– Извини, – сказал Оушен. Впрочем, в голосе никаких извиняющихся ноток я не уловила.
– У меня температура, Оушен. Я как из школы пришла – сразу в постель. Только что проснулась, увидела твои сообщения.
– Температура? Ты заболела? Что с тобой? – заволновался Оушен.
– Пока неизвестно.
– Но сейчас тебе лучше?
– Голова побаливает, а так ничего. – Он не отвечал, и я уточнила: – Ты слушаешь?
– Да, конечно. Я как-то внимания не обратил, а вот ты сказала про температуру – и я понял: мне тоже не по себе.
– Серьезно?
– Да. Я просто…
Меня опять бросило в жар. Лоб запылал.
– Давай поговорим, Ширин? – Его голос немного дрожал. – Ты меня избегаешь, я не понимаю почему, и если мы это не обсудим, я… я не знаю…
– Что не обсудим?
– Наши отношения. – Оушен будто задохнулся. – Господи, что же еще! Есть ты, есть я. Есть мы. У меня, чтобы ты знала, при тебе мысли путаются. – Он помолчал и добавил: – Мне крышу снесло.
Мои мысли тоже поплыли, а сердце пустилось вскачь. Дыхание перехватило. Все тело парализовало.
Ох как хотелось ответить! Только слова не шли на ум. Вдобавок я сильно сомневалась, что нужно их подбирать, произносить с определенной интонацией – короче, заморачиваться. Я бы так и молчала до утра, однако Оушену, видно, ждать было невмочь.
– Скажи, Ширин, – это только со мной происходит? Насчет тебя я нафантазировал, да?
Он застал меня врасплох. Не думала, что Оушен окажется таким храбрым. Что откроется весь, до самой сердцевины. Что своей внезапной уязвимостью даст понять: никаких недомолвок. Никакого кокетства. Вот он, вот его сердце, отданное во власть всех стихий. Как к нему за такое не проникнуться?
Я прониклась.
И здорово испугалась.
До меня стало доходить: жар – прямое следствие утреннего случая в классе, логическое продолжение истории с Оушеном – ведь чем дальше он говорил, тем сильнее меня лихорадило. Голова уже просто плыла, раскаленный мозг испарялся.
Я закрыла глаза. Прошептала:
– Оушен…
– Да?
– Я… я только…
Тут я замолчала. Постаралась совладать с мыслями. Оушен дышал в трубку. Ждал чего-то. Нет, не чего-то – он ждал правды. И, без сомнения, он был ее достоин. Хотя бы ее.
– Ты не нафантазировал, Оушен. Насчет меня.
Он выдохнул. С трудом, с надрывом. Когда он заговорил, голос показался чуть охрипшим.
– Правда?
– Да. Я чувствую то же самое.
Некоторое время мы оба молчали. Просто слушали дыхание друг друга.
– Тогда, Ширин, почему ты меня отталкиваешь? Чего боишься?
– Этого. – Я отвечала с закрытыми глазами. – Этого я и боюсь. Потому что к добру это не приведет. Потому что у нас нет будущего.
– Да почему? Твои родители будут против? Не захотят, чтобы ты встречалась с белым парнем?
Я открыла глаза. Я даже рассмеялась – коротко и грустно.
– Причина не в родителях. То есть они, конечно, твою кандидатуру не одобрят, но не потому, что ты белый. Им вообще ни один парень не подойдет. В принципе. Но мне на это плевать. – Я вздохнула. – Дело не в них.
– А в ком? Или в чем?
Я молчала долго, слишком долго. Оушен не давил на меня.
Ни слова не говорил. Ждал.
Наконец я нарушила тишину.
– Ты очень, очень славный. Ты хороший человек. Но ты даже не представляешь, насколько все сложно. Не представляешь, насколько твоя жизнь изменится, если в ней буду я.
– Что ты имеешь в виду?
– Мир жесток, Оушен. Люди – через одного расисты.
Целую секунду Оушен молчал, потрясенный моими словами.
– Так ты из-за этого волнуешься?
– Да, – сказала я тихо. – Из-за этого.
– Слушай, мне на чужое мнение плевать.
Голова снова раскалилась. Если бы я не сидела, точно бы упала.
– Ширин, Ширин, – заговорил Оушен. – Ты напрасно заморачиваешься. Ничего дурного у меня в мыслях нет. Я только хочу узнать тебя поближе. Сама подумай: я тебя случайно задел – случайно, Ширин! – и вот полсуток дышать свободно не могу. – В голосе засквозило напряжение. – Неспроста ведь. В смысле, я… Я хочу понять, что происходит, – почти выдавил Оушен. – Что происходит с нами.
Под ударами моего сердца ребра сотрясались.
– Это происходит и со мной, – прошептала я.
– Правда?
– Правда.
Он глубоко вдохнул. Заговорил с дрожью в голосе:
– Давай будем просто встречаться. Вместе проводить время. Только не в школе. Где-нибудь подальше от этой мерзкой лаборатории. Давай, а?
Я рассмеялась. Снова почувствовала головокружение.
– Твой смех – знак согласия?
Я вздохнула. Ох, как отчаянно мне хотелось сказать: «Да, да, да!» Однако сказала я другое:
– Ну, может, время от времени… Только никаких предложений руки и сердца, договорились? А то у меня их уже целая коллекция.
– Ты еще и шутишь? – Оушен, судя по интонации, тоже смеялся. – Сердце мне разбиваешь – и шутишь? Ну ты сильна!
– Да, – вздохнула я.
Не знаю, что на меня нашло. Улыбка сама собой появилась.
– Подожди – ты сказала «да»? Ты согласна со мной встречаться?
– Согласна.
– Честно?
– Честно, – прошептала я. – Я согласна с тобой встречаться.
Меня трясло разом от нервного перевозбуждения, счастья и ужаса. Температура резко подскочила. Я была близка к обмороку.
– Оушен, уже поздно. Давай я тебе потом позвоню, ладно?
– Ладно.
– Тогда пока.
Мы прервали связь.
А я еще три дня провалялась в постели с температурой.
Глава 18
Хоть жар и отпустил уже в пятницу, мама не выпускала меня из дому до самого понедельника, несмотря на мои уверения, что со мной полный порядок, что никаких других симптомов болезни нет. Мама просто меня не слушала. Ей все казалось, симптомы вот-вот возникнут. Но ни признаков простуды, ни болей не появилось. Я могла пожаловаться только на жар в голове. Мозги словно плавились.
Оушен мне писал, но просветления мои были настолько кратки, что я ни разу не ответила. Как-нибудь, думала я, узнает же он, что я болею. Под «как-нибудь» я подразумевала «через Навида».
Навид пришел навестить меня в пятницу, после занятий. Сел на кровать, щелкнул по лбу.
– Перестань, – буркнула я и зарылась лицом в подушку.
– Твой парень тебя сегодня искал.
Я повернулась так резко, что шея хрустнула.
– Кто-кто меня искал?
– Ты отлично слышала.
– Он не мой парень.
Навид приподнял брови.
– Не знаю, что ты с ним сделала – с этим бедолагой, который не твой парень, – только он по уши в тебя влюблен.
– Не пори чушь.
Я снова стала искать спасения в подушке.
– Это не чушь.
Не оборачиваясь, я показала брату средний палец.
– Не хочешь – не верь, – произнес Навид. – Я подумал, ты должна знать. Человек волнуется. Ты бы ему звякнула, что ли.
Что-то новенькое. Я собиралась с мыслями, тянула время – поправляла подушку, буравила брата взглядом.
– Ты не шутишь?
Навид пожал плечами.
– Ты не собираешься надавать ему пендалей? Хочешь, чтобы я сама позвонила парню?
– Мне его жалко. Он производит хорошее впечатление.
– Неужели? – усмехнулась я.
– Ширин, я серьезно. – Навид поднялся. – И вот что: сейчас я тебе дам ценный совет. Всего один, поэтому сосредоточься.
Я закатила глаза.
– Если парень тебе не нужен, лучше сразу ему откажи.
– Ты о чем?
– Не будь жестокой.
– Я не жестокая.
Брат был уже у двери. При моих словах расхохотался.
– Ширин, ты не просто жестокая – ты бесчеловечная. Подумай, оно нам надо – осколки чужого сердца по дому собирать? Парень с виду – баклан. Явно не представляет, во что впутывается.
Я слова вымолвить не могла – так меня Навид ошарашил.
– Обещай мне, ладно? Сразу его отшей, если он тебе не нравится, договорились?
Навид не знал, что Оушен мне как раз нравится. Очень. Не в этом проблема. С самокопанием покончено, все давно ясно. Проблема в другом: само чувство к Оушену мне не нужно.
Картины времяпровождения с Оушеном рисовались одна другой ярче. Вот мы идем вдвоем – и кто-то швыряет мне в лицо оскорбление. Оушена сначала парализует. Далее мы оба, изнемогая от неловкости, делаем вид, будто все в порядке, даром что я изо всех сил подавляю бешенство. Два-три таких случая – и Оушен станет избегать совместных выходов, а в один прекрасный день взглянет правде в глаза, призна́ет: появляться со мной на людях ему не хочется. Другой пример: Оушен представляет меня родственникам или друзьям, те не особо стараются скрыть отвращение и/или осуждение. Оушена осеняет страшная догадка: друзья его, оказывается, расисты, а родители ничего не имеют против маленьких радостей нонконформизма ровно до тех пор, пока какой-нибудь цветной девице не придет охота целоваться с ненаглядным сыночком.
Связь со мной проколет пузырь, в котором до сих пор благополучно жил Оушен. Теперь все во мне – лицо, одежда – имеет прямое отношение к политике. Было время, когда я одним своим присутствием напрягала людей – правда, с этим мирились как с необходимым злом, которое легко игнорировать. Но вот уже больше года на меня направлен пресловутый прожектор; двенадцатого сентября я и проснулась-то утром словно от слепящего луча. Кого волнует, что трагедия в Нью-Йорке потрясла меня не меньше, чем всех остальных? В мое горе как не верили, так и не верят. Незнакомые люди называли меня убийцей. Везде: на улице, в школе, в магазине, на заправке, в кафе; кричали, не стесняясь, не сдерживая ненависти: «Катись обратно в свой Афганистан, сношайся там с верблюдами, террористка проклятая!»
Хотелось ответить: да я живу в соседнем квартале! Я сроду в Афганистане не была. Я верблюда единственный раз видела – в Канаде, и он, тот верблюд, проявил неизмеримо больше доброты, чем вы, двуногие.
Но я молчала. Мои объяснения никто бы не принял. Говорили обо мне в моем присутствии; речь, обращенная к другому, на самом деле предназначалась для моих ушей. Меня обсуждали, не спрашивая моего мнения. Я сделалась ходячим аргументом, подтверждением статистических данных. Остаться подростком, человеком из плоти и крови мне не дали. Моя роль была масштабнее.