– А реальность – не условность? Мы в условностях со дня рождения. Придуманные миры появились не с созданием тридэшных, их творили ещё сочинители мифов и сказок, Гомер и Гесиод, а потом Гуттенберг поставил это дело на широкую ногу. А дальше кино, телевидение, баймы… Мы всегда с охотой погружались в придуманные миры, так что ты это брось!
Тартарин сказал ехидно:
– Тогда чего не нравится, что мы в придуманном кем-то?
– Я не ропщу, – пояснил Казуальник. – Принимаю, как данность. Что, уже пора?
– Куда уж порее, – ответил я. – Приходится вас собирать, как разбежавшихся коз по лугу!
– Твоя работа, – согласился Казуальник. – Помню, ты так и партвзносы собирал, а от тебя народ прятался!
Он хохотнул коротко, а Тартарин молча раздвинул пространство, по ту сторону щели блещет хрусталём накрытый стол, в широких бокалах красное вино, а на диване в раскованных позах сидят красные и распаренные Южанин и Гавгамел, как толстый и тонкий по Чехову в черновом варианте, орут мощными голосами двух Шаляпиных:
– Бездельник, кто с нами не пьёт!
Тартарин совсем некстати, едва не оглушив меня, заорал над ухом популярную в годы своего детства «Застольную»:
– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем!
Южанин посмотрел на нас весело и крикнул:
– Налей, налей, стаканы полней!
Я спросил раздраженно:
– Что у вас за ностальгийное цунами?
Казуальник сказал весело и примирительно:
– Да так, услышал, и накатило… Зато здесь, как видишь, хорошо поржали!
– Молодцы, – сказал я. – Овса подкинуть?
Тартарин сказал тихонько:
– Какого овса, им бы желудей…
Южанин расслышал, набундючился.
– Сам ты… парнокопытный…
– Ага, посмотрел на свои ноги?
Глава 9
У Южанина то ли по пьяни быстро сменился настрой, то ли перепад настроения, запел голосом то ли Лемешева, то ли вовсе Козловского:
– А у нас во дворе есть девчонка одна,
Среди шумных подруг незаметна она,
Ничего в ней нет,
А я все гляжу, глаз не отвожу…
– Подслеповат стал, – сказал Тартарин с сочувствием.
– Ты чего? – оскорбился Казуальник. – У меня глаз как у собаки, а нюх как у орла!
Он всё же доорал песню до конца, я некстати подумал, что раньше никто из нас не знал ни одну полностью, даже Гимн и то первый куплет с припевом, а дальше только бодро мычали, но подключение мозга к интернету напрямую дало возможность сразу видеть, что там дальше, и даже менять голос на соответствующий моменту.
– Шеф, – сказал Южанин, – может, тебе тройного одеколона? Что достойного в этом сраном коньяке? А тройной одеколон – это недооценённая вещь.
Я ответил сердито:
– Я не опускался до тройного, не бреши.
– А я пробовал, – признался он со скромным достоинством. – Время было такое. Смутное. Но без Бориса Годунова! И даже без Бориса Ельцина, хотя при нем смута была ещё та, а «Шипр» нарасхват… А ты чего такой смурный?
– Воскрешение, – напомнил я. – Мы же воскрешатели, забыл?.. Сингуляры дали технику, остальное должны мы, чему сперва так радовались!
Он хмыкнул.
– Да-да, уже не очень. Трудиться и даже работать… Пусть лошадь работает, у неё голова большая.
Казуальник затянул томным голосом ресторанного шансонье:
– Закурим, товарищ по одной, Закурим, товарищ мой…
Тартарин сказал с достоинством:
– Курить как бы вредно.
– Ты не патриот, – сказал Казуальник напыщенно, – а как же «закурим перед стартом, до старта осталось четырнадцать минут»?.. Закурить сигарету…
– Папиросу, – напомнил Тартарин.
– Да хоть сигару, – ответил Казуальник. – Нам всё можно!.. Подумаешь, последние годы зожничали… А теперь вот возьмём и закурим!.. И выпьем, и снова нальём!
– Курить тоже вредно, – сказал Тартарин. – И вообще моветон.
– Налей, налей, – пропел Казуальник, – бокалы полней!.. Это же классика, а ты что, Иван, родни не помнящий?.. А как же воскрешённые? Они все пили и курили!.. И предавались!.. Со всем первобытным бесстыдством Екатерины Великой. Шеф, что-то не так?
Я пробормотал:
– Теперь вижу, что не так, но перетакивать себе дороже. Хотя надо. Хотя не знаю как. Думал, с вами как-то побрэйнстормим, но вижу, что вы люди творчества…
– А это значит, – спросил Южанин почти трезвым голосом, – ни на что не годные, кроме как пить и жаловаться на судьбу?.. Не-е-ет, шеф, это Казуал наш ни на что не годен, а я годен на всё!.. Даже замочить кого могу. Правда, в виртуале второго порядка… Но остальные уже и в виртуале не могут, элои чёртовы. И от нашего дела устранились, трусы?
– А ты не? – спросил я и кивнул на стол, где и на полу куча бутылок, уже пустых.
– Ничуть, – отрезал он трезвым голосом. – Не проходит сложное решение, берись за простое! Всех воскрешённых в виртуал!.. А там пусть хоть сами друг друга поубивают! Ещё раз воскресим. Это же здорово: Пушкин есть, а проблем нет!.. Игра как бы.
– Весь мир игра, – сказал Казуальник глубокомысленно и добавил навязшее в зубах с детства, – а люди в нём актеры. А то и вовсе артисты, простите за бранное слово.
– А лошади кушают овес и сено, – добавил Тартарин услужливо. – Спасибо, кэп, ты достойный правнук человека в футляре.
Некстати вспомнился старый фильм «В степях Украины», там председатель колхоза «Вперёд к коммунизму!» убеждает председателя колхоза «Тихая жизнь», что нужно быстрее переходить от социализма к коммунизму, а тот, сытый и довольный, как толстый кот, поглаживал себя по животу и отвечал с улыбочкой, что ему и при социализме хорошо, куда торопиться, доберемся и до коммунизма, дай пожить, не надрывая жилы.
Так вот и мы, фёдоровцы и не фёдоровцы, как бы не торопились, а на самом деле просто побаивались, что прогресс слишком уж скакнул, сингуляры уже не люди, у них там вообще всё нечеловеческое, и живут не на земле, а то ли на Луне или Марсе, то ли вообще в пространстве космоса, превратив себя в силовые поля.
И потому те, что стали сингулярами, стремительно уходит всё дальше, а мы вообще застыли, хотя останавливаться не собирались, просто намеревались идти не такими уж дикими прыжками.
А кто стоит на месте, того несет взад.
– Ладно, – сказал я, – пойте и пейте. А я пойду, пойду… Но хоть завтра соберёмся? Уже не о долге говорю, что вам долг, вы же демократы, просто прошу!.. Давайте продолжим нашу работу.
– Шеф, – возопил Тартарин обиженно, – куда пойдёшь, мы тебя ещё не послали! По крайней мере, вслух!
Я махнул рукой и с некоторым усилием проломился через разреженное пространство в свой дом и в свою комнату.
На душе едкая горечь, что-то с нами не так, трудности бывали и раньше, но преодолевали, а сейчас какое-то позорное отступление после первой же попытки, даже не пытаемся напрячься и решить…
В голове туман, с некоторым усилием воссоздал в памяти облик Ванды. Возникла посреди комнаты, как живая, только первые две секунды через её тело просвечивала цветная стена, но когда опустилась чуть ниже и подошвы коснулись пола, ощутилась вполне реальной.
Что-то в ней странно знакомое, хотя с виду самая обыкновенная. Даже слишком, сейчас таких нет, женщин упорно строят свои тела под меняющие стандарты моды, и хотя все разные, но все одинаковые, а эта как будто с другой планеты, но пока что жизнь есть только на Земле, даже Марс не в счёт, он тоже Земля.
– А это, – спросил я, повторяя вопрос, – невмешательство в наш мир… это так проявляется у сингуляров уважение к нам… или безразличие?
Что ответит, уже помню, просто всматриваюсь и вслушиваюсь теперь внимательнее. Вроде бы не прячу воспоминания о детстве, но всё же наши приключения с уличными дружбанами не на поверхности, а она упомянула так, словно только вчера видела, как мы валяли дурака.
Она улыбнулась, и хотя это только моё воспоминание, но, однако, мелькнула пугающая мысль, что всё понимает, чувствует, что я о ней думаю, и даже старается облегчить мне понимание, но что-то не слишком, не навязчиво, мы цепляемся за свои свободы, а это признак несвободности…
– Уважение, – заверила она тихим голосом. – Правда-правда. Знаешь ли, проще уважать вот так издали. А сближение…
– Обязывает?
Она кивнула.
– Вот-вот. У сингуляров что, поинтереснее дел нет?.. Ты же помнишь, как перестал общаться с ребятами из бригады слесарей?.. В универ поступил, новые друзья появились, поинтереснее, поумнее…
Я слушал, всматривался в нее, поворачивал во все стороны, но это лишь моё воспоминание, вовнутрь заглянуть никак, а говорит она почти теми же словами, хотя и не точь-в-точь, что странно, то ли у меня глюки, то ли мозг воссоздаёт главное, а в разговоре не придерживается точности.
Она сказала неожиданно:
– А ты чего в этих четырёх стенах?
– Что предлагаешь? – поинтересовался я. – На речку?
Она сказала мягко:
– Почему нет? Ты её тоже помнишь лучше, чем первый визит в Бангладеш…
Тоже, сказал мне внутренний голос. Значит, и у неё с ней что-то связано. Догадка выныривает из клокочущего океана мыслей и чувств, но я тут же топлю взад, слишком нелепая, хотя других вообще нет, даже самых диких.
– Хорошо, – сказал я, – пойдём?
Она сказала тем же тёплым голосом:
– Лучше перейдем. Я не настолько держусь традиций…
Я не успел кивнуть, но она уловила мое согласие ещё до момента, как оно оформилось, моя не такая уж и тесная квартира исчезла, пахнуло свежим воздухом.
Ноздри уловили ароматы цветущей сирени, синее сияющее небо отсвечивает на землю голубыми искрами, под ногами мягкая зелёная трава, от ступней пошёл лёгкий спуск к неспешной реке, вижу, как с грациозной ленцой выпрыгивает рыба, хватая комаров.
Я покосился на Ванду, уже не воспоминание, реальная так умело и незаметно подменила его собой, что могу только таращить глаза, как рыба, что разевает рот, но не слышно, что поёт.
– Здорово у тебя получается, – сказал я осторожно.