Это была женская фигура в белом платье.
– Мама!
Я вскочила и помчалась в спальню родителей. Спина у меня была мокрая, ступни – ледяные. Кровать была в беспорядке, окно открыто, газовые занавески вздымались на ветру.
Я проверила на балконе, в ванной, в шкафу. Обежала другие комнаты и вторую ванную. Зовя ее, сбежала вниз по лестнице. Мамы не было ни в большой гостиной, ни в столовой, ни на кухне, где на барной стойке стояла пустая бутылка из-под виски. Ни в кабинете, ни в гостиной с камином. Я открыла раздвижную дверь и выглянула на террасу.
– Мама…
Не было видно ни зги.
– Мама!
Я выбежала на террасу. Холодный ветер растрепал мне волосы и рассыпал мурашки по коже. Мне захотелось упасть на землю и разрыдаться, больше не искать ее. Пускай прыгнет в пропасть и никогда не возвращается, а я останусь с папой и утону в море его молчания. И все же я металась по террасе, а потом, убедившись, что там мамы нет, вернулась в дом.
Поднялась по лестнице. Страх бился в моем сердце, будто зверь. Я распахнула дверь в сад. Туман, сгустившийся под светом из дома, несся со скоростью ветра; ветер качал деревья и завывал яростно, будто призрак.
Я прошла по дорожке вдоль дома и двинулась дальше по траве, ветер дул мне в лицо. Я спустилась пониже: в тумане материализовались фонарь, загородка, хлипкая и низенькая, неспособная ничего и никого удержать, и человеческая фигура – ноги в грязи, руки придерживают над землей подол белого платья. У нее были мамины густые волосы и ее белый халат.
– Мама.
Мне было страшно: вдруг фигура сейчас обернется, и окажется, что это не мама, а Ребека.
– Мама?
Со спины – вылитая мама, а спереди – труп.
– Тезка, – тихонько сказала я.
Фигура обернулась. Это была мама, живая и здоровая.
– Что ты делаешь?
– Вышла прогуляться.
Посреди ночи, в пижаме и без обуви, как Натали Вуд.
– Я никогда не была в этой части финки.
А рядом – многометровая пропасть.
– Давненько мы с тобой не ходили гулять, да?
Голос у нее был странный, пьяный. В руке она держала бокал. Она пошатнулась. Я подошла поближе и взяла ее за предплечье, такое худое, что пальцы мои почти сомкнулись. Как у Карен Карпентер.
– Пойдем домой, мам.
– Завтра пойдем с тобой гулять. Обещаю.
Пропасть была прямо за ней, в паре шагов. Хоть ее и не было видно из-за тумана, она была там, такая же глубокая, как та, в которой погибла княгиня Грейс. Мама чувствовала исходившую от пропасти силу, как будто снизу ее кто-то дергал за нитку.
– Косточки рассыпались.
– Ребеки?
– Ей-то удалось довести дело до конца.
И я увидела ее в маминых глазах. Пропасть у нее внутри, такую же, как у погибших женщин, как у Глории Инес, бездонную пропасть, которую ничем было не утолить.
– Это идеальное место, чтобы исчезнуть.
– Пойдем, – сказала я и потянула ее за руку.
Мама позволила отвести себя домой – по траве, а потом по мощеной дорожке.
Когда мы вошли, я забрала у нее бокал и поставила на тумбочку у входа. Мама схватила его и залпом выпила остатки виски. Я закрыла дверь. Ветер, стоны и сила пропасти остались снаружи. Мы прошли в спальню, мама шагала робко и неуверенно, я следила, чтобы она не упала. Усадила ее на кровать, сняла с нее мокрый халат и носки и помогла ей лечь.
Она закрыла глаза. Лежала вся растрепанная, со спокойным лицом, как взбалмошная девчонка, наконец сраженная усталостью. От нее пахло виски, мертвым деревом. Я набрала воздуха в легкие и задержала дыхание. Мне хотелось удержать этот запах внутри, как папа сохранил запах талька от своей тети Моны. Удержать мамин запах, чтобы ни за что на свете не забыть его. Я погладила ее по лбу, а потом по волосам, распутала их пальцами, и они вновь стали гладкими и блестящими. Поцеловала ее в лоб и легла рядом с ней. Она открыла глаза.
– Папа еще не приехал?
– Нет.
– Уже совсем поздно.
Она закрыла глаза и мгновенно уснула. Я лежала с открытыми глазами и представляла себе, как папа разбивается по пути к нам. Как он лежит на дне пропасти, чудище у него внутри уснуло навсегда, а рядом его мама, она так рада наконец его видеть. Она еще совсем девочка, а он старик. Я плакала без слез. Глаза у меня слипались. Я крепко взяла маму за запястье, чтоб она не могла никуда уйти, чтобы, если вдруг она встанет, удержать ее со мной, по эту сторону дома.
Наутро я проснулась в спальне девочек, было уже светло. Я пошла в спальню мамы с папой, но там никого не было. Я спустилась по лестнице. Мама на кухне готовила завтрак, а папа сидел в столовой.
– Ты приехал!
Я обняла его.
– Ты не помнишь, как я отнес тебя в кровать?
– Нет.
– А ты разговаривала во сне.
– Что я говорила?
– Спрашивала, почему меня так долго не было.
– Правда?
– А я рассказал тебе, что поставка задержалась.
Мама поставила на стол яичницу и арепы. Мы с папой съели все дочиста, а она выпила три стакана воды, пару раз куснула свою арепу и поковыряла яичницу вилкой.
– Есть не хочешь? – спросил папа.
– Голова болит.
Она отставила тарелку и пошла наверх, в душ. Он раскрыл газету.
– Давай вернемся в Кали, – сказала я.
– Тебе разве тут не нравится?
– У меня через три дня день рождения, и я не хочу в свой день рождения быть здесь.
– Почему?
– Это плохое место.
– Почему это?
– Тут повсюду ущелья.
– И очень красивые.
– Я не хочу, чтобы вы умерли.
Он опустил газету:
– Иди сюда.
Сложил ее и положил на стол, а меня посадил на колени:
– Ты боишься, что мы умрем?
– Что ты разобьешься, как Ребека, а мама бросится в пропасть.
– Я вожу очень аккуратно, я же сто раз тебе говорил, а мама никуда не бросится.
– Откуда ты знаешь?
– Ни одна мама ни за что не бросит свою дочь. Ты же сама так сказала.
– Это Паулина сказала.
– Ну да, Паулина.
– А вот Глория Инес бросила своих сыновей.
– Она упала с балкона. Но мама не упадет. Ты же видишь, тут повсюду стекла и ограждения.
– У княгини Грейс и Натали Вуд тоже были дети.
– Я смотрю, тебя очень потрясли эти истории.
– Давай уедем отсюда, ну пожалуйста.
– Глория Инес была больна.
– И мама тоже.
Папа рассмеялся:
– У твоей мамы просто голова болит.
– Она еще в Кали заболела.
– Ринит у нее уже прошел, а гуаяканов тут нет.
– Тебя никогда нет дома, ты не понимаешь.
– Чего я не понимаю?
– Вчера вечером она напилась. Вышла в носках прямо на траву и подошла к загородке, той, что у пропасти. Если б я не пришла, она бы точно сбросилась. Она так и сказала: это идеальное место, чтобы исчезнуть.
– Ее история с Ребекой тоже очень потрясла. – Папа поцеловал меня в лоб. – Но ты разве не видишь, насколько ей стало лучше с тех пор, как мы сюда приехали? Она и таблетки от аллергии пить перестала.
– Теперь она пьет виски.
Он опять рассмеялся:
– Бокальчик виски никому не повредит.
Мы с папой окунулись в купальне, я поиграла в комнате девочек. Около полудня мы приготовили асадо, поели на террасе, а потом папа спросил, не хотим ли мы прогуляться.
– Вы идите, – сказала мама.
– Я остаюсь с ней, – сказала я.
Мы пошли в дом, мама налила себе виски. Папа спросил, не рановато ли для выпивки.
– А ты не хочешь? – спросила она.
Он ответил, что нет, и предложил поиграть в паркес. Я посмотрела на маму. Она стояла с бокалом виски, ища предлог, чтобы отказаться.
– Я хотела почитать журнал, который ты привез, – сказала она. Это был «Ванидадес», на обложке – женщина в леопардовом комбинезоне. Мама взяла журнал и пошла в гостиную с камином.
Мы с папой поиграли в паркес в столовой. По оконному стеклу взбирался жук, соскальзывал и вновь принимался лезть вверх, металлически гудя крыльями. Мне удалось поставить две фишки на небо. Казалось, я вот-вот выиграю: у папы две были в тюрьме, но потом он выбросил три дубля подряд, две фишки отправил на небо – и дальше его уже было не остановить. Мы сыграли еще одну партию, и он опять выиграл.
Потом пришел Порфирио, закрыл окна и зажег камин. Мама сказала нам, что становится холодно, и мы поднялись наверх. Они пошли к себе в спальню, а я – в спальню девочек, достала из шкафа свитер, а потом взяла Паулину, такую красивую и нарядную, в зеленом бархатном платье, и принялась ее причесывать.
Мама разложила по тарелкам пасту и села напротив папы. Я сидела во главе стола.
– А где Паулина? – спросила мама. – Она что, не будет сегодня с нами ужинать?
– Паулины больше нет.
– Это как это?
– Она бросилась в пропасть.
Мама с папой явно растерялись.
– Ты ее уронила? – спросила мама.
На краю пропасти у меня не кружилась голова. Я вообще ничего не чувствовала. Небо было белое, горы – черные, густой туман окутывал ущелье.
– Нет, – ответила я. – Она сама бросилась.
Поначалу Паулина просто сидела на загородке, как дети, которых вот-вот бросят в ров львиный. Спокойно, будто любовалась пейзажем.
– Что ты такое говоришь, Клаудия?
А потом она повисла в воздухе, я держала ее под руку.
– Она покончила с собой.
Я видела, как она падает. Вначале она летела прямо вниз, потом отклонилась в сторону и потеряла туфлю.
– Ты ее бросила?
– Она бросилась сама.
Паулина летела – ножками кверху, головой вниз, длинные волосы развевались, будто крылья.
– В ущелье?
– Да, в ущелье.
Я смотрела, как она погружается в туман, окутавший пропасть, а затем пропадает в густой белизне.
– Почему? – спросила мама.
Папа глядел на меня.
– Ей больше не хотелось жить.
Они переглянулись, не зная, что сказать.
– Бывает, люди хотят умереть, – добавила я.
Жук, который раньше все пытался вскарабкаться по стеклу, теперь лежал на полу без движения – на спинке, задрав лапки вверх.
– Клаудия, – сказала мама, – ты хочешь умереть?