. В нем, должно быть, жило не менее двадцати тысяч человек. Его улицы, прямые и широкие, разрезали городские кварталы на правильные квадраты. Чувствовалось, что местные зодчие ценили в первую очередь рациональность и функциональность, и в архитектуре господствовал новый стиль «защиты отечества», с его отказом от лишних украшений и атрибутов. Имелась, впрочем, и не вписывающаяся в общий минимализм странность. Строители города были явно неравнодушны к фантастическим фигурам, напоминающим египетских или ассирийских грифонов, которые украшали многие дома, улицы и центральную площадь. Присмотревшись, можно было понять, что эти изваяния отнюдь не были работой современных скульпторов, но, будучи вырезаны чрезвычайно искусно, несли на себе печать глубокой древности. Бросалась в глаза и еще одна примечательная деталь – в отличие любого земного поселка, здесь, несмотря на как бы дневное время, на улицах почти не было видно людей. Те же редкие прохожие – почти исключительно мужчины, – которые попадались по пути, спешили по каким-то срочным, очевидно, служебным делам, причем большинство были в военной форме.
Кюбельваген остановился перед двухэтажным зданием, внешне напоминавшим небольшой отель. Это и было место пребывания, определенное Ланселоту. Вайцзеккер попросил его выйти и сопроводил до стойки, за которой они нашли администратора – спортивного вида молодого человека в штатском, но явно с военной выправкой, который не задавал никаких вопросов, а молча провел Ланселота на второй этаж и открыл дверь в один из номеров, куда жестом пригласил зайти, а потом, также молча, закрыл за ним дверь. В замке повернулся ключ, и Ланселот понял, что до полной свободы ему еще далеко. Впрочем, в комнате было все необходимое, и выходить было вроде бы незачем. Из окна были видны соседние дома, крыши и кусочек моря в районе порта. Внизу под окнами расхаживал солдат в эсэсовской форме с автоматом – явно часовой, приставленный стеречь невольного постояльца отеля. Как можно было догадаться по вращающейся стреле подъемного крана и доносящимся даже через закрытое окно звукам отъезжающих грузовиков, в порту кипела работа по разгрузке подлодки.
– Итак, золото необходимо немцам здесь, – размышлял Ланселот. – Вероятно, для расчетов с хозяевами этого подземного мира. Интересно, скоро ли они появятся и что немцы собираются прикупить у них за такую невообразимую цену? Бессмертие для Гитлера или тот дезинтегратор материи, о котором рассказывал Томпсон? Если бы случилось так, это было бы подлинным концом света. Впрочем, вряд ли атланты на это согласятся… А может быть, там на лодке, было не только золото? Кстати, тот одноглазый, явно здешний босс, не случайно выгнал всех с пирса, чтобы никто не видел, что именно будут разгружать. Но ведь про золото и так знали все, кто приплыл на субмарине. Матросы его грузили, а до этого мы с Джейн лично его воровали. Какой же тогда смысл это скрывать? Но если кроме золота мы привезли сюда еще что-то, вот тогда весь этот туман напускают не зря.
В это время по соседней улице, часть которой Ланселоту была видна в окно, потянулась вереница армейских грузовиков, очевидно, направлявшихся куда-то из порта. К несчастью, разглядеть, что они везут было невозможно, потому что их кузова были затянуты глухими брезентовыми тентами.
– Наверное, здесь должен быть какой-то склад, – решил Ланселот. – Надо будет попытаться если не пробраться туда, то, по крайней мере, разузнать, что в нем хранится. Правда, судя по тому, что меня продолжают держать взаперти и под охраной, сделать это будет непросто. Но, по крайней мере, убить они не посмеют, потому что я теперь как-никак сотрудник мистера Томпсона, а значит, и настоящих хозяев всего этого Внутриземья. А пока человек жив, он видит и слышит и, следовательно, может узнать многое.
Тут по коридору прозвучали чьи-то легкие шаги, а потом в замке опять провернулся ключ. Однако прежде, чем войти, в дверь вежливо постучали, затем она распахнулась, и на пороге оказался старый знакомый – ученый-эсэсовец герр Отто Вайцзеккер.
– Господин Ланселот, ну как вы здесь устроились? Вижу, недурно. Прекрасный вид из окна. Ваши друзья, я надеюсь, тоже остались довольны. Барон и баронесса остановились в центральном, самом лучшем отеле, в самом лучшем номере (ха-ха), а господин Томпсон временно отбыл куда-то по своим делам. Кстати, мы с вами сейчас тоже поедем по одному очень важному для вас делу. Вас немедленно хочет видеть комендант города – штандартенфюрер Генрих Крамер.
– Очевидно, спрашивать, зачем он желает меня видеть, бессмысленно.
– Скорее это был бы чисто риторический вопрос, – усмехнулся Вайцзеккер. – Машина ждет нас внизу.
Сев в уже знакомый Ланселоту кюбельваген, они помчались по городу. Вскоре автомобиль затормозил возле большого трехэтажного здания, на крыше которого каменный орел цепко держал в когтях фашистскую свастику. По фасаду спускалось красное полотнище с тем же символом. По сторонам от входа, широко расставив ноги, стояли два автоматчика в касках и серой эсэсовской форме со сдвоенными рунами «зиг» на петлицах. Вайцзеккер показал им удостоверение и, пропустив вперед Ланселота, прошел вместе с ним внутрь комендатуры. Поднявшись на второй этаж и пройдя необыкновенно длинным и широким коридором, отделанным полированным гранитом, они вошли в большую квадратную комнату, которая оказалась приемной.
За секретарским столом, вальяжно откинувшись на кресле, мечтательно разглядывал потолок молодой человек в форме оберштурмфюрера с безукоризненным пробором в светлых, набриолиненных волосах. Заметив вошедшего штурмбаннфюрера, он, словно подброшенный невидимой пружиной, вскочил, щелкнул каблуками и, вытянув вперед правую руку, уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы гаркнуть нацистское приветствие, когда Вайцзеккер успокаивающим жестом руки попросил его пока воздержаться от такого официоза. Секретарь с некоторым сожалением выпустил из легких приготовленный воздух, в его глазах, только что вытаращенных от строевого рвения, сразу остыл служебный пыл и, как показалось Ланселоту, на миг даже промелькнула искорка понимающей усмешки.
– Господин штурмбаннфюрер, штандартенфюрер Крамер ждет вас, – совершенно спокойным тоном сказал он.
– Хорошо, Вилли, – улыбнулся Вайцзеккер. – Надеюсь, вчера в клубе обошлось без потасовки из-за той симпатичной докторши и тебе удалось хотя бы проводить ее домой?
Тут Вилли по-мальчишески смутился и густо покраснел, как это часто бывает с блондинами.
– Да я и не думал ничего такого, господин штурмбаннфюрер. Тем более что провожать Лизхен пошел, по-моему, весь первый штурмбанн, в полном составе.
– О, бедный Вилли, как я тебе сочувствую. Конечно, несправедливо было бы требовать от тебя сражаться сразу с целым батальоном. Даже за прекрасные голубые глаза Лизхен. Хотя, мне кажется, в ней чуть-чуть многовато сдобы, но это, конечно, только на мой личный вкус, а многие от нее без ума. Ничего, обещаю, что скоро у нас здесь на каждого здоровяка будет по знойной латинской «мучаче».
Открыв массивную дверь, они вошли в кабинет коменданта, представлявший собой большой мрачный зал, оформленный в истинно тевтонском стиле. Вдоль стен громоздились книжные шкафы и креденцы из черного дуба с внушительными архитектурными формами и обильной резьбой, тяжелые бархатные драпри висели на дверях и высоких готических окнах, а в углу возвышались старинные напольные часы в резном деревянном футляре с бронзовым римским циферблатом, напоминавшие городскую башню. Впрочем, Ланселот заметил, что во всем кабинете нет ни одной книги, а полки книжных шкафов покрывает лишь пыль. Штандартенфюрер Крамер, которого Ланселот уже видел на причале, восседал за огромным письменным столом в глубоком кожаном кресле с высокой спинкой, прямо под парадным портретом фюрера, изображенного в полный рост. Штандартенфюрер был облачен в старую эсэсовскую форму черного цвета, которую наверху перестали носить еще в конце тридцатых. На его левом рукаве вызывающе краснела нацистская повязка с черным кантом и белым кругом с вписанной в него свастикой. На столе перед ним лежал черный люгер. Генрих Крамер, комендант Нового Берлина, доверенное лицо всесильного рейхсляйтера Бормана, когда-то был героем уличных схваток с коммунистами, в которых в 1925 году потерял глаз и приобрел несколько уродливых шрамов, делавших его внешность вполне инфернальной.