– А тебе не приходила в голову мысль, что она просто была сыта?
– Дело не только в этом, я уверен, – снова нелепая попытка самообороны.
– Довольно, остынь, – остановил Глеба отец, когда тот хотел еще что-то сказать. – Ты видишь, он не в себе. Дай ему время во всем разобраться. Я уверен, что больше подобных ошибок он не совершит. Думаю, он уже раскаивается.
Глеб недоверчиво взглянул на меня. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но точно не раскаянье, и он это прекрасно понял.
– Кажется, отец не так уж хорошо знает тебя, не так ли, Влад? – спросил он, и его голос сочился ядом. – Ты ведь ни капли не сожалеешь о своем поступке? Но я могу заставить тебя пожалеть, о, я точно могу, уж поверь мне.
– Глеб!
Я услышал отчаянье в голосе отца, когда он окликнул друга, но не мог повернуть голову в его сторону, чтобы узнать, чем оно вызвано. Я во все глаза смотрел на Глеба, а он – на меня. Его рука медленно, как мне показалось, опустилась в карман, он что-то достал оттуда и, размахнувшись, бросил на стол. Должно быть, на самом деле все произошло за считанные секунды, потому что Виктор не успел остановить его, хотя он честно пытался, я видел это. Мои глаза начали опускаться на прямоугольники ламинированной бумаги, лежащие передо мной на столе. Еще до того, как я сумел разглядеть их, я уже точно знал, что увижу, и мне заранее стало дурно.
Это были водительские права. Лица двух мужчин сурово смотрели на меня с фотографий. Почему на официальных фото нельзя улыбаться? Я догадывался, кому принадлежали эти права, но делал все возможное, чтобы эта догадка покинула мой разум. Видимо, Глеб понял причину моего молчания и решил просветить меня на этот счет, чтобы не осталось никаких сомнений.
– Да, смотри внимательнее, Влад. Тебя не было сегодня с нами, когда мы закапывали их трупы в землю. А ведь они были чьими-то детьми, мужьями, отцами. Кто-то, должно быть, сейчас очень горюет о них. Что теперь, сынок, ты скажешь? Ты все еще думаешь, что она не такая, как все вампиры? А скольких еще ты обрек на смерть, выпустив демона из клетки? Об этом ты тоже предпочел забыть?
Казалось, его слова режут меня, как самый острый нож. Я опустил голову на руки и уставился в стол, на фото тех несчастных. Я, должно быть, и в правду бездушная тварь, как и те, на кого мы охотимся. Мне было жаль и этих бедняг, и всех будущих, но я все равно не мог допустить ее смерти. И эта мысль убивала меня, она ломала меня изнутри. Кем я стал, и что мне теперь делать? Наверное, мне больше нет места среди этих людей.
Анатолий Степанов и Борис Сомов – вот как их звали. Одному было двадцать восемь лет, а второму – тридцать один год. Не самый подходящий возраст для смерти. Я чувствовал, что теперь часть вины за их гибель лежит и на мне.
– Довольно на сегодня. Ты перешел все границы. Не забывай, он все-таки мой сын, – голос отца был категоричен. – Чего ты хочешь от него? Что бы он совершил ритуальное самоубийство?
– Я хочу, чтобы он понял, какую ошибку допустил. Я вижу, ему тяжело, но он не раскаивается, это же очевидно, – Глеб был не менее упрям, чем Виктор. – Пусть внимательно посмотрит на эти фотографии, он должен знать, что он наделал. Ведь, по сути, он стал соучастником еще многих убийств, которые она совершит в будущем.
Я почувствовал, как новая волна тошноты поднимается во мне. Резко вскочив на ноги, я выбежал на двор, и меня снова вывернуло. Похоже, все эти разговоры о смерти плохо влияют на мой желудок. И когда это я успел стать таким чувствительным? Около порога стояла бочка с дождевой водой. Я прополоскал рот, умылся, вытерев лицо рукавом рубахи, и сел на ступеньки. По идее, следовало бы пойти в ванну, но мне не хотелось возвращаться в дом.
Я сидел и смотрел на лес, как в день нашего приезда. Мне снова показалось, что он смотрит в ответ. Его взгляд был полон понимания и сочувствия. Должно быть, мне просто был нужен друг, и таким образом я его себе создал. Но все же было приятно, что хоть кто-то меня поддерживает. Я мог бы вечно сидеть так. Нам, без сомнения, было хорошо друг с другом.
Вдруг мне показалось, что я уловил краем глаза какое-то движение на кромке леса. Что это могло быть? Неужели кто-то и вправду был там?
Дверь за моей спиной жалобно заскрипела, и Ксюша села рядом со мной на ступеньку.
– Мне так жаль, – тихо начала она, – Глеб не имел права говорить так. Все совершают ошибки, люди не идеальны. Надо уметь прощать.
– Ты говоришь так, будто не понимаешь, что я сделал. В моем случае не может быть никакого прощения, Ксюша. Я предал всех вас, да и себя тоже.
– Тогда зачем, – она запнулась, – зачем ты сделал это?
– Затем, что Амаранта нуждалась в моей защите. Я не мог позволить ей умереть.
– Амаранта? – переспросила она. – Что за имя? И когда ты успел его узнать?
В ее голосе звучали недовольство и какая-то затаенная обида. Будь я внимательнее, я понял бы причину такой реакции, но меня волновали лишь мои собственные переживания.
– Мне кажется, я начинаю понимать, почему ты спас ее. Что ж я рада, что ты нашел наконец-то того, кто тебе нужен. Только тебе не кажется, что твой выбор немного странен? – она говорила это поспешно, срывающимся голосом, в ее глазах стояли слезы. – Будь счастлив, Влад.
Ксюша поднялась, собираясь уйти, но я взял ее за руку и усадил назад. Зачем еще кому-то страдать? Хватало и того, что мое собственное сердце рвалось на части.
– Прости, Ксюша, – если я и должен был просить прощения у кого-либо, то это у нее. Она всегда была очень добра ко мне. – Все не совсем так, как ты думаешь. Она уже далеко, и вряд ли я когда-нибудь еще ее увижу, – слова отдавались внутри меня глухой болью, но я продолжал. – Я отпустил ее, потому что не мог поступить иначе, но я не собирался уходить вместе с ней.
Я чувствовал, что мои последние слова могли быть ложью. Кто знает, как бы я поступил, если бы она позвала меня с собой?
– Я поняла, Влад, – ее голос был все еще полон печали. – Я хочу, чтобы ты знал, я всегда буду на твоей стороне, чтобы ни случилось, – с этими словами она встала и ушла в дом. Я больше не пытался ее удержать.
Снова мы были одни. Только я и лес. Я внимательно всматривался в него, но никакого движения больше не было под его кронами. Должно быть, мне показалось, подумал я. Сегодняшний день был очень тяжелым, так что может померещиться и не такое. Дверь снова открылась, выпуская следующего моего визитера. Забавно, видимо они собираются ходить ко мне по одному, чтобы высказать свое мнение. Ох, не хотел бы я оказаться один на один с Глебом. Но это был Дима, он не стал садиться рядом со мной, а предпочел облокотиться на перила справа от меня. Держит дистанцию; значит, он все еще обижен.
– Как ты мог так поступить со мной? – спросил он сурово. Так и есть, его больше волновало мое предательство по отношению к нему, чем то, что я выпустил на волю вампира. – Мы ведь братья, и я верил тебе, Влад.
– Послушай, Дима…
– Не называй меня так, – прервал он меня. Все серьезней, чем я думал. Брат запрещал мне называть его Димой и требовал официального обращения, только когда был очень зол или обижен на меня. До сегодняшнего дня это случалось только раза два.
– Хорошо, пусть будет Дмитрий, – я не видел смысла спорить. Он кивнул, соглашаясь, и я продолжил. – Так вот, Дмитрий, подумай сам, какой у меня был выбор?
– Ты мог бы мне все рассказать, – снова перебил он.
– И что бы ты сделал? Помог мне? – мои слова попали в цель.
– Я мог бы отговорить тебя.
Я покачал головой:
– Не мог. Мы оба это знаем. Все стало бы только тяжелее, возможно, мне пришлось бы вырубить тебя менее гуманным способом.
– Не говори ерунды. Вон какой синяк я тебе поставил, – в его голосе прозвучала гордость. Он с детства не мог меня побить, и это его ужасно злило.
– Я не сопротивлялся.
– Ладно уж, – он недовольно махнул рукой в мою сторону, – а ты не думал, что я мог бы тебе помочь?
Вопрос Димы застал меня врасплох. Эта мысль меня и правда не посещала. Я не считал свой поступок правильным, но у меня, по крайней мере, были веские причины пойти на такой необдуманный шаг. А зачем Диме такие проблемы?
– Я не стал бы тебя втягивать, пойми. Сейчас они все там, на кухне, ненавидят меня. Эта не та вещь, которую мне бы хотелось разделить с тобой.
Дима снова кивнул. Я был рад, что он хотя бы понял меня, пусть и не простил.
– Она того стоит?
Братишка умел задавать главные вопросы. Не в бровь, а в глаз, я бы сказал. Он уже начал отходить, я это видел. Но если я снова ему совру, мне будет сложно вернуть его доверие. В конце концов, он мой брат, а я вдруг почувствовал необходимость выговориться. Если ему станет противно меня слушать, он всегда сможет уйти, и я его пойму.
– Она стоит гораздо большего, по крайней мере, для меня, – тихо прошептал я, ожидая его реакции.
– Помнишь Нижний? – вопрос снова оказался неожиданным. Я напрягся, вспоминая, он тем временем терпеливо ждал. Где мы только ни побывали за свою недолгую жизнь! Но мне показалось, что он имеет в виду события двухлетней давности. Нижний… это был один из лучших периодов нашей жизни. Отец тогда охотился на демона страха, и мы помогали ему. Димке было уже шестнадцать, но он еще ходил в школу. Я кивнул, давая ему понять, что помню то время.
– Тогда я встретил Катю, – так вот он к чему! Это было первое, и пока единственное серьезное увлечение Димы. Он тогда славно потрепал нам нервы. Я завидовал ему тогда, ведь мне это чувство было еще незнакомо, хотя я старше его. Было бы чему завидовать, с тоской думал я теперь. – Я до сих пор иногда думаю о ней. Возможно, если бы мы могли жить по-другому…
Он не закончил и тряхнул головой, будто прогоняя плохие мысли. Катя была обычной девочкой, и он в свое время принял мудрое и вместе с тем тяжелое решение – оставить ее ради нее самой. Похоже, в нашей семье самопожертвование было нормой. Дима продолжил:
– Я мог бы сделать ради нее все на свете, все, что только можно вообразить. Я очень ее любил. Первая любовь, знаешь ли, самая сильная, – он устремил свой взгляд куда-то вдаль, но уже через секунду снова был со мной. – Я вот к чему. Мне просто хотелось, чтобы ты знал – я понимаю тебя. Возможно, то, что ты