— Майор ФСО, — хмыкнул Дорогин, заглянув внутрь. — Так я и думал.
Воспользовавшись тем, что противник временно отвлекся, Старый попытался выхватить у него «аграм». Противник, который, как выяснилось, обладал отменной реакцией, воспрепятствовал этому, одной рукой дернув в сторону автомат, а другой нанеся Старому удар в лицо. Поскольку в руке в это время находился пистолет, эффект получился впечатляющий: Старый коротко хрюкнул и затих, потеряв сознание.
Дорогин оттащил его в гостиную и, не найдя другого места, взвалил на вертящийся офисный стул, на котором Варвара сидела, когда работала. Красивая кремовая обивка стула при этом изрядно запачкалась, и Сергей печально вздохнул, в очередной раз представив себе выражение лица Белкиной, когда та увидит, во что превратилась ее квартира.
В нижнем ящике письменного стола, насколько было ему известно, хранились инструменты, гвозди, шурупы и прочие скобяные изделия, закупленные и помещенные туда Варварой во время одного из нечастых и кратковременных приступов хозяйственности. Судя по царившему в ящике первозданному порядку, Варвара не заглядывала сюда давненько — пожалуй, с тех самых пор, как последний принесенный из магазина пакетик с шурупами обрел здесь вечный покой. В уголке обнаружился моток бельевой веревки, и Дорогин вспомнил, что примерно год назад Варвара некоторое время носилась с идеей устроить в лоджии место для сушки белья — «чтобы было, как у людей». Похоже, этот грандиозный план так и не осуществился: в лоджии веревка отсутствовала, зато в ящике она была. Дорогина это вполне устраивало, поскольку избавляло от необходимости вносить в быт Варвары новые разрушения.
К тому моменту, как был затянут последний узел, пленник начал понемногу приходить в себя. Он открыл мутные глаза, глухо застонал и на пробу подергал крепко привязанными к подлокотникам руками. Убедившись, что из этого ничего не выйдет, он, наконец, поднял голову и посмотрел на Дорогина.
— Ну, мужик, ты попал, — сказал он. — Ты покойник. Думать надо, с кем связываешься!
— А ты об этом много думал? — спросил Сергей. Он боком сидел на краешке стола и легонько похлопывал себя по раскрытой ладони служебным удостоверением Старого. — Ты уверен, что я не из внутренней безопасности «кремлевки»? Тебе никогда не приходило в голову, что ваши фокусы могли кое-кому надоесть? А, майор?
Муму имел очень слабое представление, что это за фокусы, о которых он говорит, чьи именно это фокусы и кто такой этот «кое-кто», которому данные фокусы надоели. Но легкая тень, промелькнувшая по разбитой физиономии майора Кулакова, сказала больше, чем любые слова: да, фокусы таки имели место быть, и майор, похоже, отлично понимал, что фокусы эти имеют очень мало общего с его прямыми служебными обязанностями.
— Ксиву предъяви, — хрипло потребовал майор. Он сплюнул кровавую слюну, но нормального плевка не вышло, и слюна повисла у него на подбородке. Глухо зарычав от злости, Старый вытер подбородок о плечо. — А иначе разговора не будет. Бабушке своей сказки рассказывай!
— К сожалению, это невозможно, — вздохнул Сергей. — А жаль! Покойница была большой любительницей детективных историй — чем закрученнее, тем лучше. А вы, ребята, такого накрутили, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Тут тебе и чеченцы, тут тебе и арабы, да к ним еще и грузины в придачу… Да не просто грузины — генерал госбезопасности Грузии! Ну, как, песни петь будем?
— А если не будем, тогда что? — оказал последнюю попытку сопротивления Старый.
— Пиф-паф, — с готовностью ответил на его вопрос Дорогин. — А ты думал, тебе за твои художества путевку в профсоюзный санаторий дадут?
Старый покосился в сторону прихожей. С того места, где он сидел, были видны только обутые в старые зимние сапоги ноги грузина, но он знал, что трупов в прихожей два, и что один из этих трупов при жизни был его напарником — неплохим, в сущности, парнем, капитаном ФСО Виктором Порошиным. Человек, который в данный момент сидел на столе, покачивая ногой, застрелил его без малейшего колебания, хотя, похоже, действительно знал, в кого целится. И как, дьявол его задери, он ухитрился убрать из квартиры журналистку?
Это, вне всякого сомнения, был именно тот тип, который на пару с Шахом буквально стер в порошок старого Мустафу вместе с его ближайшими помощниками. Он демонстрировал весьма высокую квалификацию, а главное, так нагло пер напролом, словно за ним и впрямь стояла какая-то могущественная сила, способная с успехом противостоять ФСО и свысока поплевывать на все остальные силовые структуры. А кто может справиться с ФСО, кроме службы внутренней безопасности все той же ФСО?
Все это были рассуждения весьма сомнительного свойства. В одном Старый не сомневался ни секунды: шансов выйти из этой квартиры живым у него мало. Но, если корчить из себя пионера-героя, этих шансов не останется совсем, и он умрет быстро, буднично и грязно, как прихлопнутый свернутой газетой таракан. Кем бы ни был сидевший на столе человек, жизнь майора ФСО Кулакова для него явно ни черта не стоила, и с этим немаловажным обстоятельством следовало считаться.
— Не ломайся, майор, — вторя его мыслям, сказал Дорогин. — Ты же профессионал и должен знать, что рано или поздно говорить начинают все. И срок этот, как правило, зависит не столько от силы воли того, кого допрашивают, сколько от умения того, кто ведет допрос. Ну, и еще от желания получить необходимую информацию. Так вот, желание у меня есть, и спрашивать я умею.
Насчет допроса он говорил чистую правду. И потом, Старый не видел причин, по которым ему следовало терпеть побои и психологическое давление. Было бы из-за чего! Вернее, из-за кого. Ведь, что бы ни говорил шеф, действовали они явно на свой страх и риск, занимаясь откровенной, никем не санкционированной отсебятиной. Потому что, когда такие вещи делаются по приказу свыше, операция заранее прорабатывается до мельчайших деталей, и участвуют в ней отнюдь не два человека. Двоих маловато для того, чтобы и наблюдение обеспечивать, и связь поддерживать, и в перестрелках, пропади они пропадом, участвовать. Ну, мало двоих, мало! Он говорил об этом шефу, но тот, как водится, и слушать не стал, только зыркнул рыбьими своими глазенками, цыкнул зубом, как голодный упырь, сказал: «Выполняйте», — и был таков. А результат — вот он, налицо: один уже остыл, другой связан по рукам и ногам, вся операция засвечена, журналистка как в воду канула, диск этот дурацкий с липовым интервью вообще неизвестно где…
— Ладно, — сказал Кулаков, все взвесив и приняв решение. — Что я с этого буду иметь?
— Ты еще поторгуйся, — с ленцой отозвался Дорогин. — Можно подумать, у тебя есть выбор. Сначала поглядим, что напоешь, а потом решим, что с тобой делать.
— Я не так уж много знаю, — предупредил Старый.
— Не сомневаюсь.
— Что, конкретно, вас интересует?
Дорогин усмехнулся, про себя отметив это «вас» как добрый знак. Все-таки люди порой бывают чертовски наивны и доверчивы, даже если получают жалованье в Федеральной службе охраны. Пугнули его собственной безопасностью, а он и поверил — вон, уже и на «вы» обращается… Потому и поверил, что у него просто не укладывается в голове, как это одиночка, не облеченный никакой властью и не наделенный официальными полномочиями, может пойти против организации, у которой и власти, и полномочий хоть отбавляй.
— Ты пой по порядку, с самого начала, а я послушаю, — сказал он. — Мне тоже кое-что известно, так что учти: соврешь хоть словечком — пристрелю без предупреждения, как бешеного пса.
— Закурить дай, — попросил Старый.
Сергей зажег сигарету и, наклонившись, вставил ее в разбитые губы пленника. Майор с наслаждением затянулся, выдохнул облако дыма и начал говорить.
На кухне горела только встроенная в навесной шкафчик лампа, предназначенная для освещения рабочей поверхности. Свет был неяркий и уютный: он продолговатыми бликами отражался в стеклянных боках стоявшей на обеденном столе узкогорлой бутылки и двух пузатых бокалов. Ощущение дружеских посиделок усиливалось сгустившимися за окном синими сумерками, которые при взгляде из освещенной комнаты казались черными, как битум, и табачным дымом, который густыми слоями лениво плавал и клубился под лампой.
— Грустно, — сказала Тамара, задумчиво покачивая бокал, на донышке которого плескалась лужица коричневатой, похожей на заваренный чай жидкости.
— Почему тебе грустно? — поинтересовалась Варвара Белкина.
Как и Тамара, она уже была слегка подшофе, и потому вопрос прозвучал довольно агрессивно. Тамара, впрочем, не обратила на эту невольную агрессию никакого внимания, и Белкина не стала извиняться.
— Выходит все-таки, все мужики на самом деле сволочи, — поделилась наблюдением Тамара. — И это, согласись, грустно.
— А ты думала, что твой Дорогин — принц на белом коне? — непослушными пальцами выковыривая из пачки сигарету, хмыкнула Варвара. — И потом, при чем тут сволочь? Почему обязательно сволочь? Человек в поте лица своего зарабатывает на хлеб с маслом… тебе на тряпки зарабатывает, между прочим. А ты — сволочь… Впрочем, тебе виднее, ты его лучше знаешь. Не нравится — мне отдай, я возьму с удовольствием. Может, конечно, и не сказочный принц, но на фоне прочих самцов очень даже ничего…
Тамара молча протянула через стол кукиш. Белкина оттолкнула кукиш от своего лица, заставив Тамару качнуться на стуле.
— Ишь, чего захотела, — сказала Тамара. — И не надо меня ронять. Думаешь, если ты меня сейчас укокошишь, он сразу тебе на шею бросится?
— В том-то и дело, что бросится, — вздохнула Белкина. — И придушит на месте. А мне еще пожить охота. Хоть и не замужем, а все же…
Не договорив, она вяло махнула рукой с длинными, тщательно ухоженными и очень дорогостоящими ногтями.
— Давай-ка лучше выпьем, — предложила она.
— Не буду, — отказалась Тамара, — я уже окосела. Или буду? Нет, не хочу. Может, потом.
— Потом суп с котом, — деловито сообщила Белкина, чиркнула зажигалкой и стала сосредоточенно ловить кончиком сигареты колеблющийся язычок пламени.