Х-61 сел рядом с Южанином, у того самая широкая и вместительная тарелка, да ещё и раздвигается по мере надобности, а тащит туда всё, что в пределах досягаемости рук. Для нового гостя Южанин тоже раздвинул посудину и приподнял ей края, словно собирается заполнить супом, но вместо этого с торжеством опустил туда толстого и роскошного рябчика, размером с гуся, зажаренного в смачно пахнущих восточных специях.
– Чё, правда? – спросил он с надеждой. – Нужно быть юным и глупым? Как вон Гавгамел?
6—61 довольно хрюкнул, но смолчал, не желая обижать лупателя скал.
Ламмер сказал через стол:
– Это, как бы вот, общее мировоззрение нашего круга. Иначе совсем тошно. Так далеко пройти… и всего лишь изобилие?.. Хотелось бы чего-то ещё, но нам дают только то, что желаем сами.
Казуальник сказал ехидно:
– Долой демократию, дайте нам диктатуру!
– Ну типа того, – ответил Ламмер мрачно, – Я же теперь понимаю, почему в детстве родители навязывали мне «Травиату», а я хотел слушать, как в траве сидел кузнечик, что совсем как огуречик…
Я помалкивал, зло оглядывал пирующих. Это чертово изобилие из ушей лезет, но все равно хапаем. Трудно признаться, что уже переели. Потому и не признаёмся, жрём, жрём, уверяем друг друга и себя, что об этом мечтали с тех времен, когда ненавистной работе отдавали по восемь часов в день пять раз в неделю.
Х-61, быстро насыщаясь, торопливо пробубнил с набитым, как у хомяка в августе, ртом:
– Изобилие и бессмертие! Разве не о нём страстно и неистово мечтали? Ещё с Гильгамеша. Даже раньше! Ноги всех религий растут из идеи вечной жизни. Чё, впервые слышите?
Гавгамел сказал с заметным раздражением:
– У нас не бессмертие, а даже больше! Умереть можно в любой момент, стоит только восхотеть, это и есть примат свободы воли. Или что-то ещё. Но бесконечная жизнь даже лучше бессмертия! Только как-то быстро привыкли и уже не пляшем.
Раздражение у меня уже едва не выплескивается через уши, я поднялся так резко, что все затихли и повернули в мою сторону головы.
Я звучно хлопнул по столу.
– Все-все, хватит!.. Мы ещё не обабуинились в этой свободе, что уже не свобода, а хрен знает, так что не надо всякое тут!.. Какие замечания, предложения?.. Никто ничего нового не придумал? Тогда посуду в утиль, все из-за стола! Арбайтен, арбайтен!
Х-61 вскинул руку, как первоклашка на первом уроке.
– Погоди, вон что-то ломится через пространство, как кабан через камыши…
– Яфет, – сказал Южанин знающе. – Он всё ещё отказывается пользоваться порталами. Подумаешь, там распыляют на атомы, а здесь собирают! Нам-то всё равно, а он, эгоист, только о себе думает, хотя должен обо мне.
Некоторое время ждали, но свечение в стене погасло, словно кто-то в последний момент передумал, Казуальник вздохнул и повернулся ко мне.
– Шеф, – сказал он со странным выражением в голосе, – а тебе не приходило в голову, почему исполинский проект, который Фёдоров считал основной задачей будущего человечества, поручили нам, срединникам?.. Основной задачищей!
Я спросил с подозрением:
– А что не так?
Он сказал с нажимом:
– Разве сингуляры не могли в два счёта? Да это им проще, чем два пальца об асфальт!
Я нахмурился.
– Поясни.
Он сказал с мрачным торжеством:
– А потому, что нам больше и заняться-то нечем. Это из милости нам подкинули! Чтоб наши мозги совсем не засохли. Для нас это свершение всех чаяний, как же – решаем самую исполинскую задачу, которую несколько веков вынашивало человечество! Да только для них это не задача, даже не семечки.
Он умолк, подбирая слова, но не нашёл, только покрутил пальцем в воздухе, словно вертел на нём кольцо с ключами от подаренного правительством автомобиля.
Я спросил зажатым голосом:
– Какие?
Он поморщился, из-а чего костистое лицо стало неприятно гротескным.
– Шутишь?.. А хрен его знает. Они же совсем уже не люди, хоть и люди. А с нами как с рыбками в аквариуме. Сыплют корм и уходят. Или там автоматическая кормушка, что подбавляет корм и вытирает сопли, мы даже её не видим.
– Ну-ну, – сказал Ламмер с достоинством, – не перегибай, ямщик…
– Потому, – продолжил Казуальник, – решать задачу по воскрешению всех предков оставили нам. Технически для них это раз плюнуть и не попасть в звезду, чтобы не взорвать нечаянно, а вот всякие там этические сложности лучше мы, они хренью не заморачиваются.
Ламмер вклинился с обидой в голосе:
– Но-но!.. Никогда нас не называли недоразвитыми. Просто по молодости и горячности сдуру начали сращиваться с машинами, а мы поступили мудро, придерживаясь традиционного пути развития человека и людства, что ведёт нас к вершинам. Хотя, конечно, хоть у нас и разные пути, как были у коммунистов и социалистов, но все мы люди, все человеки.
Я буркнул:
– Всё-всё, понимайтесь. Да поднимайте же задницы!.. Уже забыли, для чего собрались?
Глава 4
Из-за стола вылезают с такой неохотой, словно сейчас добывать антрацит в сибирских рудниках, что же с собой делаем, того ли ждали от будущего, хотя сейчас и непонятно, чего ждали, но всё же не этого хрюканья у корыта.
Казуальник бодро пошёл со мной рядом, поглядывает искоса.
– Шеф, а что насчет массового воскрешения?.. Это же чёртова уйма энергии… Думаю, даже сингулярам понадобится не меньше недели, чтобы собрать для нас достаточно для массового подъёма из мёртвых. Да и нужно сперва будет всех-всех выявить и пересчитать, занести в картотеки, чтобы все были как жуки под микроскопом.
Ламмер зашел от меня с другой стороны, сказал манерно-пламенно:
– А я жду, когда начнем восстанавливать людей Средневековья! Именно тогда заложили все основы и фундамент нашего мира. Да и вообще… Рыцарство, турниры, прекрасные дамы, верность и честь, преданность… А мы увидим дивный мир, когда ещё не было адвокатов!
Я отмахнулся.
– Адвокаты были недолго. Их расцвет достиг пика в двадцатом веке, в двадцать первом начал резко падать, уже к середине почти не осталось, а потом и вовсе ушли за извозчиками и трубочистами. Но рыцарский мир был наивным и честным, ещё верили в справедливость, которую не требовалось подтверждать договорами.
Он вздохнул.
– Разочаруемся. У нас вся жизнь из разочарований. Казалось бы, всё улучшается, а сумма счастья не растет!..
– Зажрались, – ответил я.
Двигаемся медленно и величаво, но усадьба всё равно приближается, по лицам соратников не видно, чтобы горели желанием войти, как раз наоборот, мы же из тех, кто в прошлом избегал работ, как собака мух, но всё же работали, ибо надо.
За спинами послышался мощный хлопок, в сотне шагов позади выпрыгнул из пространства, как из люка самолёта, Яфет, рослый и подтянутый, он и был всегда таким, следил не только за здоровьем, как все мы, но и за фигурой.
Пока мы таращили на него глаза, он за одно чуть смазанное движение оказался рядом с группой, быстро окинул всех хозяйским взглядом.
– Вы чё все такие? – голос его прозвучал насмешливо. – Я слишком рано?
Южанин заулыбался, я сказал недовольно:
– Опоздун ты ещё тот. Но есть совсем несознательные товарищи… Мы начали без них, и так ждали чересчурно.
Он спросил быстро:
– А чем оправдываются?
Ответил за меня Гавгамел:
– Узбекин и Феликситур слишком заняты, придут попозже… если успеют освободиться.
Яфет сказал понимающе:
– Дипломаты. Не успеют, к цыганке не ходи. А Власенко, Гудбай, Шпигун, Коротич? Что-то не вижу.
– Вообще не отзываются, – сообщил я мрачно. – Что-то неладно в Датском королевстве. А были самыми активными.
– Зато в Багдаде всё спокойно, – сказал он с намеком. – Ты же понимаешь почему?
Остальные, словно обрадовавшись Яфету, а на самом деле, как прекрасно вижу, оттягивают время, это ж что-то делать и за что-то отвечать, окружили нас, взяв в плотном кольцо, словно именно для того и собрались, а сейчас нечто важное обсудим и утрясём, хотя в последнее время всё то же чесание языками и переливание из пустого в порожнее.
– Не понимаю, – отрезал я. – Раньше работали, стискивали зубы, ломились и пробивали хрен знает что, не только стены!.. И решали проблемы, какими бы нерешаемыми кому-то ни казались.
Он сказал мрачно:
– Прошли времена бури и натиска. Мы настолько уже, что в рабочее состояние уже ну никак.
– Да какая работа, – возразил я. – Никого же не заставляем лупать сю скалу? А возрождать предков – это счастье!
– Теперь даже мыслить, – сказал он, – работа. Не чувствуешь?
Я смолчал, даже в дружеских разговорах все перескакивают с темы на тему, живем легко, как птицы небесные, потому поинтересовался без всякой надежды:
– Кто-то ещё подойдет?
Он взглянул с невесёлой иронией в мудрых и понимающих глазах много повидавшего и пережившего человека в этом молодом теле.
– Не стоит. Не случайно большинство вообще перекрыло связь. Нас пугает даже разговор о чем-то ещё, кроме как просто жить и получать удовольствие. Просто жить и получать.
Я сказал решительно:
– Тогда всё! Чего остановились?
Новак пошёл со мной рядом, шепнул тихонько:
– Я и есть Феликситур. Накосячил в прошлой ипостаси, попробую в этой.
Я ответил так же шепотом:
– Ладно-ладно, никому не скажу.
Гавгамел опередил всех, вытянул руку, демонстрируя мощные бицепсы-трицепсы, но едва коснулся двери головного дома, в котором должен лежать на кровати раненый Пушкин, я хлопнул себя по лбу:
– Стой-стой!.. Выглянет наше солнце русской поэзии из окна, а там туман войны?.. И не рассеивается?.. Давайте выстроим прочую инфрю… инфру… в общем, дома соседей на должном расстоянии, лесок и вон в той стороне луг с гусями и другими пернатыми.
– Верно, – проронил Казуальник. – Хоть все жили и на просторе, но за окнами не должна быть пустота.
По моему сигналу все встали в одну линию, посерьёзнели, притихли. Я восстановил в памяти описания местности, как жаль, что тогда даже фотоаппаратов не было, проговорил тихо: