Ещё два дня воскрешал деятелей науки, ориентируясь уже по Википедии. Гигантов воскресил раньше, потом просто культурников, те тоже двигали цивилизацию, только не так заметно, координировал работу с другими энтузиастами, что хоть и не фёдоровцы, но заинтересовались идеей воскрешения предков.
Ванда наверняка видит, в какой лихорадочной спешке работаю, словно умершие торопят. Появилась в тот момент, когда у меня язык на плечо и дыхание как у загнанной лошади, которую пристреливают.
– Привет, Сиявуш… Ого, как похудел! Кожа да кости. Не думаешь, что твои воскрешённые вскоре сами начнут вытаскивать родных, близких, друзей…
– Вскоре? – пробормотал я. – Думаю, не раньше, чем через полсотни, а то и вообще до того дня пройдут сотни лет…
Она улыбнулась.
– Ах да, ты же в линейном времени…
– А ты? – спросил я.
Она покачала головой.
– Последние три миллиона лет в дискретном.
Я охнул.
– Это что?.. Порог возник одиннадцать месяцев тому!
Она ответила с той же светлой безмятежной улыбкой красивой дурочки:
– Знаешь, а так удобно, когда можешь ускорять и замедлять время. Больше успеваешь!.. Очень даже намного. А так вообще-то у меня после Перехода прошло где-то миллионов пять лет.
Я спросил в диком изумлении:
– Миллионов?.. И ты всё это время помнила?
Она посмотрела с интересом.
– Думаешь, невозможно? Вообще-то и я так думала.
Я пробормотал, совсем сбитый с толку:
– Но… как…
Она ответила беспечно:
– Мы уже властелины времени. Иногда возвращаюсь в те годы, когда были молодые и предельно глупые, это так мило… Как двое щенков!.. Чистые, наивные, искренние, готовые всё отдать друг другу… Потому и восхотелось взглянуть, как ты сейчас.
Я спросил осторожно:
– И… как?
Она ответила серьёзно:
– Нахлынуло. Как в те годы. Нет, конечно, сейчас я не та, но то очарование всегда могу ощутить снова и снова. Даже усиленно. Однако… иногда мерещится, что для этого не обязательно погружаться в прошлое?
Её взгляд стал вопрошающим, я ответил сбивчиво:
– Ты знаешь, где меня найти… но, похоже, имеешь в виду нечто иное?
Он чуть наклонила голову, не сводя с меня пристального взгляда.
– Ты знаешь, о чём я.
Холодок прокатился по моему телу, я ответил хрипло:
– Догадываюсь.
– И как?
– У меня работа, – ответил я уклончиво. – Никто, как видишь, не делает. А кто уже пытается, не совсем как бы успешно. Я должен завершить.
Она сказала мягко:
– А возможно?
– Нет, – ответил я честно. – А ты как сингулярка могла бы?
Она улыбнулась шире, глаза заблестели смехом.
– Мы давно уже не сингуляры.
Я спросил насторожённо:
– А что случилось?
Она помедлила с ответом.
– Ну как бы сформулировать… нет, не получается. Сингуляры были первой ступенькой, сейчас мы от них как люди от амёб.
Я прошептал в ужасе:
– Так где вы… теперь?
Она ответила просто:
– Везде.
Добавила ещё пару слов, не понял, но пахнуло жуткими безднами метагалактик и в то же время микромиров, где в частичках времени закапсулированы бесчисленные вселенные с иными законами, и это всё тоже плоть этих, что уже не сингуляры.
Я ответил с вымученной улыбкой:
– Но кто-то остался и в простых лаптеватых сингулярах? Как мы в людях?
Она светло и озорно улыбнулась.
– Ни одного!.. Рулит не размер мозга, а что человек желает, к чему стремится. Мы как ушли на жажде нового, так и мчимся… Ты же помнишь, для кого-то и раньше высшим счастьем было огородить свой участок высоким забором и жарить шашлыки, ничего больше от жизни не требуя…
– Помню, – сказал я, – но ты и раньше была… устремленной.
– Ты был, – уточила она. – Это я за тобой так старалась успевать, так старалась.
Я умолк, понятно же, у неё на языке вертится вопрос, почему так случилось, почему я не там, а здесь, она тоже молчит, только смотрит вопрошающе, наконец я пробормотал:
– Человеческий фактор…
И снова умолк, этим человеческим фактором прикрываем любую дурь и ошибки, сделанные по небрежности или глупости, ведь человек – это звучит гордо. На самом же деле человеческий фактор сработал как раз у тех, кто ушёл вперед и дальше.
– Да, – ответила она, – да, он самый.
И, понятно, вовсе не то хотела сказать, но произнесла именно то, что всегда говорим, когда нет желания возражать или доказывать очевидное.
Я раскрыл рот, чтобы промямлить что-то совсем уж жалкое, но она, спасая моё самолюбие, растворилась в воздухе, оставив свежий аромат озона, словно после грозы.
Ещё около двухсот человек выдернул в этот мир, даже отыскал Гильгамеша и его верного Энкиду. Глубже заглядывать не стал, разберётся со временем сам Гильгамеш, как и те, кого вернет в наш мир он сам, когда полностью в нём освоится.
Ванда появилась счастливая и радостная, от неё идет незримый свет, сообщила щебечуще, что у них прорыв, удалось то-то и то-то. Я кивал, любуясь её таким милым обликом, а она, спохватившись, перешла на то, что мне чуть понятнее, принялась зачарованно рассказывать о страшной красоте кипящих океанов металла, о недрах сверхновых, где фрики обосновались жить и работать, о странностях в строении вселенной, её структурах, что слишком уж напоминают самоорганизацию материи в нечто упорядоченное, типа того, что создаётся жизнь космических масштабов, где одна галактика может стать гигантской амёбой, а скопление галактик – сложным организмом…
Я прервал:
– А работаете над чем? Ты сейчас что делаешь там?
Она покачала головой.
– Не поверишь, в отделе спасения. Самый важный, кстати! Этот мир, да и весь наш мир всё ещё может погибнуть легко и быстро. Да-да!.. До Перехода мог погибнуть от гигантского астероида, потом от взрыва Солнца, от вспышки близкой сверхновой, но сейчас меры приняты, однако космос ещё может свернуться, распасться, брейниться, а то и вовсе эйжейнить, есть и такое предположение…
Голос её звучал очень серьёзно, дрожь прошла по моему телу, я спросил торопливо:
– Это… о таком мы не думали?
– Думали, – напомнила она. – Но не о всех, конечно. О большинстве даже не догадывались. Кононов ещё в прошлом веке выдвинул идеи неуничтожимости цивилизации, собрал все угрозы, могущие уничтожить здесь все… Потом, помню, собирал Турчин. Сейчас Кононов возглавляет Центр Устранения Угроз, работы там очень много. Больше, чем знали и чем думали. Наша цель – сделать так, чтобы никогда и ничто-ничто уже не могло повредить человечеству. Никогда! И ничем. И через триллионы триллионов лет. Эта вселенная исчезнет, распадётся, а мы будем жить и работать! И создадим, если понадобится, новую, уже заточенную под себя.
Я перевёл дыхание, постарался улыбнуться, но сам ощутил, что эта гримаса не совсем улыбка. Она назвала человечеством сингуляров и тех, кто пришёл 3после них, что вообще-то, если честно, верно. Это мы уже рудименты вроде кистеперых рыб, а то и всяких там амёб.
– А мы всё гадаем, чем вы там заняты.
Она прямо взглянула мне в глаза.
– Это угадать невозможно, но если хочешь увидеть…
Дыхание холодного космоса коснулось моих внутренностей, там всё превратилось в лёд, но я пробормотал:
– Если считаешь, что готов…
– Ты единственный, – напомнила она, – кто не опустил руки, работу по воскрешению не бросил.
– Спасибо, – пробормотал я.
– Я о тебе не забывала, – сказала она тихо. – Мы же поклялись быть вместе, забыл?
– Такое разве забыть? – ответил я. – Что, в самом деле…
С сильно стучащим сердцем я указал пальцем в потолок, стараясь, чтобы рука не вздрагивала.
Она счастливо улыбнулась.
– Ты на плоской земле?.. Этот крохотный мир у нас внутри. Готов?
– Теперь да.
Она привычным жестом, как все мы делаем, раздвинула пространство. Я задержал дыхание, сердце застучало чаще, чувствуя – сейчас шагну в другой мир.