очутился в невыносимом положении. Ежедневно, чуть ли не ежечасно был вынужден словами и кулаками реагировать на реплики о моей вере, о том, что значит исповедовать ислам в американской провинции. Это изматывало Оушена, однако он с прежним упорством твердил, что ему все равно.
Не все равно было мне.
Инстинктивно я стала сторониться Оушена. Еще больше замкнулась. Настраивала себя на жертву – отказаться от вновь обретенного счастья в пользу покоя. Оушен реагировал с удивительной чуткостью. Мигом просек, что расстояние между нами увеличивается, и запаниковал. В его глазах появилось затравленное выражение. Страх потерять меня сквозил по ночам в его голосе, окрашивал драматизмом простой вопрос: «Как ты?» Даже его прикосновения теперь были не в меру осторожными, будто Оушен боялся, как бы я не растаяла, подобно призраку.
Но главное – мои старания отдалиться вызывали обратную реакцию.
Иными словами, Оушен упорствовал в своем выборе. Чем здорово злил всех и каждого. Друзья отвернулись – Оушен только плечами пожал: дескать, невелика потеря. Предупреждения тренера оставались без внимания.
Я все думала: откуда у людей столько злобы? Потом сообразила: со мной-то ведь Оушен совсем недавно повстречался, а их всех знал чуть ли не с рождения – и так легко задвинул ради меня. Потому они и взъярились.
Реально плохо стало за неделю до зимних каникул.
Потом выяснилось – кто-то просто вздумал пошутить.
Приколоться над Оушеном. Разыграть всех, в смысле весь город. Шутка вышла из-под контроля, последствия стали катастрофическими.
Короче, пранкер взломал компьютерную систему, добыл адреса рассылки. Все школьники и все учителя не только города – целого округа – получили одинаковые письма. Достались они также родителям-активистам. О чем были письма? Даже не обо мне. Об Оушене.
Оушена обвиняли в поддержке терроризма, называли антиамериканским элементом, согласным на убийства невинных людей ради доступа к семидесяти двум девственным гуриям мусульманского рая. Требовали вышвырнуть его из баскетбольной команды как недостойного представлять город и позорящего седины ветеранов баскетбола, а также честные имена многоуважаемых спонсоров. Аноним не поскупился на эпитеты, а для пущей убедительности прицепил фото – мы с Оушеном держимся за руки. Вот, мол, граждане, вам и доказательство. Вот вам иуда во всей красе.
В школу стали поступать возмущенные звонки. Лавиной пошли гневные письма. Перепуганные родители требовали объяснений, общего сбора с привлечением городских властей. Мне и не снилось, что события, даже и не напрямую связанные со школьной баскетбольной командой, в принципе могут настолько занимать горожан. Оушен Десмонд Джеймс обнаружил, что является муниципальной собственностью не в пределах, ограниченных баскетболом (как он думал раньше), а весь, целиком.
Открытие потрясло его. Меня, разумеется, тоже, но я быстрее оправилась. В конце концов, я ведь примерно такое развитие событий и предчувствовала. А бедному Оушену еще только предстояло усвоить ужасную истину: мир полон моральных уродов. Напрасно я ему говорила, что фанатики и расисты кругом буквально кишат – он только улыбался. «Где? В школе? В городе? Ты преувеличиваешь, Ширин! Люди как люди». А я не преувеличивала. Я по опыту знала. Когда гром грянул, я просто констатировала: вот какова она, расплата за привилегированное положение.
Оушен не нашелся с ответом.
Видеться нам стало совершенно негде. Даже просто чтобы перекинуться словечком-другим. Конечно, у каждого из нас по-прежнему были сотовый телефон и собственная комната. Но чтобы поговорить в школе, жужжавшей, как растревоженное осиное гнездо, – нет, этого мы не могли. Каждый урок превратился в испытание. Учителя – и те явно меня боялись. Один только мистер Джордан проявлял признаки сочувствия, правда, от него мало что зависело. Парни и девчонки, с которыми я даже глазами никогда не встречалась, задавали идиотские вопросы:
– Слушай, а что конкретно надо сделать, чтобы заполучить семьдесят две девственницы?
– Эй, а тебе разве религия позволяет встречаться с белым парнем?
– Ты, часом, Саддаму Хусейну не родня?
– Какого черта ты вообще в Америке делаешь? Ты ж нашу страну ненавидишь!
Я огрызалась, но без особого успеха. Все было как в игре «Прогони крота» – только стукнешь молотком по одной кротовьей голове, как рядом высовывается из норы другая.
Однажды Оушен не выдержал – сбежал с тренировки. Тренер и его, и остальных игроков просто замучил – никогда еще они по столько времени не проводили в спортзале. Оушен не сомневался: его хотят вымотать, чтобы на меня сил не осталось. Разумеется, от прогула следовало ожидать последствий, однако я отмела самую мысль о них. Я очень хотела побыть с Оушеном наедине, поговорить, глядя ему в лицо, и убедиться, что он пусть худо-бедно, а справляется с ситуацией.
Мы засели в его машине, на стоянке перед блинной.
Оушен прижался затылком к оконному стеклу, прикрыл глаза и стал излагать последние события. Тренер Харт, говорил Оушен, убеждает замять идиотскую историю, это, мол, легче легкого. Школьная администрация официально подтвердит, что письмо о пособничестве терроризму – фейк, и все, дело сделано.
Оушен скривился.
Почему – я не поняла. Идея насчет официального опровержения его террористических пристрастий, по-моему, была совсем не плоха.
– Ну и чего же ты медлишь? Действительно, все просто, – сказала я.
Оушен невесело рассмеялся. Поднял взгляд.
– Опровержение будет иметь силу, только если мы с тобой перестанем видеться. Совсем.
Меня словно под дых ударили:
– Вот как!
Тренер Харт сказал, что Оушену не следует со мной связываться. Про нас и так ходили слухи, а совместное фото, прицепленное к письму, стало последней каплей. Дело приняло политическую окраску. Пусть Оушен, если не верит, пробежится по заголовкам газетных статей, посмотрит новости по телевизору – все идет к тому, что Америка объявит войну Ираку. Нет, конечно, в СМИ всегда нагнетают, с этим не поспоришь, но в последнее время нагнетают как ненормальные. Значит, причина таки есть. Люди – на грани. Любая малость грозит бурей. Он, тренер Харт, пожалуй, сумеет доказать, что Оушен стал жертвой фотошопа. Но пусть Оушен задумается: а прокатит ли такая версия, если свидания с девушкой в хиджабе продолжатся? А то ведь нетрудно и новое фото сделать, верно?
У меня вырвалось:
– Ох.
Оушен, совершенно измочаленный, запустил пальцы в волосы.
– Значит, ты… – Я едва дышала. – В смысле, если ты… на такое пойдешь… я… все пойму…
– Черта с два! Я на такое не пойду! Это они все у меня пойдут… сама знаешь куда!
– Но…
Оушен продолжал мотать головой.
– Ни за что от тебя не откажусь. И хватит об этом. А Харта я уже послал.
С минуту я только глаза таращила, не в силах говорить. Гнев и боль за Оушена, за нас с Оушеном, нахлынули и совпали с приступом безудержной радости. Я растерялась: какой из эмоций отдаться как волне, которая вынесет меня на твердый берег, а не утащит в пучину? Мало ли, что мне хочется быть с Оушеном! Мое желание еще ничего не гарантирует.
Наверное, эти мысли отразились у меня на лице. Оушен подался ко мне, взял мои руки в свои.
– Это же ерунда, Ширин! Подумаешь, шум подняли! Пошумят и перестанут. Нам-то что до всяких отмороженных? Для меня все остается по-прежнему.
Я не сумела встретиться с ним взглядом.
– Ширин, – заговорил Оушен. В голосе сквозила мольба. – Мне на всех плевать. Хотят из команды меня выгнать – пускай выгоняют. Может, так даже лучше будет. Пропади он пропадом, этот баскетбол.
– Я с тобой, – прошептала я.
Констатировала факт: я Оушену жизнь испортила.
Может, ему и было на всех плевать.
А мне – нет.
Негатив увеличивался в объеме как снежный ком, и прикидываться, будто мне не страшно, я уже не могла. Я боялась, что Оушен станет изгоем. Беспокоилась за его перспективы, за его будущее. Заметила ему: отчисление из команды лишит его шансов на стипендию. Оушен усмехнулся. Сказал: расслабься, у матери на мое обучение давно отложена кругленькая сумма.
Но расслабиться не получалось.
Тревога так и грызла.
Я качала головой, уставившись на собственные ладони, и тут Оушен погладил меня по щеке. Я подняла взгляд. Увидела страдание в его глазах.
– Ты, главное, от меня не отказывайся, ладно? Я буду с тобой всегда.
Этой клятвой Оушен окончательно парализовал мою волю.
Что делать, я не представляла. Интуиция говорила: исчезни из его жизни. Отпусти его. Даже Навид заявил, что дело зашло слишком далеко, что надо порвать с Оушеном, если еще не поздно.
А назавтра меня отловил тренер Харт.
Конечно, нельзя было оставаться с ним наедине. Но он схватил меня за локоть прямо в школьной толпе, выдал: «На пару слов» – так, чтобы все слышали, – и повлек в комнатку при спортзале, уверяя, что намерен всего-навсего «обсудить ситуацию как старший товарищ». Когда же дверь за нами закрылась, Харт перестал сдерживать эмоции. Проще говоря, заорал.
Я гроблю будущее Оушена. Откуда меня черти в их замечательный город принесли? Только я появилась – повалили проблемы. Он, Харт, с самого начала подозревал, что именно я настраиваю Оушена бросить баскетбол. Я испоганила жизнь целого муниципалитета – это что, не очевидно? Очевидно! Ученики и их родители себя не помнят от тревоги, матчи отложены на неопределенный срок. На кону репутация всей команды. А город всегда славился сплоченностью, тут сплошные патриоты – так на кой я порчу имидж? Я специально выбрала в жертву самого лучшего баскетболиста, по принципу «гадить так уж гадить»?! Или вышло наобум, потому что в тех диких краях, откуда я родом, о баскетболе, о его значимости для таких вот сплоченных патриотичных американских городков и не слышали?!
Я не стала говорить, что родилась в Калифорнии, впрочем, Харт все равно не дал бы мне и слова вставить. Под занавес распорядился: отвали от Оушена, пока в его жизни хоть что-то хорошее неизмаранным осталось.