– Думать вообще вредно, – заявила она. – От этого морщины на лбу и под черепной крышкой.
Я посмотрел с подозрением. Ламмер принял бы за чистую монету, всё ещё отстаивает приоритет интуиции и озарений, для этого не надо думать, но меня не собьёшь, буркнул:
– А ты не думаешь вовсе?
Она улыбнулась, сказала неожиданно:
– Нравится среди небоскребов? А как насчет выбраться, к примеру, на речку?
– С удовольствием, – ответил я бездумно, сейчас выбраться можно на любой край света и так же моментально вернуться.
Она кивнула, дома исчезли, словно некто отдернул гигантский занавес с нарисованным городом. Перед нами и со всех сторон бескрайний мир с чистым голубым небом, где белоснежными овечками пасётся пара облачков, вдали зелёный лес, на этом берегу кучка деревьев в оранжево-красном уборе готовится к осени, а мы в двух шагах от воды, речушка несёт воды деловито и напористо, веет свежестью.
В груди слегка защемило, это же место, куда мы с Варькой часто убегали с уроков. Школа на самом берегу, забор отгораживал от воды высокий, но что нам забор, что нам запреты, если сердце жаждет свободы, а то и вовсе воли.
– Здорово, – сказал я. – Силёнки у тебя ещё те!.. Даже пространство не дрогнуло.
– А ты бы заметил?
– Конечно.
Она отмахнулось.
– Способов много, каждый привыкает к своим. Моя тётя самолётами не пользовалась, только поездами.
– Почему здесь? – спросил я в лоб.
Она ответила легко:
– Нравится. Люблю реки. А это особенная. Медленная такая, неспешная, как тысячи других, но ей и такой хорошо. Она собой довольна.
– Не капризная, – согласился я. – Тогда чуть ближе, почему именно в этом месте?
Её лицо излучает детскую невинность, спросила так же легко и беззаботно:
– А какая разница?..
Я не стал объяснять, что разница есть, мы явно здесь не просто так. Либо хорошо сканирует мою память, либо есть ключ к неким моим скелетам в шкафу.
– Кто ты? – спросил я в лоб.
Она улыбнулась, но взгляд изменился, сейчас уже не та хохочущая пустышка, какой показалась при первом знакомстве, что-то на миг проскользнуло от леди, что обязана владеть собой в любой ситуации.
– А ты как думаешь?
– Знаешь слишком много, – отрубил я.
– Все знают, – напомнила она.
– Из того, – уточнил я, – что у меня под замком.
Она поинтересовалась невинно:
– Разве ты не открыт?
– Не настолько, – ответил я. – Не настолько.
Она легко опустилась на траву, мне даже почудилось, что не примяла в первое мгновение, но потом да, села по-настоящему, как человек, который весит килограммов семьдесят-восемьдесят.
Нет, на вид в ней не больше шестидесяти.
– Где трупы закапываешь?
– Распыляю, – сообщил я. – Нужно в ногу с эпохой.
– Эпоха ещё та, – согласилась она. – Ты в самом деле не отстаёшь?
Я сдвинул плечами, наша эпоха вообще-то стоит, мир благополучия в прогрессе не нуждается, но в её голосе откровенная ирония, я сказал с неудовольствием:
– Злая ты, придушить бы тебя.
– А почему не придушишь? – поинтересовалась она. – Добрым стал?
Я буркнул:
– А вдруг из тебя выпадет что-то ценное, а мне складывать некуда.
– Обидно?
– Досадно.
Она улыбнулась.
– Не расстраивайся. Ничего из меня не выпадет, я сама всё лишнее чищу.
Что-то в её голосе насторожило, я поинтересовался:
– И много вычистила?
Она помедлила с ответом, даже губу прикусила в задумчивости.
– Да это скорее пожелание. На самом деле, если честно, ничего не убрала. Я жадная. Даже те неприятности, что были и когда-то сильно ранили, оставила. В неприкосновенности. Хай будэ!
Я поинтересовался, чувствуя, что перешагиваю некую запретную черту:
– А были… большие?
Она прямо взглянула мне в глаза.
– Огромные.
– Тогда почему?
Она чуть помедлила с ответом.
– Они тоже… что-то дали. Чем-то обогатили, хотя было больно. Потому и сохранила. Я оптимистка, в прошлом было много и хорошего. Даже прекрасного!
– Тогда хорошее бы оставила, – предложил я, – а плохое вычистила.
Она спросила мягко:
– Так поступил ты?
– Я не вычистил, – признался я, – просто загнал поглубже. А ты почему?
– Потому что плохое, – ответила она раздумчиво, – так тесно переплетено с хорошим… даже прекрасным!
Я даже вздрогнул, сам такое не решался признать, но даже ту боль не хочется терять, она не сама по себе, не сама.
– Так кто ты? – спросил я напрямик.
Она лукаво улыбнулась.
– Догадайся.
– Ты не из наших, – проговорил я несколько зажатым голосом. – В сети тебя нет. Значит, ты…
Она не сводила с меня взгляда.
– Продолжай.
Я стиснул себя в незримом кулаке так, что внутри пискнуло, и проговорил почти недрогнувшим голосом:
– Ты не из нашего мира!
Глава 3
Она взглянула на меня искоса, лицо вроде бы дрогнуло, хотя вряд ли, а если и дрогнуло, то нарочито, чтобы я увидел и оценил, затем произнесла тихим успокаивающим голосом:
– «Наш мир» – очень ёмкое понятие.
Трепет прошел по мне, как рябь по тихой поверхности озера под ударом холодного ветра. Кровь застыла в жилах, но ответить я сумел по-прежнему достаточно ровным и не вздрагивающим голосом:
– Ты поняла, что имею в виду. И подтвердила.
– Мы в одном мире, – пояснила она мягко. – Вселенная… принадлежит человеку. И сама уже почти человек.
Я спросил в упор:
– Что сингулярам понадобилось на грешной земле?
Она не стала ни подтверждать принадлежность к сингулярам, ни отрицать, уточнила мягко:
– Всё ещё грешной?..
– Мы же люди, – напомнил я. – Грешны по факту рождения. Так что?
Она улыбнулась.
– Догадываешься. Мы с вами разные, но всё равно, в общем-то, один вид. В широком понятии, конечно.
Я пробормотал:
– Чё, в самом деле?
Её улыбка показалась чуть грустной.
– Конечно, горячеголовые есть, есть… Жаждут оборвать все связи с Землёй, оставить вас, а самим уйти в Большой Отрыв.
Я спросил, едва шевеля замерзающими губами:
– И… как… удается?
Она ответила с лёгкой грустью в голосе:
– Это нечестно, сами понимают. Долг есть долг. Знакомо, да?.
Я сказал нехотя:
– Да, теперь ещё как. Но ваш долг… В чём он? Хотя да, понимаю, не объясняй.
– Понимаешь?
– Чувствую, – уточнил я. – Как муравьи смену погоды. А что, заметно?
– Ещё как, – заверила она. – Ты всегда возражал, когда твои друзья говорили, что сингуляры уйдут далеко во вселенную, а люди для них будут вроде амёб.
Я пробормотал:
– А разве не так?
– Сам знаешь, – ответила она. – Технические средства для воскрешения у вас растут не на огороде. Ненавязчиво получаете всё желаемое. А у нас всё ещё нет согласия, надо ли оставшимся навязывать более высокие стандарты жизни… вы же сочтёте любое вмешательство ущемлением вашей свободы, это инстинкт… Но и оставлять вас копаться в этом… в этой жизни честно ли? Свобода ли то, как мы поступаем с вами, или же просто махнули на вас рукой и занимаемся своими делами… Я понятно говорю?
– Предельно, – заверил я. – Как чугунным молотом по темечку. И к какому выводу пришли?
Она грустно улыбнулась.
– Ни к какому. Сингуляры – всё те же люди, жаждут заниматься своими интересными делами, а не возиться… Не обижайся, но ситуация примерно та ж, что у вас с воскрешаемыми. Не хочется, но нравственный долг велит.
– И что он подсказывает?
Она чуточку сдвинула плечиками.
– Может быть, это просто уловка от нежелания заниматься тягостным и совсем неинтересным делом? В общем, пришли к выводу, что нужно оставить вас жить так, как хотите. Все равно найдёте, в чём нас обвинять, это понятно. А по-настоящему помогаем только тем, кто возжелает оставить праздную жизнь и рискнуть шагнуть в наш нелёгкий мир.
Я всё не решался повернуть голову и взглянуть ей прямо в глаза, посматриваю искоса, всё та же, милая и естественная, какие-то особые признаки сингулярства не вижу. Хотя, конечно, это для меня такая, на самом деле может во мгновение ока рассыпаться на мириады нанитов и собраться на другом конце галактики в облике ящера или чего-нить необычного, вроде шагающего экскаватора, может жить в открытом космосе, купаться в кипящей магме или бродить по ледяным просторам бозонных звезд, промчаться через сверхновую, словно нейтрино, и не опалить прическу…
Она сказала мягко:
– Я человек, Сиявуш. Всё во мне в сохранности. Просто добавилось кое-что ещё…
Я смолчал, и так понятно, что этого «кое-что» больше, чем имели древние боги, но амёбе не понять и не вообразить, что может человек, а человеку не осмыслить возможности сингуляров.
Она улыбнулась чуточку грустно, медленно растаяла в воздухе, только её взгляд некоторое время оставался в пространстве, как улыбка чеширского кота.
После общения с Вандой мой дом кажется и мне каким-то месопотамским, всё старинное, хоть и умное, бродят неуклюжие домашние роботы, даже пылесос бесшумно шуршит и по-детски деловито сообщает, какую комнату прочистил, а в какой не сумел отодвинуть диван, за ним спряталась высохшая косточка сливы, прилипла к плинтусу, даже мощная струя воздуха не отлепляет.
Сердце время от времени начинает стучать чаще, как только вспоминаю детали разговора, а кровь бросается в голову, словно решаю невесть какое сложное уравнение.
Гавгамел ощутил мой зов, хотя я не послал и даже не сформулировал, вышел из стены, раздвинув её, словно половинки бархатного занавеса на сцене императорского театра.
Щель за ним тут же сомкнулась с мягким чмокающим звуком, будто вытащил ногу из болота.
Я развел руками, мол, извини, нечаянно получилось насчет зова, он остановился передо мной, огромный и мускулистый, словно Сизиф, накачавший мускулатуру своим уникальным методом бодибилдинга.
– Что-то случилось?
Голос его прогремел настолько мощно, что им тоже можно лупать скалы и стены, а взгляд полон сочувствия и некого непонятного понимания, словно знает обо мне нечто такое, что я сам стараюсь не вспоминать.