Наши взгляды встретились.
Оушен коснулся моей щеки. Чуть шершавые подушечки пальцев прошлись по коже. Я отпрянула – настолько это было неожиданно. Единственное прикосновение – а какая реакция с моей стороны! Я задышала часто-часто, а в голове начался очередной пожар.
– Прости, Оушен, – выдохнула я. – Не могу я. Не могу.
– Почему?
– Потому.
– Почему потому?
– Потому что ничего не получится. – Меня трясло. Собственные слова казались бредом. – Ничего.
– По-моему, это от нас зависит, получится или нет. По-моему, все в наших руках.
Я качнула головой.
– Тут слишком много трудностей. Ты просто не понимаешь. Но ты не виноват. Ты рос в другой среде. Тебе кажется, все у тебя будет как запланировано, плюс я. А на самом деле жизнь со мной – и даже не именно со мной, а с любой девушкой вроде меня… – Я замолчала, подбирая слова. – Короче, тебе будет слишком тяжело. У тебя друзья, родственники… Подумай о них…
– Да почему ты так уверена, что меня волнует чужое мнение?
– Потому что когда-нибудь…
– Никогда. Ни потом, ни сейчас.
– Ты говоришь под влиянием момента. Но разве ты можешь поручиться за свои будущие ощущения? Поверь, Оушен, придет время, когда тебе станет не все равно.
– Может, я сам за себя решу?
Я продолжала качать головой. Взглянуть на Оушена не решалась.
– Послушай, Ширин.
Он взял мои руки в свои – и только тогда я осознала, как они дрожат. Наверное, с самого начала у меня была эта противная дрожь, и он видел! Оушен сжал мои пальцы. И притянул меня к себе. Сердце совсем ошалело.
– Послушай меня. Поверь мне. Я плевал и плевать буду на чужое мнение. Мне параллельно, поняла?
– Нет, не параллельно. Это только так кажется. На самом деле – нет.
– Откуда у тебя такая уверенность?
– Из личного опыта. Я сама повторяю, что мне плевать на других. Что меня их отношение не волнует. Что отморозков с их тупыми замечаниями я в гробу видала. Но это неправда. – Вот и высказалась. В глазах отчаянно защипало. – Будь это правдой, Оушен, я бы так не расстраивалась. Я бы не бесилась. Бешусь – значит, я слабая. Вот логически рассудить: какие могут быть обиды? Городской сумасшедший, распоследний бомж, вопит мне вслед: «Проваливай отсюда, террористка!» Мне бы мимо ушей пропустить – а я трястись начинаю. Каждый раз! Каждый раз будто хлыстом бьют! Только в последнее время боль чуть быстрее проходит. – Я сделала паузу и продолжила: – Где тебе знать, каково это? Ты мою жизнь в деталях не представляешь, ты не представляешь, на что подпишешься, если решишь быть со мной. А ведь ты, Оушен, в таком случае будто в другой лагерь переметнешься. Причем открыто. Сам себя сделаешь мишенью. Подумай об этом! Вот ты живешь в счастливом, удобном мире, а если…
– В счастливом? В удобном? – перебил Оушен. – Как бы не так! – Глаза его вдруг сверкнули, он заговорил со страстью: – Если моя жизнь считается счастливой, значит, в мире полный хаос! Раньше я думал, что не полный. Теперь понятно. Я, Ширин, чтобы ты знала, совсем не считаю себя счастливым. И я не хочу уподобиться своим родителям – ни судьбой, ни характером. Все остальные, кого я знаю, тоже, кстати, на образец для подражания не тянут. Мне чего-то своего нужно. И я сам буду выбирать, как жить и с кем.
Я слов не находила – только в упор смотрела на Оушена, только слушала, саундтреком к его тираде, собственное отчаянное сердцебиение.
– Ты вот из-за чужого мнения переживаешь. Я понимаю. А мне самому фиолетово.
– Оушен, – пролепетала я. – Прошу тебя…
Он по-прежнему не выпускал моих рук, он казался надежным, будто скала, и гиперреальным. Вот как ему сказать, что я решения ни на йоту не изменила, как попросить замолчать – не то у меня сердце разорвется?
– Пожалуйста, Ширин, не делай этого. Не отказывайся от меня из-за страха перед кучкой тупых расистов. Вот если я сам тебе противен – тогда уходи. Скажи, что я придурок, что я урод – и то не так обидно будет.
– Ты замечательный, – прошептала я.
Он вздохнул. Потупил взгляд и констатировал:
– От этого не легче.
– А еще у тебя очень красивые глаза.
Оушен резко поднял голову.
– Ты действительно так думаешь?
Я кивнула.
Тогда он рассмеялся. Тихо, нежно. Прижал мои ладони к своей груди. К мускулам, за которыми ухало сердце. Такой он был жаркий, что у меня голова закружилась.
– Ширин.
Снова – глаза в глаза.
– Ты ничего не хочешь мне сказать – в смысле, ничего оскорбительного? Такого, чтобы я к тебе хоть чуточку охладел?
Я покачала головой.
– Оушен, прости меня. За все.
– Я одного не пойму: откуда у тебя такая уверенность? Ну, что ничего не выйдет. Что наши отношения добром не кончатся и так далее. – Глаза у него снова погрустнели. – Может, все-таки попробуем?
– Незачем пробовать. Все заранее известно.
– Ничего не известно.
– Ты ошибаешься. Я наше будущее как на ладони вижу.
– Это тебе так кажется. Не можешь ты, Ширин, ничего заранее знать.
– Могу. Потому что…
И он поцеловал меня.
Поцелуй был не такой, о каких я читала. Не просто чмок, мягкое и мимолетное прикосновение чужих губ к твоим. Нет, он вызвал самую настоящую эйфорию – вся телесная деятельность свелась к дыханию и сердцебиению, причем и они стали неразделимы. Я не так поцелуи представляла. Поцелуй Оушена оказался лучше моих фантазий, точнее, лучше всего, что со мной до сих пор происходило. Раньше я никогда не целовалась, но откуда-то знала, что и как нужно делать. Я растворилась в поцелуе, растворилась в Оушене. Он раздвинул мои губы – это было восхитительно, потому что там, внутри, оказались сладость и тепло, и в них я бросилась с головой. Вжатая в дверцу машины, я запустила пальцы в шевелюру Оушена, забыла обо всем. Думала только: вот оно, вот оно; и, когда Оушен оторвался от моего рта, чтобы сделать вдох, я оцепенела, осознав: нет, невозможно, это невозможно. Оушен приник лбом к моему лбу, выдохнул: «О!» и «Боже!», и я решила – теперь все; но он снова взялся целовать меня.
В отдалении зазвенел звонок, словно первый звук от сотворения мира.
Тогда-то разум ко мне и вернулся.
Дребезжание звонка проехалось по нервам.
Я отпрянула. Взгляд у меня, наверное, был безумный. Я задышала в усиленном режиме, будто дайвер, который слишком долго просидел под водой.
– Боже! – повторяла я между выдохами. – Боже, Оушен…
Он приник к моим губам.
Я словно утонула.
Наконец наши губы разомкнулись. Мы оба еле дышали. Оушен, глядя на меня в упор, чуть слышно произнес «Очуметь», а я зачастила:
– Мне надо идти. Мне надо идти.
Он, казалось, еще не вполне очнулся, я этим воспользовалась, схватила рюкзак – и тогда Оушен расширил глаза, вздрогнул и попросил:
– Останься.
– Не могу. Звонок. Мне надо в класс.
Это была ложь, о появлении в классе и речи не шло. Я просто трусила. Я пыталась сбежать. Нащупала дверную ручку, распахнула дверь, когда услышала:
– Подожди!.. Давай просто будем друзьями, ладно?
С этой фразой я выскочила прежде, чем Оушен успел снова меня поцеловать.
Я оглянулась – всего один раз. Оушен, потрясенный, уязвленный, смотрел мне вслед.
Своим согласием на откровенный разговор я только усугубила ситуацию.
Глава 20
На биологию я не пошла.
Опыты с кошачьим трупом закончились, мы теперь просто читали учебник, ожидая новой лабораторной работы. Но и сидеть над учебником, когда Оушен так близко, было выше моих сил. Очутиться рядом с Оушеном почти сразу после поцелуев в машине казалось ужасно. Нет, пусть все уляжется. Пусть пройдет время. Пусть исчезнет это ощущение – будто мое тело вылеплено исключительно из нервов, будто мышцы и кости кто-то удалил, чтобы освободить пространство для нового чувства.
Я теперь даже от себя не скрывала – наши с Оушеном отношения полностью вышли из-под контроля.
Весь день я то и дело касалась пальцами губ, я не верила, что поцелуи были, а не пригрезились. Голова горела. Жизнь казалась непредсказуемой. И, однако, я с нетерпением ждала тренировки. Брейк-данс помогал сосредоточиться, возвращал видимость самообладания. В брейк-дансе все было просто: занимаешься – есть результат. Отлыниваешь – нет результата.
Без вариантов.
– Ты что творишь, черт возьми?
Это меня так брат встретил.
Джакоби, Биджан и Карлос сгруппировались в дальнем углу. Прикидывались, что до меня им дела нет.
– А в чем проблема? – фыркнула я, исподтишка пытаясь угадать ответ по лицам всех четверых.
Навид прищурился. Потом выпучил глаза и устремил взгляд к потолку. Взлохматил волосы обеими руками.
– Я тебе сказал позвонить ему. А не целоваться с ним.
Я окаменела.
Он что, все видел?!
Брат качнул головой.
– Слушай, я лично не против. По мне, целуйся с кем хочешь – никогда тебя святошей не считал. Но не у всей же школы на виду! И не с таким парнем, как Оушен Джеймс. Тебе этого не спустят, Ширин.
Мне кое-как удалось разлепить пересохшие губы, но заговорила я, несмотря на все усилия, сдавленным шепотом.
– Навид, – вымучила я, всерьез опасаясь сердечного приступа, – о чем ты?
Он вдруг смутился. Будто не знал наверняка, прикидываюсь я или правда перепугана. Будто я и впрямь могла недоумевать, как Навиду стало известно про мой первый поцелуй.
– У машин есть окна.
– И что?
– А то, что вас двоих видели.
– Допустим, только кому какое дело? – Теперь я почти кричала. Паника слишком быстро трансформировалась в ярость. – Кому какое дело? Почему свидетели сразу помчались тебе докладывать?!
Навид нахмурился. Казалось, еще сомневался: может, я придуриваюсь?
– Да ты хоть что-нибудь про этого Оушена знаешь?
– Разумеется.
– Тогда должна бы понимать.
Я едва дышала. Едва сдерживала негодующий вопль.
Однако произнесла, хоть и вполголоса, зато четко и уверенно:
– Богом клянусь: если сейчас же не объяснишь, в чем дело, – дам тебе между ног.