– Слушай, а я твое имя правильно произношу?
Я так и подпрыгнула. Уставилась на него. Бросила:
– Нет.
– Нет? Ты серьезно? – Оушен засмеялся было, но оборвал себя. – Почему же ты меня не поправишь?
Я пожала плечами. Перевела взгляд на пустую страницу.
– Мое имя никто толком не выговаривает.
– Да ты объясни, как надо. А я уж постараюсь.
Оушен коснулся моей руки. Получил мой взгляд.
– Как же будет правильно, а?
Вообще-то у него «Ширин» звучало лучше, чем у остальных. Оушен, как и положено, растягивал второй слог, но комкал первый. Остальные комкали оба слога, да еще норовили проглотить звук «р». Я принялась объяснять. Нужно, сказала я, тянуть оба «и», чтобы было напевно. Даже нежно.
Оушен повторил за мной несколько раз. Растрогал меня. И чуть-чуть позабавил.
– Как красиво получается, если правильно произносить, – прокомментировал он. – А что значит твое имя?
Я усмехнулась. Просвещать его не хотелось, и я мотнула головой.
– Разве значение какое-то плохое? – напрягся Оушен.
– Нет, – вздохнула я. – «Ширин» значит «сладкая, милая, любезная». А смешно мне из-за нестыковки. Родители, наверно, надеялись, что дочка у них другой вырастет.
– Извини, не понял.
– В любезности меня вряд ли заподозришь.
Оушен рассмеялся. Потом пожал плечами и произнес:
– Ну, не знаю. Пожалуй, имя и впрямь не очень подходит. – Он повертел в пальцах карандаш и продолжил: – Ты не любезная, это верно, ты скорее…
Осекся. Вздохнул. Отвел взгляд.
Я растерялась. Как реагировать? Очень интересно, какая я, по мнению Оушена, только совсем необязательно ему знать, что мне это интересно. Поэтому я ждала молча.
– Ты очень сильная, – наконец выдал Оушен, по-прежнему глядя не на меня, а на карандаш. – Впечатление, будто вообще никого и ничего не боишься.
Вот такой характеристики я точно не ждала. Даже рот раскрыла от удивления.
Сильная, ха! Я себя сильной почти никогда не ощущала. По большей части меня терзал страх.
Так я и таращилась на Оушена. Подняв, наконец, взгляд, он увидел мое напряженное лицо.
– На самом деле я много чего боюсь, – прошептала я.
Мы смотрели друг на друга, прерывисто дыша, когда зазвенел звонок.
Я вскочила, покидала вещи в рюкзак и метнулась вон из класса.
В тот вечер Оушен послал мне сообщение:
Чего ты боишься?
Я не ответила.
Наутро я подготовилась – в класс вступила с нужным настроем, который дался титаническими усилиями. Все, я не девчонка. Я – скучнейший, педантичнейший партнер по вскрытию кошачьих трупов. Но случилось нечто – и мои старания пошли прахом.
Мы с Оушеном столкнулись.
Точнее, он на меня налетел. Или нет. В общем, не знаю. Кажется, мимо Оушена спешил кто-то с дохлой кошкой, и Оушен отступил, давая дорогу, и не рассчитал и толкнул меня на входе в класс. Дальше все как в кино.
Я угодила прямо в его объятия, в полете инстинктивно уцепилась за плечи Оушена, и он удержал меня; обвив меня обеими руками, он выдохнул: «Ой! Извини…» – но не выпустил и даже не отпрянул. Я, еще не понимая толком, что́ произошло, дернула головой, хотела заговорить, однако вместо этого мои губы лишь скользнули по шее Оушена. Запах его тела оглушил меня, мое касание оглушило его – он разжал руки, я не успела восстановить баланс. Качнулась, но Оушен поймал мои ладони в свои и снова не дал мне упасть. Глаза у него стали огромными, глубокими, потрясенными. Я шарахнулась, вырвалась. Разрушила связь. Постаралась унять головокружение.
Ужас, до чего неловко. Правда, вся сцена заняла от силы несколько секунд, вряд ли кто в классе вообще ее заметил. Но Оушен! Оушен коснулся шеи, задержал на ней пальцы. А у меня сердце чуть не выскочило при воспоминании о его объятии.
И за весь урок мы ни словом не обмолвились.
По звонку я схватила рюкзак, готовая спасаться бегством – и тут Оушен произнес мое имя. Только базовые представления об этикете остановили, удержали меня на месте. Сердце бешено стучало – так продолжалось уже час. Меня колотило изнутри, как передержанное в сети зарядное устройство. Перед глазами мелькали разноцветные точки. Словом, мне необходимо было оказаться как можно дальше от Оушена. Я и так уже вымоталась морально, сидя с ним рядом над дохлой кошкой.
Нет, у меня и раньше случались влюбленности, и не раз. С буйными мечтами и дурацкими фантазиями, которыми я прилежно заполняла страницы дневника, чтобы переключиться на новый объект, столь же незначительный, что и прежний. Теперь всех и не упомнишь.
Но ничье прикосновение не вызывало подобных чувств, будто по мне электрический ток пустили.
– Погоди, – сказал Оушен.
Откликнуться, обернуться к нему было трудно, но я все-таки это сделала. И увидела: Оушен изменился. Ему тоже страшно. Не меньше, чем мне.
– Что? – выдохнула я.
– Давай поговорим.
Я качнула головой.
– Нет, мне надо идти.
Оушен сглотнул – его кадык дрогнул. Он промямлил «о’кей», но сделал шаг ко мне, прямо на меня – и в голове моей что-то взорвалось. Не иначе, умерло несколько миллионов нервных клеток. Оушен уставился не на меня, а на два дюйма пустого пространства между нами. Вроде хотел сказать нечто крайне важное, но молчал. Просто стоял, и грудная клетка у него поднималась и опадала, поднималась и опадала, и я смотрела как завороженная, и в голове начиналось кружение, щеки жгло, сердце скакало, не думало замедлять скачку, когда внезапно Оушен вымучил почти беззвучным шепотом, не касаясь меня, даже не глядя мне в лицо:
– Я должен знать… просто ответь – ты то же самое чувствуешь, да?
И поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза.
Я ничего не сказала. Потому что забыла, как это – произносить слова. Но Оушен, наверно, прочел ответ в моих глазах. Он еле слышно выдохнул, еще раз взглянул на мои губы. Попятился. Схватил сумку.
И исчез.
Я стояла и думала: я вообще в себя когда-нибудь приду?
Глава 17
На тренировке ни один элемент не получился.
Я забыла простейшие движения. Только одно помнила: мы соприкоснулись случайно – и к чему это привело? А если бы мы соприкоснулись намеренно? Голова бы моя точно лопнула. Я твердила себе: сердце еще пригодится, незачем ему разбиваться. Что из этого получится, неизвестно; к чему мы так придем – скрыто и от нас, и вообще ото всех. Мы тонем, положительно тонем в море, на небе ни звезд, ни луны. Куда плыть, как спасаться, что делать?
Иными словами, я утратила над собой контроль.
Одна мысль осталась, одно желание – целоваться с Оушеном. Раньше я никогда не целовалась. Правда, нашелся смельчак, рискнул чмокнуть меня в щеку. Было не то чтобы противно, а просто ужас до чего неловко. До сих пор при одном воспоминании передергивает. Короче, хотеть-то я хотела, а вот с воплощением на практике точно возникли бы проблемы.
Навид – тот со многими девчонками целовался. Не знаю, что еще он делал, не спрашивала. Наоборот, неоднократно приказывала заткнуться. Почему-то моего брата хлебом не корми – дай пооткровенничать на эту тему. Полагаю, родителям про его похождения известно; уверена, они предпочитают демонстрировать полную неосведомленность. Так ведь легче. А вот если бы папа с мамой узнали, что я, их девочка, только размечталась о поцелуях, их бы разом удар хватил. Однако это не могло остановить полет моей фантазии.
Более того: в мечтах я не видела ничего предосудительного. Другое дело – я была уверена, что от реальных поцелуев аппетит только разыгрался бы.
Внезапно Навид метнул в меня бутылку из-под воды.
– Ширин, ты не заболела? Что-то ты неважно выглядишь.
Я действительно чувствовала себя неважно. Как при высокой температуре. Ей, конечно, взяться было неоткуда, но щеки положительно горели. Да и все тело. Хотелось забраться в постель, спрятаться под одеялом.
– Да, мне что-то нехорошо. Можно, я пораньше уйду? Я прямо домой…
Брат шагнул ко мне, поднял бутылку. Потрогал мой лоб. Округлил глаза.
– Я тебя отвезу, Ширин.
– Серьезно?
– По-твоему, я урод моральный? Отпущу родную сестру пешком до дома топать с температурой?
– Нет у меня температуры.
– Есть, – отрезал Навид.
Он не ошибся. Домой мы с ним приехали рано, до возвращения родителей. Навид отправил меня в постель, принес воды, дал лекарство, подоткнул одеяло. Больной я себя не чувствовала – просто ощущения были принципиально новые, неописуемые. Действительно, странно: температура под сорок, а ни головной боли, ни кашля, ни тошноты. Вообще никаких подозрительных симптомов, только необъяснимый жар.
От лекарства я заснула.
Проснулась в полной темноте. Не сразу сообразила, где нахожусь. Нащупала бутылку с водой, оставленную братом. Выпила всю воду, прижалась пылающей щекой к прохладной стене. Что со мной? Что случилось? Взгляд упал на сотовый телефон. Пять непрочитанных сообщений.
Первые два получены шесть часов назад.
Привет
Как тренировка?
Еще три отправлены десять минут назад. А времени – два часа ночи.
Ты, наверно, спишь
Но если нет – позвони мне, пожалуйста.
(Извини, что транжирю твой запас смс)
Я не была уверена, что в состоянии говорить по телефону, но решила на этой мысли не заостряться. Укрылась одеялом с головой и набрала номер Оушена. Не хватало, чтобы родители услышали мой голос, хоть и приглушенный. Объясняй им тогда, почему тратишь минуты сотовой связи на ночной разговор, да еще и с парнем.
Оушен ответил после первого гудка. Отслеживал телефон, схватил его, едва экранчик загорелся? Тоже боялся, что мать застукает?
Но «привет» он произнес в полный голос, как человек самостоятельный. Похоже, только за мной одной круглосуточный родительский надзор.
– Привет, – прошептала я. – А я под одеялом прячусь.
Он рассмеялся.
– Прячешься? Почему?
– Мои все спят, не хочу их будить. Вдобавок мне влетит, если родители узнают. Мало того что ночью не сплю, так еще и деньги трачу.