Они знали только, что их спецшкола, или «объект» — иначе начальство сие «учебное заведение» не называло — находится не очень далеко от Москвы, километрах в шестидесяти — семидесяти: это можно было примерно вычислить по времени, за которое их везли на экскурсию или на спецпрактику в удобных автобусах со странными стеклами: через них проникал дневной свет, но ничего не было видно — густое молоко перед глазами, как бы просвеченное солнцем.
В спецшколу Елизавета Смолина попала семнадцатилетней девушкой. И, получается, устроил ее туда Славик-швейцар и одновременно вышибала в «Пельменной». «Вытаскиваю тебя с панели,— сказал он, ухмыляясь и ковыряя куцым мизинцем в желтых лошадиных зубах.— Считай, спасаю. Век будешь мне обязана».
— Буду, Славик, буду. Спасибо.
Позади уже осталось собеседование, от которого Лиза чуть не свихнулась,— и ее приняли, для начала, до полного оформления, взяв расписку, что она «забудет» и «собеседование», и то предложение — в смысле новой профессии, которую сна получит в спецшколе.
— От «спасиб»,— усмехнулся Славик,— у меня насморк зелеными соплями. Порешим так… Два года отучишься, потом я тебя найду. Ну, иногда… Уж больно ты сладкая, Лизка. Иногда будешь мне давать по старой дружбе.
— Да уж буду, куда от тебя деться.
А дней за десять до этого разговора в «Пельменной» — как раз пятеро подружек из ПТУ чей-то день рождения отмечали — появились в подвальном зале два неприметных гражданина средних лет, правда одетых добротно и аккуратно. Их, заискивающе улыбаясь и сгибаясь жирной спиной, привел Славик, усадил за «служебный столик». Раньше этих субъектов здесь наблюдательная Лиза Смолина никогда не видела. Просидели они за столом, который был рядом с их девичьей шумной компанией, до конца их гульбы и потом остались, когда, галдя и хохоча, подружки отправились домой, в общежитие тараканье, будь оно неладно! Девки-дуры на «старых мужиков» внимания не обращали, мало ли? А Лиза заметила: те двое на них все время поглядывали, о них явно говорят, несколько раз встретила она внимательный, изучающий взгляд того, что постарше, но без всякого мужского интереса.
«Какой-то другой у него интерес»,— подумала она тогда.
И действительно… Буквально на следующий день, когда Лиза после занятий отправилась за продуктами для их «общего котла» (была ее очередь — подкупали девочки чего-нибудь вкусненького к скудным пэтэушным харчам на кровно заработанные), остановилась возле нее черная «Волга», открылась дверца, и тот, что постарше, вчерашний, голову высунул, улыбнулся:
— Здравствуйте, Елизавета Михайловна! Прошу в машину. Есть интересный разговор.
Обомлела Лиза прежде всего от этого обращения на «вы», да еще по имени-отчеству ее величают. Села в «Волгу». В такой машине — мягко, бархатно, просторно, тихая музыка играет — никогда она еще с клиентами не каталась. А садясь на заднее сиденье, подумала: «Значит, клиент. Вчера не так поняла».
«Волга» быстро промчалась по их улице; мелькнула злосчастная «Пельменная», машина попетляла по незнакомым пустынным переулкам и остановилась в тени старых деревьев — ветви нависали из-за высокого чугунного забора, решетка которого была украшена литыми серпами и молотами, в кругах из дубовых листьев.
Пожилой, обходительный гражданин молчал. Тихо и печально играла музыка.
— Здесь будем? — решилась начать разговор Лиза.
— Не будем, Смолина.— Мужчина вздохнул, не то осуждающе, не то сочувственно.
— А что же…
— Ты комсомолка, Елизавета? — перебил «клиент».
— Комсомолка…— прошептала Лиза.
— Как же так? Комсомолка, принадлежишь к передовому отряду советской молодежи, а занимаешься проституцией?
«Ах ты, моралист хренов! — Темная ярость захлестнула Лизу.— Педераст недорезанный!…»
— Ты, мужчина, своим детям морали читай! Я как-нибудь без них… Моралей ваших… Наслушалась! Еще с первого класса.— Тут она выдохлась как-то сразу и замолчала.
— Что еще скажешь, Лиза? — опять вздохнул непонятный «клиент».
— А то самое! — И Лиза, неожиданно для себя, всхлипнула, слезы закапали из глаз — Я жить хочу! Как люди! Вон осень скоро, а осенние сапожки, итальянские…— Она перестала плакать и оживилась.— На высоких каблучках, знаете? Так они семьдесят рублей стоят. Где я их возьму? У нас в училище стипендия — двенадцать рублей…
— Вот что, Лиза…— Пожилой мужчина — он сидел за рулем полубоком, повернувшись к ней.— Давай так. Со мной — только на «вы». И зовут меня Константином Владимировичем.
— Хорошо, Константин Владимирович,— прошептала Лиза, и предчувствие невероятных перемен в ее жизни переполнило юную девушку: она чуть не захлебнулась этим новым чувством.
— Я предлагаю тебе попробовать поступить в одну особую школу…
— Что значит — попробовать? — нетерпеливо перебила Лиза.
— Это значит, что предстоит конкурс. Не экзамены, а собеседование. Пройдешь его — будешь принята… Обучение — два года. А стипендия — двести рублей в месяц.
— Сколько? — ахнула Лиза, не веря своим ушам.
— Двести рублей. При этом одежда, питание… Поверь, по высшему классу,— бесплатно.
Изумленную Елизавету Смолину парализовало молчание. Наконец она тихо прошептала:
— Заливаете, Константин Владимирович.
— Честное слово, не заливаю.
— А какая профессия? — спросила семнадцатилетняя пэтэушница.
— Вот! Теперь, Лиза, поговорим серьезно.— Константин Владимирович помедлил немного.— Ничего не поделаешь, девочка… Была, есть и всегда будет эта древнейшая женская профессия.
— Какая? — спросила она, уже понимая, о чем идет речь.
— Та, которую ты осваиваешь по вечерам и ночам, после занятий в училище.— Лиза хотела что-то сказать, но была остановлена повелительным жестом.— Не перебивай меня. Выслушай молча, и, если тебя не устроит наше предложение, ты прямо сейчас откажешься от него, и мы с тобой навсегда расстанемся. При одном непременном условии: ты забудешь об этой нашей встрече, ее просто не было.
— Да, я понимаю,— сказала Лиза. Пэтэушница Смолина все схватывала на лету — такова уж ее натура.
Константин Владимирович говорил минут сорок. «Целая лекция»,— определила потом Лиза. В этой лекции доминировала в разных вариациях одна мысль: закончив школу, Лиза будет служить Родине на невидимом опасном фронте, станет внештатным секретным агентом органов государственной безопасности Советского Союза. (Что такое «внештатным», Лиза не поняла, но спросить не решилась.)
И Лиза Смолина согласилась. Она блестяще прошла собеседование, хотя оно стоило ей неимоверного психологического напряжения, была принята в спецшколу, в «объект», осознанно подписав договор с дирекцией «учебного заведения», осмыслив каждый его пункт, а их было в этом уникальном документе пятьдесят три.
В группе «А-06» их оказалось двенадцать ослепительных длинноногих красавиц в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Все разные. Их объединяло только два «восклицательных знака», по определению Дуси Савельевой: все они были русскими по национальности и все приезжие, из сельских мест (родители-колхозники); в основном, как поняла Лиза, девочки попали в спецшколу из ПТУ, как она, из захудалых техникумов, со столичных новостроек, где работали лимитчицы.
В их группе только одна воспитанница была «переростком» (как они ее окрестили между собой) — Евдокия Савельева, которой к моменту начала занятий было двадцать шесть лет. Девочки жили попарно, в уютной комнате со всеми удобствами: собственно, это были однокомнатные квартиры, только без кухонь. Лиза оказалась в одной комнате с Дусей Савельевой, и скоро они крепко сдружились, у них не было секретов друг от друга. И вообще постепенно Дуся стала как бы старшей в их группе, хотя старостой была другая девочка. Ее еще звали Мамой, Мамочкой, к ней спешили они и со своими горестями, и с радостями, и с секретами.
Эти отношения сохранились и после окончания школы, когда началась самостоятельная работа — в валютных ресторанах и ночных барах, в лучших московских отелях, в международном аэропорту Шереметьево-2, в «Интуристе» — они официально служили там горничными, официантками, экскурсоводами, стюардессами, однако главная работа, секретная, была совсем другой…
Но это потом, когда опостылевшие стены «объекта», который был больше всего похож на роскошный, со всеми удобствами, маленький концлагерь, были наконец покинуты.
Занятия в спецшколе Елизавете Смолиной — да и всем остальным, наверно,— потом очень долго постоянно снились. Три главных предмета: иностранные языки, один главный, второй «по выбору» (у Лизы был главный английский, «по выбору» — немецкий) — по три-четыре часа каждый день, не считая «домашних заданий»; спецподготовка — все, что связано с секретами предстоящей главной работы по техническим параметрам, и — «уроки любви» (так это называлось): сначала теория, начиная с вакхического опыта времен античности и до наших дней, потом практика — девочкам привозили партнеров, и мускулистых молодых жеребцов, и ветхих старцев (вот тогда, в начале практики, из «объекта» было отчислено несколько «воспитанниц» по причине «профнесостоятельности» — в группе «А-06» такая участь постигла двоих). Кроме того — мощная физическая подготовка, каждодневные занятия спортом, а также уроки музыки и танцев, уроки «поведения в свете», умение держать себя в любом обществе, этикет застолья, краткие спецкурсы по искусству, литературе, мировой и отечественной истории; три кинокартины в неделю: один советский, один из мировой классики, один порнофильм.
В группе «А-06» лучшими воспитанницами были Евдокия Савельева и Елизавета Смолина. Наверно, поэтому после окончания «учебы» они были распределены по «высшему классу» — Евдокия в «Интурист», Елизавета в гостиницу «Националь».
И началась работа… помимо всего прочего, на благо любимой социалистической Родины и во имя ее безопасности.
Да, дружбу девочки из группы «А-06» сохранили, и их объединяющим центром стала Дуся, Евдокия Николаевна (так ее уважительно стали называть некоторые девочки, самые младшие из них) — она объявилась в огромной квартире в «сталинском» доме в районе Патриарших прудов: вначале всех обзвонила — надо же! Сумела разыскать, собрала в своей столовой, организовав обильный изысканный стол: