Возникла пауза, и в ней было будущее Юрия Владимировича Андропова. Он напряженно, лихорадочно думал.
«Скажи, Валера…— Голос звучал спокойно.— Скажи, а что у тебя за закавыка в биографии?»
«Опять — в корень. В самый корень. Я тебе отвечу. Как на духу. Но сначала ты мне ответь: принимаешь мое предложение?»
«Принимаю».
«Тогда дай пять!»
На этот раз рукопожатие было не просто крепким — стальным: дерни руку — не вырвешься.
«Теперь, Юрик, мы с тобой это… сиамские близнецы, хребтами срослись. Куда ты — туда и я. И — наоборот. Ты уж это запомни.— Валерий Гаянов в отличие от Андропова говорил нервно и воспаленно.— А закавыка… Один пункт в анкете. Я, Юрик, из кулацкой семьи. Только какие мы кулаки? У деда две лошади было и три коровы. Все своим горбом вместе с сыновьями, и среди них — мой отец. Захар Семенович Гаянов. Где в Сибири их кости тлеют? Сгинули мужики. Ладно! Такое наше время, и партия во главе с товарищем Сталиным всегда права. В анкете пишу — «из крестьян».— Валерий судорожно вздохнул.— Разговор, сам понимаешь, сугубо между нами».
«Конечно, конечно!» — поспешил Юрик Андропов.
«Что ж, сейчас мы все бумажки оформим, и гарантирую: через пару-тройку дней вызовем тебя телефонограммой, чтобы время не терять. Я сам в Рыбинск, первому комсомольскому, Геннадию Викторовичу, позвоню. Ты, Юрик, в рубашке родился: ваш первый секретарь по возрасту на повышение в комсомоле не тянет. Расти ему дальше здесь, в Рыбинском райкоме партии.— Валерий усмехнулся.— Если расти… Так что ты готовься к переезду, жену соответствующим образом настраивай. Вперед, Юрик! Мы победим!»
Дальше все произошло, как и говорил Валерий Гаянов. Через два дня позвонил секретарь Рыбинского горкома ВЛКСМ Геннадий Виноградов, Геннадий Викторович:
— Собирайся, Андропов,— В телефонной трубке послышался вздох.— Ретивые вы, новая смена. В Ярославль, к Гаянову. Заезжай ко мне за личным делом. Гаянов велел передать: едешь пока один, семье еще жить негде. Нет, какие вы все шустрые! — Опять трубка тяжело вздохнула.— А кто здесь работать будет? Кого мне вместо тебя… Впрочем, чего это я?… Сейчас приедешь, обсудим кандидатуру. Жду после обеда, к двум.
А уже через два месяца, в середине жаркого засушливого июля, Юрий Владимирович Андропов, второй секретарь Ярославского обкома комсомола, приехал в Рыбинск, в Слип, за семьей: квартира была получена. И какая! В новом, построенном недавно доме, для высшего руководства области, двухкомнатная,— улица Малофевральская, 2. Нина не верила, плакала от счастья.
В Рыбинске, в горкоме комсомола, Юрию Андропову устроили торжественные проводы, сначала официальные в актовом зале, потом дружеские, в узком кругу, в кабинете первого секретаря. И после нескольких тостов, кратких речей, объятий, комсомольских песен («Дан приказ: ему на запад. Ей — в другую сторону…») его отозвал в комнатушку секретарши Геннадий Викторович, высокий, худой, дерганый, с впалыми щеками, с желто-коричневыми пальцами от махорочных самокруток, и спросил почти шепотом:
«Скажи как на духу, Юра, что у тебя с Софьей Плаховой произошло?»
«Что значит произошло? — У второго секретаря Ярославского обкома комсомола мгновенно вспотели ладони рук.— Когда?»
«Не знаю когда.— Геннадий Викторович вздохнул.— Перед твоим отъездом, в апреле, выходит».
«Ровным счетом ничего не произошло, Геннадий Викторович».
«Я понимаю. На сплетни у нас народ горазд. Говорят, влюблена она в тебя до беспамятства. Была… Жаль девку…»
«Да что случилось?»
Зазвонил телефон. Геннадий Викторович поднял трубку:
«Горком комсомола. У аппарата Виноградов».
…Телефон продолжал звонить настойчиво, с равными перерывами.
Председатель КГБ, открыв глаза, поднял телефонную трубку, спросил хрипло:
— Что?
— Юрий Владимирович, опять Заграев вас домогается. Послать его…
— Да нет,— перебил Андропов.— Переключите на меня.— В трубке уже слышалось прерывистое дыхание,— Здравствуйте, Владимир Павлович — Голос хозяина Лубянки звучал спокойно, вежливо, но холодно.
— Добрый вечер, Юрий Владимирович, вы уж извините, что так поздно беспокою вас… Но крайние, самые крайние обстоятельства…— В своей роскошной квартире на улице Горького Владимир Павлович Заграев просто задыхался от волнения.— Да, самые крайние. Вынуждают… В столь поздний час…
— Да вы успокойтесь, Владимир Павлович. В чем дело?
— Вы наверняка в курсе… На этой идиотской демонстрации, на Пушкинской площади… Ну… О, Господи! Был арестован мой сын, Виталий…
— Факт прискорбный.— Юрий Владимирович помедлил.— Владимир Павлович, вам было известно, что сын состоит членом подпольной фашистской организации?
— Нет! Клянусь, нет! — исторг вопль Владимир Павлович.— Если бы я знал… Собственными руками… Юрий Владимирович, по старой дружбе…— «Старая дружба» заключалась в том, что они были лично знакомы: много лет назад на каком-то месячном семинаре в Высшей партийной школе оба читали лекции, каждый по своему предмету, и за этот месяц часто встречались, беседовали, вместе оказывались за столиком во время обедов и вечернего чаепития.-…По старой дружбе. Ведь мой Виталий еще совсем мальчик, девятнадцати нету, по глупости. Клянусь, он не представляет для общества никакой опасности. Теперь я лично займусь его нравственным воспитанием…— «Тебе ли толковать о нравственности, толстый боров»,— подумал Андропов.— А в милиции… Ему удалось позвонить домой. В милиции его бьют, издеваются. Моя Зина слегла от горя…
— Милиция мне не подчиняется,— перебил Председатель КГБ.— Звоните Щелокову.
— Юрий Владимирович, голубчик, ведь вы все можете!
«Действительно, все»,— подумал Андропов и спросил в лоб:
— Владимир Павлович, что это у вас там в институте за настроения распространяются?
Возникла пауза. В телефонной трубке лишь тяжело, с хрипом дышали.
— То есть, Юрий Владимирович?
— Настроения такого рода: будто бы Комитет госбезопасности провоцирует избиение партийных кадров по сталинской методике, продвигает своих людей на высшие государственные посты.
На той стороне телефонного разговора что-то произошло: в трубке — скрип, легкий треск, потом полная тишина. Похоже, Владимир Павлович Заграев лишился чувств и грохнулся на пол. Но вот возобновилось тяжелое дыхание, и он залепетал сдавленным свистящим голосом:
— Юрий Владимирович… Это какое-то недоразумение. Навет… Клянусь, наговор.
— Вот что,— жестко, властно перебил Андропов,— вы там, у себя в институте, Владимир Павлович, наведите порядок, разберитесь в настроениях товарищей.
— Да! Да! Юрий Владимирович! Непременно! Разберусь и доложу. Я… Мы… Мы вас не подведем.
«Что и требовалось доказать».
— И будьте со мной, Владимир Павлович, всегда откровенны.
— Да я всем сердцем! Всегда, всегда!…
«Ну и последний удар, завершающий».
— Не лукавьте, не лукавьте, товарищ Заграев. А кто, и в довольно-таки зрелые годы, тайно почитывал «Майн кампф», «Протоколы…» и прочую подобную литературу? — В трубке все замерло, похоже, там назревал второй обморок.— А ведь яблоко от яблони недалеко падает. Но, Владимир Павлович, успокойтесь. Кто прошлое помянет… Словом, положим эти ваши грешки под сукно. А с сыном я попытаюсь вам помочь. Спокойной ночи.— И Председатель КГБ положил трубку.
«Так… Вроде бы есть песенка прощальная, и там такие слова: «Еще один звонок, и поезд отойдет». Еще один звонок».
Юрий Владимирович поднял трубку телефона и набрал нужный номер.
— Полковник Рябинин у аппарата,— тут же прозвучал спокойный, четкий голос.
— Добрый вечер, Иван Петрович. Вот что: надо отпустить домой этого Виталия Заграева. С милицией у вас все отработано?
— Как всегда, Юрий Владимирович.
— Отпускайте. Но возьмите подписку о невыезде из Москвы, скажем, на полгода. Сохраним психологическое воздействие на эту публику.
— Слушаюсь, Юрий Владимирович!
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Председатель КГБ набрал номер своего домашнего телефона:
— Таня, я сегодня останусь у себя ночевать.
— Но почему…
— Все, все! Много работы.— Он положил, нет, скорее бросил телефонную трубку и тут же выругал себя за несдержанность.
Настроение стало портиться.
«Заказать, что ли, ужин? Нет, есть не хочется. Вскипячу чаю, попью с печеньем».
Юрий Владимирович переменил в кресле позу, расслабился, вытянул ноги. Закрыл глаза.
«Все, все. Сейчас этот кошмар кончится».
«…Ты не знаешь, что случилось?» — Первый секретарь Рыбинского горкома комсомола испытующе смотрел в глаза Юрия Андропова.
Двадцатитрехлетний Юрий Владимирович взгляда не отвел.
«Клянусь, не знаю».
«В начале июня, когда паводковые воды сошли, у деревни Холмики, недалеко от Мологи, два трупа нашли, утопленницы…»
«Кто же?» — вырвалось у второго секретаря Ярославского обкома комсомола.
«Софья Плахова и ее бабушка по матери, Анисья Ивановна Валькова, древняя старуха. Она, совсем одна, в этой деревне жила, в Холмиках, на берегу Мологи».
«Какое несчастье!» — искренне прошептал Юрий Андропов.
«Самое ужасное в этой истории…— Геннадий Викторович извлек из кармана кисет с махоркой и листками нарезанной газеты, стал скручивать козью ножку. Долго не получалось — желто-коричневые пальцы дрожали. Наконец скрутил, чиркнул спичкой, окутался облаком ядовитого дыма.— Самое ужасное в том, что они связали себя веревкой, к ней подцепили пудовую гирю, а старуха к рукам привязала еще какую-то икону. Так их и нашли. Шум поднялся, следствие. Медицинское вскрытие трупов. И оно показало: изнасилована была Соня Плахова».
Юрий Андропов молчал.
«Вот такие дела, товарищ секретарь,— Геннадий Викторович опять окутался облаком махорочного дыма,— Кстати… Когда у тебя был Валерий Гаянов?»
«Точно не помню. Наверное, в середине апреля. А что?»
«Да так. В общем, ты не бери в голову. Дело о самоубийстве Софьи Плаховой закрыто. Только тут у нас новый молодой следователь есть, дотошный парень. Он утопленницами занимался. Есть у него свое особое мнение. Вроде не согласен он с закрытием дела».