Он ощутил теплую влагу ночного воздуха, в отдалении сбежались в кучу яркие огни,— наверное, там диспетчерская военного аэродрома.
— Здравствуйте, Юрий Владимирович. С благополучным прибытием. Добро пожаловать!
Слова произносились медленно, с напряжением, но акцент почти не ощущался.
Ночному непрошеному гостю сдержанно улыбался глава Венгерской Народной Республики и вождь коммунистов Венгрии Янош Кадар, протягивая руку.
Крепкое братское рукопожатие.
«Никаких воспоминаний,— приказал себе Андропов.— Только текущий момент. Только наши проблемы. Никаких воспоминаний…»
(Из мемуаров Миклоша Васарели, пресс-секретаря Имре Надя:
«Ночью с третьего на четвертое ноября 1956 года Янош Кадар был привезен в советское посольство на улице Байза, и там состоялась его беседа с послом Советского Союза в Венгрии. Как стало потом известно, Кадар был первым венгром, которому Андропов, человек скрытный и осторожный, изложил все прямо и откровенно: Имре Надь человек конченый, его политическая карьера завершится в тюремной камере; советским войскам отдан приказ подавить восстание; если Кадар откажется сотрудничать с Москвой, его ждет та же участь, что и Надя. И Андропов убедил Кадара принять советскую точку зрения.
В эту роковую ночь Имре Надь остался спать в парламенте. В четыре часа утра его разбудили: советские войска штурмуют Будапешт. В пять часов двадцать минут он обратился по радио к гражданам своей страны:
— Говорит Имре Надь, Председатель Совета Министров Венгерской Народной Республики. Сегодня на рассвете советские войска атаковали столицу с явным намерением свергнуть законное демократическое правительство Венгрии. Наши войска сражаются. Правительство находится на своем посту. Я сообщаю об этих событиях народу нашей страны и всему миру.
Через полчаса Имре Надь узнал о том, что Янош Кадар сформировал просоветское правительство страны, и власть ему несут на своей броне русские танки, уже ворвавшиеся в центр Будапешта…»
Добавим к этим воспоминаниям только один штрих. Имре Надь укрылся в югославском посольстве, в котором пробыл двадцать два дня. Он вышел оттуда, получив гарантии личной безопасности и от новых властей Венгрии, и лично от посла СССР Андропова. Не доехав до дома, он был арестован сотрудниками советской госбезопасности и брошен в тюремную камеру; через полтора года состоялся «суд», который вынес народному вождю Венгрии смертный приговор. В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня 1958 года Имре Надь был казнен.)
— Поскольку ночь, Юрий Владимирович, я предлагаю нашу беседу провести в несколько неофициальной обстановке.
— Где же?
— Есть у нас в Буде небольшая правительственная резиденция, скромный, но уютный замок, четырнадцатый век.
— Хорошо… Это даже интересно.
— Прошу в машину, Юрий Владимирович. На время, которое вы будете находиться в нашей стране, всем вашим людям будет оказано венгерское гостеприимство.
В черный длинный «роллс-ройс» он сел со своими телохранителями. Машина Яноша Кадара шла впереди. Спереди, с боков, сзади оба правительственных лимузина сопровождал эскорт вооруженных мотоциклистов. Временами в салон машины попадал слепящий свет фар.
Андропов сидел рядом с шофером, полузакрыв глаза. Ночь, Венгрия, и прошлое рядом, от него не уйти.
«Не вспоминать, не вспоминать…»
…Наверное, он задремал. Потому что, открыв глаза, увидел: машина мчится по мосту, внизу — Дунай, в котором отражаются левобережные огни Будапешта, водная гладь широка и необъятна, и уже возникает впереди правый берег, тоже в огнях, похоже, гора Варохедь.
Венгрия. Дунай. Где-то недалеко остров Чепель, на котором в ту пору была расположена советская военная база Токол.
«Не вспоминать! Да будь оно все проклято!…»
Сделаем это за Юрия Владимировича: вспомним.
Накануне советского вторжения в Венгрию, третьего ноября 1956 года, на базе Токол, окруженной быстрыми водами Дуная, начались переговоры венгерской делегации и представителей советской стороны, которые предложил срочно провести посол СССР в Венгрии господин Андропов, и речь на переговорах должна была идти о выводе советских войск из Венгерской Народной Республики.
Как только в комнате для переговоров появилась венгерская делегация в полном составе, в нее ворвались агенты КГБ, и все члены делегации были арестованы. Ее руководитель, генерал Пал Малетер, герой Венгерской революции, был тут же расстрелян.
По существу, одним ударом была обезглавлена венгерская армия.
Из воспоминаний члена делегации на несостоявшихся переговорах бывшего Председателя Совета национальной обороны и командующего венгерской национальной гвардией генерал-майора Бела Кимрали:
«Прошло четверть века, но и сейчас я отчетливо вижу фальшивую улыбку Андропова, его холодные серо-голубые глаза, в которых явно присутствует гипнотическая сила. Это были глаза инквизитора: вы мгновенно схватывали, что он мог с одинаковым успехом и улыбаться вам, и уничтожить вас. Это был человек, который прекрасно понимал, что происходит на самом деле. Однако до последнего момента он прикидывался передо мной, перед премьер-министром и другими, что дела идут, как обычно, как положено. Даже пираты, перед тем как атаковать корабль, выбрасывают черный флаг. Андропов был сплошной цинизм и расчет. Андропов для венгров — символ террора, который последовал за советским вторжением. Он сделал Венгрию безмолвной — как кладбище. Он депортировал тысячи венгров в Россию и отправил на виселицу сотни беззащитных юнцов».
Из воспоминаний тогдашнего шефа будапештской полиции полковника Шандора Копачи:
«Андропов производил впечатление сторонника реформ. Он часто улыбался, у него находились лестные слова для реформаторов, и нам было трудно уразуметь, действовал ли он только согласно инструкциям или по личному почину. Он был, несомненно, человек благовоспитанный и располагающий к себе. Вместо того чтобы приказывать то или это, как действовал его предшественник, Андропов всегда «советовал» или «рекомендовал». Но я неизменно чувствовал в нем что-то холодное и непроницаемое. Казалось, что его глаза меняли окраску, и было в этих глазах ледяное пламя, скрытое за стеклами очков.
Никогда не забуду последнюю встречу с этим страшным человеком. Так произошло — она случилась в последний день нашей революции. Вместе с женой я торопился в югославское посольство, где мы надеялись получить политическое убежище. Прямо на улице нас задержали агенты КГБ и доставили в советское посольство. Встретил нас Андропов, радушный, приветливый, как будто мы званые дорогие гости и он чрезвычайно рад нашему появлению. Он пригласил нас к столу «на чашку чаю» и, улыбаясь, сказал, что вот Янош Кадар формирует новое правительство и что он очень хотел бы видеть в нем полковника Копачи. Я поверил советскому послу. «Время тревожное,— сказал он.— Если хотите, мы предоставим вам машину, и вы будете доставлены к главе нового венгерского правительства». Я согласился. К подъезду была подана бронемашина. Я на всю жизнь запомнил, никогда не забуду Андропова в последнюю минуту нашей последней встречи: он стоял на верхней площадке лестницы, улыбался мне, махал на прощание рукой… Советская бронемашина доставила меня прямиком в тюрьму, из которой я вышел по амнистии семь лет спустя, в 1963 году».
Из воспоминаний Георга Хелтей, заместителя министра иностранных дел в правительстве Имре Надя:
«Ум и хладнокровие — вот что отмечало Андропова, человека, который, безусловно, являлся высшей инстанцией, выносящей решения, кого именно и сколько должно быть казнено. Я уверен, что ему была дана абсолютная власть расправляться с революционерами. Так что царство террора в Венгрии было царством террора Юрия Андропова. Оно связано с его именем навеки…»
— Ну, Юрий Владимирович, вот мы и прибыли.— Дверцу машины распахнул сам Янош Кадар.— Прошу.
Небольшой двор перед парадными дверями замка, который вымощен крупными, отполированными временем булыжниками; во мраке неясно видны высокие каменные стены с зубчатым верхом. Неяркие фонари асимметрично расставлены среди клумб, источающих терпкие запахи. У дверей швейцар в ливрее, услужливо, но с достоинством распахивающий их тяжелые створы перед высоким гостем. Кадар входит в замок за Андроповым, чуть приотстав, на полшага, но в застекленной галерее, в которую они попали, опережает Юрия Владимировича, чуть-чуть шагает впереди и распахивает дверь справа:
— Прошу.
Небольшой овальный зал с высокими стрельчатыми окнами, за которыми стоит черная ночь. По стенам лампы в виде подсвечников. Огромный ковер на полу. Мягкая мебель. Единственная картина в тяжелой темной раме между двумя окнами: средневековый рыцарь во всем облачении на сильной мускулистой лошади устремил сумрачный взгляд из прошлого в ваши глаза. У глухой стены — сервированный стол — холодные закуски, фрукты, напитки.
— Юрий Владимирович, может быть, после перелета… Как у вас говорят, чем Бог послал.
— Нет, нет, Янош! Благодарю. У меня режим, диета. Да и ночь. Я приношу свои извинения, что из-за меня и у вас эта ночь без сна.
— Что вы, Юрий Владимирович! Интересы общего дела — превыше всего.
— Именно так, мой друг.
Они садятся в кресла по бокам низкого столика, на котором стоит ваза с большими, неестественно большими, белыми розами.
«Уложимся в полчаса»,— говорит себе Андропов.
Первые несколько вопросов задает гость из Москвы: как здоровье товарища Кадара? Каково положение в венгерской экономике? Вроде бы возникли проблемы в отношениях партии и творческой интеллигенции? («Тут у нас, Янош, общие проблемы».) Оба понимают формальность этих вопросов, и на их ответы уходит не более десяти минут.
— Вас, Янош,— спрашивает наконец Андропов,— наверняка интересует основная цель этого моего несколько неожиданного визита к вам.
— Безусловно. И меня, и моих ближайших соратников.
— Дело в следующем…— Максимальная сосредоточенность. Ни одного слова, которое может быть истолковано двояко. Ясность. Четкость. И — убежденность в своей правоте. В двух следующих встречах с руководителями социалистических стран эта информация будет повторена почти дословно.— Дело в следующем… Положение со здоровьем Леонида Ильича Брежнева таково, что, увы, он окончательно не в состоянии руководить ни нашим государством, ни международным коммунистическим движением.— «Только бы избежать вопросов»,— и Юрий Владимирович ускоряет темп своего моноло