По залу медленно ползёт тёмно-багровая тень, это по небосводу медленно сползает на отдых огромное и всё ещё оранжевое с переходом в нездоровую багровость солнце. Петиция либералов о том, чтобы сменить ему цвет, так и не прошла, наше консервативное большинство победило. Правда, за счёт безразличия к вопросу, мало кто вообще поднимает взгляд к небу, да хоть квадратное, всем пофигу.
Раздражение во мне нарастает, хотя все вроде бы норм, но почему собравшиеся так раздражающе неспешны, величавы и без огня в душе?
Да, конечно, впереди вечность, спешить некуда, всё задуманное успеем при любой скорости, так что куда торопиться, можно и полежать, но всё же как-то не так представлял я начало всемирно воскрешения предков.
Теперь даже вспомнить страшно то недавнее время, когда были смертными, когда каждый прожитый день приближал к могиле. Да что там каждый день, каждый час, каждая секунда!
Нельзя было ни отменить, ни замедлить, разве что чуточку затормозить всевозможными диетами, фитнесами и отвратительно праведным образом жизни, а сейчас ешь и пей все что угодно и сколько угодно, мы бессмертны!
Разве что какой астероид врежется в планету, но такие угрозы сингуляры, как говорят, ликвидировали ещё в самом начале до Перехода, а сейчас разве что Солнце взорвется, но и ему такой вольности не позволят.
Явтух и Новак сдвинули стулья и совещаются с самым заговорщицким видом, сблизив головы и поглядывая на других искоса и опасливо, словно замыслили заговор с целью свержения власти.
Я прислушался, уловил, как Явтух говорит быстро и с неудовольствием:
– Но начиналось, если ещё помнишь, на прекрасной ноте? Сперва удалось запретить бить и убивать в баймах людей, хотя мы поначалу были против! Потом нам запретили уничтожать крупных животных… ну да, сперва млекопитающих, затем всяких крокодилов, а сейчас нашлись умники, хотят запретить фармить пауков, сколопендр и всяких там сороконожек…
У меня сами собой стиснулись кулаки. Мы для чего собрались?.. Ради великой идеи, можно сказать, жили, пусть и звучит высокопарно, а о чём эти двое в такой исторический момент?
– Убивать нехорошо, – ответил Новак солидно. – В Библии сказано, что грешить нельзя даже в мыслях!.. Представил, как пялишь Людмилу Васильевну на людной улице, – уже грех. Нехорошо.
Тартарин услышал, спросил с живейшим интересом:
– Чё, правда?
Я выдохнул ярость и сказал сдавленным голосом:
– Не отвлекивайтесь, не отвлекивайтесь!.. Мы для чего здесь?.. То-то. Это уже настоящая работа, которую так раньше жаждали, а сейчас, как посмотрю, что-то не. С вами как, окейно?
Тартарин отодвинулся от Явтуха и подтвердил со строгостью во взоре, даже плечи раздвинул, аки орёл перед взлётом:
– Ещё как! Ибо надотьно, мои дорогие сотоварищи и сосотрудники вчерашне-завтрашнего дня. Мы же наконец-то!.. Можно сказать, для этого дня всеми фибрями!..
Новак пробормотал:
– Да теперь уже и не скажешь, для чего ползли. Это раньше ради какой-то цели, а сейчас просто так, потому что можно ничего не менять и ничего не делать. И пока ничего так, довольны, если смотреть на ваши морды, а не на вселенную.
Я ощутил чье-то появление за спиной, не успел оглянуться, как рядом подпрыгнул К-61 и дико оглянулся.
– Чего подкрадываешься?
Всего в двух шагах вышел из пространства Казуальник, в обществе его не видели уже с год, рослый и загорелый, сложен как античный бог, сказал приветливо красивым голосом шоколадного оттенка:
– Драсьте!
К-61 сплюнул трижды.
– Не выношу, когда респавнятся за спиной, аки тати в нощи!.. Тоже мне, Кентерберийское привидение!.. Морда в дверном проёме застрянет, а строит из себя «Лебединое озеро».
Казуальник сказал укоризненно:
– Какие вы… неинтеллигентные!
– Не умничай! – сказал К-61 всё ещё сердито. – Тоже мне, декабрист нашёлся! Обойдёмся без инсургентов из Конотопа. Я тебе кучу документаризма отправил насчет этого негра, ты её всю перелопатил?
– До последнего атома, – ответил Казуальник. – А что жрёте?.. Ого, представляю, сколько выпито.
Южанин, что всегда берёт в свои руки насчет выпить-закусить и вообще полукуллствовать, пояснил с удовольствием:
– Не так часто собираемся, чтобы без выпить и добавить. А докумэнты да, субъект сразу должен проснуться в привычной обстановке. В которой и заснул… вечным, как тогда говорили, сном. Засранное имение, ночной горшок под кроватью, кривая мебель той эпохи, грязная одёжка из натуральной ткани…
– Всё уже сделано, – заверил Казуальник бодро. – Осталось только нажать кнопку. Сперва можно посмотреть в цифре!.. Прогнать туды-сюды в ускоренном режиме, словно тараканов по кухне.
Я смолчал, давая возможность членам оргкомитета проявить хоть какую-то инициативу, но отозвался лишь Южанин, да и то слишком уж вяло:
– Ты же смотрел? Главное, чтобы воссоздали поточнее.
Спросил для проформы, все понимаем, Пушкин не отличит созданную нами квартиру от прошлой своей, даже царапины гвоздём на ножке кухонного стола будут восстановлены в точности.
– ЭВМ клянётся, – пояснил он, – что до последнего атома. Наблюдательная ретроказуальность рулит, и хорошо, что нас до неё не допускают, а то бы я там наретроказуалил.
Я кивнул, система выполнила наш заказ, а сколько ушло на это энергии, не наше дело. Сейчас всё для человека и ради человека, был такой лозунг в прошлом веке. Всё задуманное совершается, хоть и попозже, чем хотелось, попозже.
Сейчас это да, в законе, а обеспечили нечеловеки, те самые, что попёрли дальше и в том «дальше», как у нас заявлено, растеряли человечность, духовную суть и нравственные корни. Зато мы вот всё сохранили, хоть и не умножили, потому что дальше некуда, мы и есть венцы творения.
Все помолчали, переглядываются искоса, наконец непривычно Ламмер сказал со вздохом:
– Ну тогда пора. Хотя из меня ещё тот воскрешун! Чует моё трусливое сердце, хлебнём с этой задачей не только супа с котом Шредингера, но и бульон из варёных яиц. Но Фёдоров сказал, это наш долг.
Я поднялся из-за стола, все устроились в креслах, словно вросли, я сказал с усилием:
– Подъём, подъём!.. Да, отвыкли что-то вообще делать, но вспомним, что когда-то работали!.. И не всегда в минус.
Поднимались нехотя, словно я прерываю заслуженный отдых после тяжёлого дня в шахте.
Казуальник пошёл рядом, я услышал его тихий голос:
– А может, этот как бы долг переложить на следующее поколение? Мёртвым всё равно, сколько ими ещё побыть, у них часики не тикают.
Гавгамел взглянул с пониманием, но голос произнёс тяжело и недобро:
– Что мелешь, смерд?.. Я бы переложил тоже, но мы и есть то самое поколение. Шеф?
Я сказал невесело:
– Не только следующее, но и последнее.
Оба посмотрели с укором, будто я брякнул нечто непристойное, но я только развел руками. Жизнь продлена до бесконечности, надобность в рождаемости отпала. Конечно, будут чудаки, что и в наше время продолжат рожать детей, но это единицы, на поколение не потянут.
Глава 13
Дворец прошли насквозь, поленившись сделать крюк к парадному выходу, домик для Пушкина установим с той стороны, хотя это вообще-то имение, такие строения считались признаком принадлежности к высшей касте, зажиточному дворянству.
Гавгамел сказал тем же громыхающим голосом:
– Вообще-то мы и все следующие, если будут, уже одно нескончаемое поколение, верно? Но с Пушкиным хлебнём, хлебнём. Чует мое большое пылающее сердце, как чуется и трусливой душонке Ламмера. Если честно, из-за этой сладкой развлекательной жизни отвыкли делать полезное, как и вообще. Я нашей сладкой жизни настолько пережрал, что уже говна хочется.
Казуальник спускался по ступеням с другой от меня стороны, сказал ехидно:
– Пушкин – это говно?
Гавгамел посмотрел на него из-под насупленных бровей.
– Думаешь, всё просто?.. Потому что техническую сторону за нас всегда делают сингуляры? Как и сейчас, хотите воскресить предков? Вот, пожалуйста, вас окружает невидимый инструментарий из миллиардов нанитов. Только прикажите, аппаратура всё исполнит!.. А вот потом…
– Что потом? – спросил Казуальник.
– Суп с котом, – ответил Гавгамел сердито. – Как дальше? Вывести Пушкина в наш мир?
Казуальник сказал с удовольствием:
– А чё нет? Он же обрадуется. Нет царского гнёта, свобода встретит радостно у входа, и братья меч свой отдадут, нате… Мы и есть эти братья! Я не только меч отдам, но и лук с доспехами. Себе новые скрафтю с усиленными бафами на дальность и скорость. Шеф, верно я глаголю?
Я промолчал, ёрничанье ёрничаньем, но Гавгамел говорит вообще-то дело, что после воскрешения, как-то не думали.
– Иногда мне кажется, – сказал Гавгамел зло, – ты в самом деле придурок, а не просто под него косишь. А как объяснишь, что государя императора не просто свергли, а ещё и расстреляли со всей семьей?.. И что теперь у Пушнина нет имения с крепостными, где мог каждого пороть просто для удовольствия, а девок трахать по праву барина?
Казуальник картинно вытаращил глаза.
– А чё, не обрадуется? Он же за революцию, за свободы!..
Гавгамел громыхнул:
– Ни один из декабристов не освободил даже своих крепостных! Для этого не надо было никаких разрешений или революций!.. Но им, как и Пушкину, такая нелепица и в голову не приходила. Наш умный дом, конечно, клёво, за это Пушкин похлопает по плечу, усердные слуги всем надобны, но крепостных отняли – это уже преступный режим!.. Даже декабристы тут же возжелают вернуть крепостное право, государя императора и крестный ход по воскресеньям!
За нашими спинами неторопливо переговариваются, как-то слишком степенно, словно мы в самом деле римские патриции, что и на прогулках вели себя так, словно расхаживают на сцене.
Я спускаюсь на площадь неспешно, но никто нас троих не обогнал, то ли чтут субординацию, то ли лень уже внедрилась в каждого крепко и надёжно, дескать, впереди вечность, спешить некуда, все равно успеем все.