– Очень, – ответила мама, пытаясь охватить взглядом и дом, и окружающую его природу. – Невероятное место, правда?
– Да, – ответила я.
Паулина сидела с нами за столом, спиной к пропасти, с безмятежным лицом и изогнутыми ресницами и казалась такой же довольной, как я сама.
На закате Порфирио спустился в дом и закрыл окна.
– Чтобы вы не замерзли.
И мы тут же начали мерзнуть. От влажной прохлады все вокруг, даже наша одежда, даже воздух, которым мы дышали, казалось тяжелым и плотным. Мы сидели в гостиной. Папа читал газету, мама – журнал. Я, сидя на ковре с длинным ворсом, собирала пазл на две тысячи кусочков, найденный в кабинете: европейский пейзаж с лагуной, мельницей и лошадьми.
– Зажечь камин? – спросил Порфирио.
– Да, пожалуйста, – попросила мама.
Папа вместе с Порфирио пошли в другую комнату и принялись сновать туда-сюда. Мама сказала, что время нам всем надеть свитера, отложила журнал и поднялась по лестнице в спальню. Я хотела было последовать за ней, но, встав и подняв глаза от пазла, остолбенела.
Уже почти стемнело. Небо затянулось, и густой туман парил над вершинами гор. Белое пятно в форме амебы. Я представила себе, как пятно растет, подплывает к дому и окружает его. Не желая оставаться снаружи, оно ищет щели в дверных проемах, любая дырочка сгодится, чтобы просочиться внутрь.
Снаружи все побелело, а внутри уже стояли сумерки.
– А ты чего свитер не надела? – спросила мама, вернувшись.
В обертке из тумана дом стал другим. Узким и плоским, ненастоящим, как те, что показывали по телевизору.
– Давай-давай, иди.
Я поднялась к себе и надела свитер. Комната девочек была большая, с тремя кроватями, расставленными буквой «п», каждая у своей стены. Между ними стояли два сундука, они служили тумбочками. А еще полки с куклами, игрушками и энциклопедией «О мире для детей». Я выбрала том «Удивительные места» и уселась на кровать.
Там была статуя, огромная, больше любого здания: голый мужчина с краником наружу. А еще пирамиды, висячие сады, плавучая хижина прямо посреди реки, водопады, гейзеры, вулканы, снежные вершины, небоскребы, дворцы и храмы. Потом мама позвала меня ужинать, и я спустилась вместе с Паулиной.
На улице было совсем темно, в доме горел свет. Порфирио уже ушел, в задней гостиной горел камин. В оконных стеклах отражались огонь и лампочки, а вокруг – сплошная чернота; казалось, весь мир – это наш дом, одинокая планета в бескрайнем космосе.
Папа уже сидел за столом, спиной к самому большому из окон. Я усадила Паулину во главе, а сама села рядом с ним. Мама готовила на кухне, а я на нее смотрела. Волосы доходили ей до середины спины – гладкие, блестящие, наверное, она расчесалась, когда пошла надеть свитер. Их хотелось погладить. Она откинула крышку вафельницы, достала пару дымящихся сэндвичей, поставила на стол и села напротив папы. Он разлил свежевыжатый апельсиновый сок.
– А сколько лет было Мариу и Лилиане, когда пропала их мама?
Папа посмотрел на маму:
– Ты ей рассказала?
– Сок потом, Клаудия, – сказала мама. – Вначале съешь сэндвич.
– Эта тема не для разговоров с ребенком.
– А что я должна была делать? Врать? Скрывать?
– Ну, сколько им было лет?
Папа покачал головой. Мама попыталась вспомнить:
– Кажется, мы с Мариу были в третьем классе, а Лилиана на год моложе.
– Значит, вам было восемь?
– Где-то так, – подтвердила мама. – Нам было столько же, сколько тебе сейчас, а Ребеке – сколько мне.
– Значит, Паулина была права: Ребека не хотела исчезнуть.
– Это Паулина сказала?
Я кивнула, не переставая жевать.
– Так она теперь разговаривает?
– Да. Она сказала, что мама никогда не бросила бы своих дочек, особенно пока они маленькие.
Мама с папой переглянулись, а потом посмотрели на Паулину – она сидела во главе стола и выглядела безукоризненно в своем зеленом платье и с волосами как у мамы.
– С каких это пор она разговаривает? – спросила мама.
– С тех пор как мы сюда приехали.
На следующее утро, когда я проснулась, папа уже уехал в супермаркет. Из-за пробок он вышел из дома раньше, чем в Кали, а я-то была на каникулах, поэтому спала дольше обычного. Мы с мамой позавтракали, а потом распахнули окна. Небо было чистое, как будто его кто-то натер до блеска. Вскоре над вершинами гор поднялось солнце и холод рассеялся. Мы надели купальники и отправились на террасу, где располагалась купальня.
Терраса была широкая, с каменным полом и черным стальным парапетом прямо над пропастью. Вид тот же, что из главной гостиной: небо, ущелье, лес и горы. Только без стен и потолка он производил еще более сильное впечатление. Мы, два человечка в центре этого пейзажа, казались парой картонных фигурок, парой точек в бесконечности. Нас как будто вовсе не существовало.
Купальня была из камня. Порфирио открыл дверцу, и туда хлынул мощный поток воды из ручья. Потом он ушел, а мы с мамой улеглись на шезлонги, мама – с журналом «Ола» и в соломенной шляпе, чтобы уберечься от солнца.
Некоторое время мы загорали молча, а потом она что-то сказала, но я не расслышала из-за шума воды.
– Что?
– Она любила выпить.
На обложке журнала красовалась фотография со свадьбы Пакирри и Исабель Пантохи. Он – зеленоглазый, с ямочками, в черном костюме, она – с волосами цвета воронова крыла под многослойной белой вуалью и бриллиантовой диадемой.
– Кто?
– Ребека. В клубе ее вечно видели с бокалом. Девочки плескались в бассейне, а она потягивала белое вино.
– Она пила в ту ночь?
– Когда исчезла? Ну конечно, Клаудия, не будь такой наивной. И наверняка что покрепче. Дамы, которые играли с ней в луло, говорили, что по вечерам она предпочитала виски.
Я горела как в огне. Здешняя жара совсем не была похожа на ту, к которой я привыкла в Кали. Она жгла, будто острый перец. Я встала и, ни секунды не раздумывая, даже не потрогав вначале воду, кинулась в купальню. Мне показалось, что голова моя сейчас взорвется, а кости превратились в желе. Стоять под водопадом – все равно что кричать в ледяной пустыне, где никого нет.
Обедать папа не приехал: ездить туда-сюда дважды в день ему было бы тяжело, поэтому, пока мы с мамой жили на финке, по рабочим дням и по субботам он обедал у тети Амелии.
Анита со своей робкой улыбкой подала нам с мамой обед в столовой. Доев, мы собрали тарелки и хотели было отнести на кухню, но она не позволила.
Мама предложила прогуляться. В Кали она никогда не ходила гулять с нами с папой, так что я удивленно посмотрела на нее.
– А что такого? – спросила она.
Мы надели джинсы, футболки и резиновые сапоги и повязали на пояс свитера – на случай, если погода испортится и похолодает. Поднялись по подъездной дорожке, открыли черную стальную калитку и вышли на грунтовую дорогу.
Мы шли медленно, разглядывая дома, старые и новые, кирпичные и деревянные, с большими и маленькими окнами, крутыми и плоскими крышами. Дома были самые разные, а рядом с ними – сады, полные цветов и фруктовых деревьев, живые изгороди и собаки, которые лаяли на нас из-за заборов или виляли хвостом.
По пути нам встретились пара гуляющих, несколько стариков с тростями и в шляпах, фермер, тащивший на плечах тяжеленный тюк, и конная процессия из нескольких юношей в приподнятом настроении – они везли с собой огромный магнитофон, из которого неслись песни на английском, и передавали друг другу бутылку водки.
Мы видели пару зеленых попугайчиков с желтыми отметинами вокруг глаз, одинокую корову, которая паслась на полянке без единого дерева, и два ручья – вода рокотала среди крупных камней, как рассерженная толпа.
Мы подошли к краю леса, и мир вокруг погрузился в сумерки. Мох на стволах деревьев, огромные листья, полусгнившие стволы на земле и рыжий пушок на фонарном столбе, будто ржавчина. Дальше – поворот, а за поворотом – пропасть. Мы подошли – осторожно, потихоньку. Несколько тощих деревьев цеплялись за каменистый склон горы, а дальше спуск обрывался, как будто кусок горы отхватили топором.
Я почувствовала себя совсем крошечной, младенцем, который смотрит вниз, стоя вверху лестницы у нас дома, как бы за защитной решеткой, только без решетки. Лишь мое собственное тело отделяло меня от настоящей пропасти. Ущелье здесь было узким, а река, собиравшая внизу воды из ручьев и ручейков, тонула в буйной зелени, в диких, неодомашненных джунглях.
Я подумала о погибших женщинах. Заглянув в пропасть, я будто посмотрела им в глаза. В глаза Глории Инес: она была гордая, как дикая кобылица, а потом разбилась об асфальт. Я посмотрела на маму – она, как и я, склонилась над пропастью.
– Пойдем лучше назад, – сказала она.
На финке – и в самом доме, и на террасе – окна и парапеты защищали нас от пропасти. Было только одно место, напрямую граничившее с пропастью, отделенное от нее лишь деревянной загородкой, возле эвкалиптов, служивших межой между нашей территорией и соседскими стойлами. Мама пошла прямо в дом, а я задержалась, глядя на незащищенное место.
Загородка была невысокая, мне всего лишь по грудь, и выглядела довольно-таки хлипкой. Просто деревянные колья. Пропасть была совсем рядом, здесь не было деревьев, которые могли бы скрыть ее от меня. Я направилась прямо к ней – вначале осторожно, а потом решилась. Я хотела снова увидеться с пропастью, чтобы во рту снова стало сладко, а в душе жутко и чтобы захотелось разом и прыгнуть, и отойти подальше. Порфирио, который неподалеку сгребал опавшие листья, бросил грабли и кинулся ко мне.
– Туда лучше не подходить, – сказал он, тяжело дыша. – Забор совсем ненадежный, доски все время гниют, и приходится заменять их.
Я остановилась и посмотрела на него.
– Мы же не хотим свалиться в овраг?
Я увидела, как мое тело летит вниз, в зеленую пустоту.
– Нет.
– Если вы хотите посмотреть стойла, я вас отведу.
Он наверняка решил, что я хочу взглянуть на лошадей, что это они манят меня.