Гостеприимный дом Мустафы Акаева часто принимал земляков, которые приезжали в Москву по делам. Иногда после таких визитов в городе что-нибудь происходило — что-то взрывалось, что-то горело, кто-то умирал, не сумев переварить угодившую в живот пулю. Тогда дом Мустафы посещали хмурые и неприветливые люди в штатском; бывало и наоборот — Мустафу вызывали на Лубянку и подолгу допрашивали. Однако все кончалось ничем: Мустафа Акаев был не из тех, кого легко взять голыми руками.
Случалось и такое, что Мустафа оказывал посильную помощь правоохранительным органам, сдавая с потрохами залетных гастролеров, которые не признавали авторитетов, не уважали старших, плевали на понятия и нарушали установившийся в последние годы четкий порядок раздела сфер влияния и доходов. Это неизменно записывалось ему в актив; разумеется, холодноглазые обитатели известного здания на Лубянской площади держали Мустафу Акаева на заметке, но официально он числился в законопослушных аксакалах, которые учат молодежь уму-разуму и помогают ей держаться в берегах, не вступая в конфликт с действующим законодательством. Среди его теперешних знакомых были высокопоставленные чиновники, политические деятели и генералы; он был уважаемый человек, и если кто-то из земляков до сих пор скрежетал зубами в бессильной ярости при одном упоминании имени Мустафы Акаева, это были его проблемы, ибо сказано: нет пророка в своем отечестве.
— Что у тебя, Ибрагим? — спросил Мустафа, сделав жест, означавший, что племянник может подойти ближе.
— Прости, что нарушаю твое уединение, дядя, — сказал Ибрагим, подходя к столу. В руке у него был лист бумаги. — Я знаю, ты не любишь, чтобы тебя беспокоили в это время…
— Но твое дело, конечно же, не терпит отлагательств, — ворчливо закончил за него Мустафа. — Вы, молодые, вечно куда-то торопитесь, спеша удовлетворить потребности тела и забывая о душе. Земные дела кажутся вам более важными, чем дела небесные, а это неверно. Ибо земное бытие — лишь краткий миг, а жизнь души — вечна… Так что случилось? — спросил он, неожиданно переходя на деловой тон. — Что это у тебя в руках?
— Пришло сообщение от Шахова, — сказал Ибрагим.
— Так что же ты медлил?! Это распечатка? Давай ее скорее сюда!
Мустафа Акаев привык жить по старинке. Компьютеров он побаивался, потому что решительно не понимал, как может жестяной ящик, да к тому же полупустой (однажды он заглянул к Ибрагиму, когда тот копался в потрохах системного блока, и убедился, что внутри достаточно места, чтобы спрятать килограммов семь, а то и все десять, чистейшего героина), столько всего знать, помнить и уметь. Где все это помещается, и почему при нажатии клавиши на экране выскакивает именно то, что нужно, а не что-нибудь другое? Несмотря на высшее военное образование, богатый опыт боевых действий и трезвый, разумный взгляд на вещи, в глубине души Акаев все-таки подозревал, что внутри каждого компьютера сидит злой дух. Поэтому все, что Мустафа хотел прочесть, доставлялось ему в распечатанном виде, а все, что он хотел написать, либо диктовалось Ибрагиму, либо писалось от руки, а затем передавалось все тому же Ибрагиму для компьютерного набора и исправления орфографических ошибок.
Положив распечатку на край стола, Ибрагим повернулся, чтобы уйти, но Мустафа его остановил.
— Присядь, — сказал он, — и подожди две минуты. Ты можешь мне понадобиться.
Ибрагим молча опустился на кожаный диванчик у окна. Акаев внимательно прочел принесенную им бумагу, а затем с нарочитой, слегка утрированной стариковской медлительностью отыскал в одном из своих многочисленных карманов ключ, отпер им средний ящик письменного стола, порылся там и выложил на стол еще один покрытый ровными строчками компьютерной распечатки листок. Положив оба листка рядом и без видимой необходимости разгладив ладонью, Мустафа некоторое время рассматривал их, переводя взгляд с одного на другой и обратно, будто сравнивал.
— Знаешь, Ибрагим, — сказал он, наконец, отодвинув листки в сторону, — мне вспомнился наш давний спор о компьютерах. Я по-прежнему не согласен с твоим утверждением, будто в этих железных ящиках нет ничего сверхъестественного. Но я всегда знал, а сегодня еще раз убедился, что самое удивительное из творений всемогущего Аллаха — человек. Мы научились предсказывать погоду и можем точно предугадать, как поведет себя в той или иной ситуации зверь или птица. Но человек воистину непредсказуем!
Ибрагим понял, что это лирическое отступление напрямую связано с доставленным им документом. Но в чем именно заключалась связь, он не уловил, а потому почел за благо промолчать, памятуя, что слово — серебро, а молчание — золото.
— Хорошо, ступай, — воздержавшись от разъяснений, разрешил Мустафа. — И пришли ко мне Аслана.
Ибрагим встал с дивана, позволив себе лишь короткий, искоса, взгляд в сторону трубки беспроводного телефона, что лежала на столе под рукой у Мустафы. Дядюшке стоило лишь набрать номер, чтобы лично сказать Аслану все, что он хотел сказать, но он предпочел воспользоваться услугами Ибрагима, как будто тот работал у него посыльным. Что ж, в жизни всегда найдется пара-тройка вещей, с которыми приходится мириться. Старики, при всей их общепризнанной мудрости и богатом жизненном опыте, порой бывают тщеславны и капризны, как малые дети, и молодежь вынуждена им потакать, ибо таков обычай. В наше время модно плевать на обычаи, но в доме уважаемого Мустафы Акаева это не принято…
Размышления Ибрагима по поводу обычаев и уважения к старшим были окрашены изрядной долей горькой иронии. Временами ему казалось, что дядюшка откровенно им помыкает и не оказывает и сотой доли того доверия, которого он достоин. В такие моменты ему всегда с тоской вспоминались золотые времена студенчества, когда, даже не слишком далеко выходя за границы, некогда обозначенные пророком, можно было чувствовать себя относительно свободным, а главное, равным среди равных. Царившая в доме Мустафы не до конца понятная, но строгая иерархическая дисциплина была Ибрагиму не по душе, и он уже не раз задумывался о том, что программисту с его знаниями и опытом не составило бы труда найти куда более прибыльную и интересную работу, чем ведение счетов и деловой переписки профессионального душегуба, на старости лет ударившегося в религию.
(Если бы уважаемый Мустафа знал, о чем и, главное, в каком ключе думает его образованный внучатый племянник, он бы, не медля ни секунды, достал из того же ящика письменного стола тяжелую «беретту» с глушителем и проделал в его ученой голове дополнительное отверстие для вентиляции. То обстоятельство, что, зная большинство его секретов, Ибрагим до сих пор его не предал, ничего не меняло. Мир за пределами принадлежащего Акаеву участка мог жить, как ему заблагорассудится; там, снаружи, все продавалось и покупалось, и сам Мустафа продавал и покупал направо и налево — все подряд, начиная от афганского героина и носовых платков и кончая собственными земляками и депутатами Государственной Думы. Но здесь, в доме, ему были нужны лишь самые верные соратники, которые служили бы не за страх и, тем более, не за деньги, а по убеждению. Тот, кто трудится во имя идеи, не должен мечтать о свободе и даже мысленно обсуждать приказы старших, ибо сомнение — первый шаг к предательству. Предатель же, пусть и потенциальный, заслуживает собачьей смерти, даже если приходится тебе родственником…)
Закрыв за собой дверь и удалившись от нее на расстояние, гарантировавшее полное отсутствие слышимости, Ибрагим вынул из кармана плоский, увесистый блин мобильного телефона и позвонил Аслану. Идти за ним не хотелось: Аслан, скорее всего, по обыкновению сидел в прокуренной, как коптильня, комнате охраны и травил байки со свободными от дежурства караульными, которые своей внешностью и манерами больше всего напоминали бандитов с большой дороги. Ибрагим не любил спускаться в караулку и разговаривать с этими людьми: их шутки, хотя и беззлобные, неизменно повергали его в смущение, потому что он не знал, как на них реагировать и что отвечать. Это были земляки Ибрагима, которые хорошо к нему относились и работали на его дядюшку Мустафу, но молодому человеку они казались теплой компанией питекантропов, доставленных в наше время прямиком из каменного века. А о чем программисту с университетским дипломом говорить с питекантропами? То-то, что не о чем…
Он передал Аслану, что его желает видеть уважаемый Мустафа, и поспешно прервал соединение. Говорить с Асланом ему было еще труднее и неприятнее, чем с охранниками. Охранников он презирал, а Аслана боялся, потому что тот, казалось, видел его насквозь и время от времени странно на него поглядывал, как бы говоря: «Если бы не твой дядя…»
Получив распоряжение немедленно явиться к уважаемому Мустафе, Аслан соскочил со стола, на краю которого до этого сидел, легкомысленно болтая одной ногой, потушил в переполненной пепельнице окурок и подтянул галстук — хозяин не любил небрежности во всем, в том числе и в одежде.
— И что же дальше? — спросил один из охранников свободной смены, жаждавший узнать, чем кончилась история, которую Аслан рассказывал до того, как зазвонил телефон.
— Расскажу после, — пообещал Аслан и повернулся к напарнику. — Хозяин вызывает. Не знаю, зачем, но на твоем месте я бы прогрел машину.
Вечно небритый Ваха, давно убедившийся, что Аслана очень редко подводит интуиция, молча кивнул, встал с просиженного дивана и скрылся за дверью, что вела в коридор, соединявший караулку с гаражом. Любознательный охранник вздохнул и переключил свое внимание на мониторы камер наружного наблюдения, где не было ничего нового и интересного, а только пустой двор, голые кусты живой изгороди да скучный кирпичный забор, что отгораживал дом Мустафы Акаева от внешнего мира.
Аслан легко взбежал на второй этаж по устланной красной ковровой дорожкой лестнице, прошел коротким коридором и деликатно постучался в дверь кабинета.
— Заходи, Аслан, — сказал из-за двери Мустафа, который, как иногда казалось Аслану, обладал способностью видеть сквозь стены. — Ты уже знаешь, что Шахов принял наши условия и даже прислал первое письмо? — спросил он, когда Аслан вошел и остановился в метре от стола. — Подойди, взгляни.