– Как? Как утрясём с Пушкиным? Проблема безбожья не последняя из проблем.
Южанин оглянулся на меня.
– А что молчит наш кормчий? Он тихий-тихий, но настоящий решала! Кого надо – сразу замочит. Хоть Пушкина, хоть ребёнка с его стотонной слезой из отборного чугуна.
Я выдавил с трудом:
– Южанин прав, всё решим. Подумаем и решим.
Он сказал быстро, будто боялся, что с его подсказки уже найду всем работу:
– Сегодня вот поработали очень даже. Почему не отдохнуть до завтрашнего дня?..
Я сказал кисло:
– Будем считать, что даём отдых Пушкину. Но думать не переставайте! И не о бабах, а о работе! Теперь это наша основная работа и даже труд.
– Кормчий прав, – ответил Гавгамел, – о бабах само думается, даже не вспотеешь, а вот о Пушкине…
Он скривил лицо в устрашающую улыбку, сделал щель в пространстве и ушёл без привычного хлопка. Остальные разошлись, как всё ещё называем по привычке, тоже тихо и почти все бесшумно, только деликатнейший Ламмер задержался, взглянул на меня с вопросом в больших выпуклых глазах.
– Сиявуш, а ты заметил, за последний год у нас ни одного скандала, не говоря уже о драке, ни малейшего конфликта?
Я спросил в недоумении:
– Так это ж хорошо?
Он вскрикнул:
– Даже прекрасно! Люблю, когда всё мирно и безмятежно. Всё как раз по мне, к этому шли и стремились всеми фибрами и жабрами. Но если всё хорошо, то это хорошо… или не совсем?
– Ты что, – спросил я, – мятежный, ищешь бури?
Он отшатнулся.
– Свят-свят!.. Тьфу на тебя трижды. Просто подумал, что хорошо – это хорошо, но правильно ли? Помнишь, нам в детстве давали горькие лекарства, мы кривились, а нам говорили наставительно, что горьким лечат, а сладким калечат?
– Помню, – ответил я с неохотой. – Что и было правдой, но сейчас, когда всем и во всём хорошо, из-за чего конфликтовать? Хотя, конечно, если для развития или для восхождения надо, то как бы надо, однако нам разве надо?
Он пробормотал задумчиво:
– Да как-то сам удивился… Никто ни на кого даже голоса не поднимет. Чё это с нами?..
– Как будто скучаешь по скандалам, – сказал я невесело.
– Не скучаю, – ответил он с неуверенностью, – но мы раньше презирали тишь да благодать? Даже гордились своей неуспокоенностью.
– Молодые были, – пояснил я.
– Так мы и сейчас молодые?
– Нет, – ответил я и сам ощутил печаль в своем голосе. – Это тела у нас молодые. Организмы. Метаболизм и всё такое. А мы эти… мудрые.
Он мудро и грустно улыбнулся, сделал шаг назад, вдавливаясь в вязкое пространство, и пропал из виду, на краткий миг размазавшись в нём на несколько сот миль.
Глава 2
Я некоторое время смотрел Ламмеру тупо вслед, какое-то бездумное состояние, что-то накатывает всё чаще, потом в сознании проклюнулась вялая мысль, что наша проблема в том, что Фёдоров, когда выдвинул идею о всеобщем воскрешении, не мог предвидеть научно-технического прогресса.
Хотя да, это я уже думал и даже проговаривал вслух как себе, так и другим. Это и есть та проблема, которую так и не решили. Идея прекрасная, как мечта о построении коммунизма, но с реализацией всё какие-то траблы.
В своей квартире оказался как-то бездумно, то ли телепортнулся, то ли скользнул по гэгловой, даже шерсть встала дыбом, да что это со мной, в старину это называли маразмом, ничего нельзя на автомате, мозг и так уменьшается.
В беспокойстве ходил взад-вперёд, комната то расширялась, стараясь угодить мне, то сужалась до прежних размеров, когда полагала, что я уже успокаиваюсь.
Над головой прогремел мощный раскатистый голос:
– Что тебя тревожит, отрок?
Я огрызнулся:
– Не подсматривай!.. И так тошно…
Левая стена исчезла, за ней роскошные апартаменты Южанина, сам развалился в объёмном кресле, в толстых пальцах зажата ножка тонкостенного фужера с красным вином, никогда не обхватит саму чашу, будто Ламмер какой, всё ещё помнит насчет этикета, бросил на меня понимающий взгляд.
– Всё на свете важно, – сказал он заплетающимся языком – если прикинуть… Я вот думаю, у попа была собака, он её любил, как полагают в народе и даже сам Пушкин, но любил ли? Если бы любил, вряд ли убил бы всего лишь за кусок сала! Правда, смотря какого… Если хованского, да с чесночком и перчиком, как только они умеют, то попа понять можно, хотя я всё равно осуждаю как представителя религиозной конфессии. Это мне можно, а вот попу нельзя!.. Поп должен быть примером, хоть и толстый.
В стене слева хихикнуло, там появился триасовый лес из хвощей и плаунов, Тартарин бредёт по зарослям неспешно, пугает смешных мелких динозавриков, сказал нам весело:
– Говорят, в девятнадцатом веке в одной деревне службу вёл худой поп!
Южанин заметил сварливо:
– В деревнях попов не было. В селе, наверное?
– Да какая разница? – спросил Тартарин.
– Агромадная. А поп с больной печенью?
– Кто знает. Но худой, точно. Даже в книге Гиннеса как удивительный факт.
– Да иди ты, – сказал Южанин с обидой. – Никаких гиннесов или гангнусов тогда не было!.. Хотя Гангут был, только не помню, что это, человек или лошадь. Или кто… Шеф, что смотришь с таким укором, что у меня даже спина покраснела?.. Да вижу, что о Пушкине… А что, если даже Пушкин?.. Мне вот гениальная мысль пришла в голову, да-да, в голову, что от греха подальше можно и этого запустить в цифровой мир. Он поэт, разницы точно не увидит.
А нам меньше проблем. Мы ради этого жили, чтобы в будущем у нас не было проблем, что раньше так портили жизнь. И вот оно, наше будущее!
Я покачал головой.
– Как же тогда завещание Фёдорова?
– Всё выполним, – сказал Южанин истово. – А цифровой мир или нет, какая разница?.. Все давно уже приняли цифровой за реальность, только мы ещё быкуем, троглодиты дремучие… Потому у нас и проблемы, что для других просто семечки!
Я сказал с досадой:
– Идите вы… Всё вам легко и просто!
Взмахом руки оборвал связь, стены стали матовыми, даже хотел поставить заслон от вторжений, но вспомнил, что давно стоит, без запроса могут только избранные из фёдоровцев да ещё два-три человека из очень старых знакомых.
В комнате некомфортно, хотя старается, угождает, но человек скотина привередливая, даже сам часто не знает, что ему надо, я вышел наружу сразу на середину площади, проблема расстояний давно исчезла, побрёл в надежде, что свежий ветерок и бодрая походка разгонят кровь по телу и какая-то часть попадет и в мозг.
– Гладко было на бумаге, – пробормотал вслух, – да забыли про овраги, а по ним ходить…
Вяло побрёл через площадь, как-то подсознательно забирая влево, чтобы повернуть и направиться обратно к своему дому. В теле нарастает непривычная усталость, появилось желание остановиться и запрыгнуть сквозь пространство прямо в комнату, так здорово оказаться в кресле или сразу на диване, и гори оно всё пропадом, у меня же есть миры, где я либо император, либо непобедимый пират и бунтовщик, а то и успешный любовник, соблазняющий королев…
В этих мирах, как в любом прошлом, уютно и сладостно прятаться от всех проблем. Потому раньше так популярны были фильмы и сериалы о попадунах в прошлое, где всё известно, понятно и где все мы герои. А сейчас пришел наркотик ещё круче: виртуальные миры, где творим все, что изволится…
– Держись, – шепнул себе сквозь стиснутые челюсти, – чрезмерные удобства есть зло.
За спиной послышался весёлый женский голос:
– Правда?.. Но ты весь укрякался, судя по виду, так что можно…
Она улыбалась, весёлая и солнечная, с виду простая милая деревенская девушка, крепенькая такая доярочка, взращённая на домашнем молоке и огороде, милая и довольная, которая любит всех животных, а они любят её.
Я круто развернулся, оглядел её с подозрением с головы до ног и обратно.
– Откуда знаешь?
Она засмеялась звонче.
– По тебе видно!.. Весь в тёмном облаке, вот-вот блеснет молния и та-а-ак бабахнет!
– Уже нет, – пробормотал я. – Уже нет… А ты нашла, где устроиться?
Она с тем же смехом в глазах покачала головой с пышно взбитыми волосами, похожая на одуванчик.
– А куда торопиться?.. Впереди вечность. Успеть можно всё и даже больше.
– Потому ничего и не делаем, – буркнул я.
Она посерьёзнела, взглянула с сочувствием.
– Да, это проблема. К сожалению, такое видишь не сразу.
– Это вот и нагнало, – сообщил я. – Увиделось.
Сочувствие в её глазах стало заметнее.
– А ты…
– Сама все поняла, – ответил я недовольно. – Вот-вот лбом шандарахнусь.
Она промолчала, но я видел, что хотела сказать. Когда вырастает впереди перед собой или другим проблема, то думаешь, как её решить или обойти, но в отношении другого такая подсказка тянет на вторжение в личную жизнь. В нашей жизни по негласным правилам каждый сам должен решать, как и что, а кто-то вообще не захочет и рыпаться, зачем, если и так хорошо, и тогда любой совет будет неуместным и грубым.
Она наконец произнесла:
– И… что думаешь?
– Стою на асфальте я в лыжи обутый, – процитировал я Гавгамела. – То ли лыжи не едут, то ли я… странноват.
Она качнулась передо мною, словно под порывом ветра, всё такая же лёгкая и солнечная, как акварель Щепетнова. Улыбается мило и понимающе, то ли ребёнок, то ли воплощенная мудрость Вселенной, – Трудно удариться, – произнесла она как бы сочувствующе, – если стоишь на месте.
– А мы даже лежим, – сообщил я едко. – Правда, и лежачих несёт в неведомую даль.
– Время такое, – сказала она беспечно и тут же уточнила, – время всегда… несёт. Но ты же здесь шеф? Крепись, командир должон быть примером. А плохие мысли пройдут, если их попинать.
– Не проходят, – признался я. – Вчера даже ночью проснулся с этой мыслью, если это мысль, а не чуйство.
– В туалет приспичило, – сказала она знающе. – Не пей много перед сном.
– Это да, – согласился я. – В туалете набралось на полраковины, пусть анализирует, что со мной не так, но всё же получается, что и ночью думал.