Нам открыл улыбающийся мужчина папиного возраста – светлокожий, но загорелый, с морщинами и голубыми глазами. Я вспомнила, как мама описывала глаза Патрика – драгоценные камни в пустыне. Это он? Я в волнении посмотрела на маму. Она улыбалась.
– Проходите, пожалуйста, – сказал мужчина и указал на лестницу, которая спиралью спускалась в большую гостиную, где собрались все гости. В глубине виднелось окно, оно поднималось от пола первого этажа до потолка второго, как в нашей квартире. За окном – река, деревья, сад. На втором этаже, где мы стояли, длинный коридор, а вдоль него – закрытые двери.
Мужчина сказал, что идет купить льда, потому что на прощании с ирландкой его нужно много, для виски, и вышел, закрыв дверь.
– Это Майкл, – понизив голос, сказала мама, – старший.
Папа поправил галстук.
На первом этаже было полным-полно народу: в гостиных, в столовой, на крыльце, у бассейна и в саду, который доходил до самой реки. В саду были камни, травы, саманы и другие растения, которые казались дикими, хоть на самом деле дикими не были. В доме толпились гости всех возрастов, а еще двое официантов, несколько кухарок и священник в черной рясе с фиолетовым поясом.
Мое внимание привлекла старуха, вся такая белая, что было не разобрать, где седая челка, а где ее лоб. У нее были голубые глаза, такие прозрачные, каких я в жизни не видела, одета она была с ног до головы в белый лен. Она казалась пришелицей, даже не иностранкой, а инопланетянкой с какой-нибудь далекой планеты, на которую не проникает солнечный свет. Она сидела в кресле в большой гостиной, рядом стояли алюминиевые ходунки. Ее ни на секунду не оставляли одну. Позже я узнала, что это мама Ребеки. Папа умер много лет назад, так что мама была единственная, кто тем вечером грустил.
Было совсем несложно отличить О’Брайенов от гостей. Хотя некоторые из них были более светлокожие, рыжеволосые и высокие, чем другие, все они были отмечены печатью семейного сходства: рост, глаза, цвет кожи и будто из мрамора высеченные черты. Все болтали, пили, смеялись, никто не отчитывал детей, которые тут же бегали и кричали. Все это больше походило на праздник, чем на поминки.
Мариу, Лилиану и их дочерей я узнала сразу же, потому что видела их на фотографиях. Их мужей тоже, хоть они меня и не занимали. Мариу была в черных брюках и белой блузке, с распущенными волосами. Увидев маму, она заулыбалась. Они обнялись, расцеловались, и мама тепло с ней заговорила.
Мариу, взглянув на меня, спросила:
– Это Клаудия?
– Это Клаудия.
Она присела, чтобы быть со мной на одном уровне. Глаза у нее были серые, с темными и светлыми прожилками, и, пока она смотрела на меня, пристально и изблизи, я чувствовала, как на меня изливается ее красота.
– Какая красавица, – сказала та, что была красивей всех.
Мариу встала, мама поблагодарила ее за неискренний комплимент. Мариу огляделась:
– Мои вон там.
Старшая из девочек, моего примерно возраста, беседовала с гостями, как взрослая, в гостиной с плетеной мебелью. Две девочки помладше, одна – дочь Мариу, другая – Лилианы, ходили под руку по саду, то и дело принимаясь прыгать. У всех были косички колоском и одинаковые белые платья с вышивкой на груди, пышными рукавами и бантом сзади.
– Красавицы, – сказала моя мама с искренним восхищением. – А платья как сахарные. – Она положила мне руку на плечо. – А эту никакими силами не заставишь вылезти из брюк. Она сегодня чудом выбрала нарядные – и все равно с кедами.
Мариу посмотрела на мои замшевые адидасы с желтыми полосками:
– Если б можно было, я б только в кедах и ходила.
– Ну да, – сказала мама.
Мариу подмигнула мне:
– Они потрясающие.
Подошла Лилиана, поздоровалась вежливо, но сдержанно. Она была пониже и потолще сестры, с ямочками на щеках. Тут подошел папа, о котором мы совсем забыли, и Мариу с Лилианой обернулись к нему.
Я заметила двоих мужчин, наверняка братьев Ребеки. Они были в пиджаках и галстуках, сложены так же, как тот, что открыл нам дверь, примерно того же возраста, почти старые, но загорелые и подтянутые. Я задумалась, есть ли среди них Патрик. Мама не выказывала признаков беспокойства.
Стоя рядом с папой, она рассказывала небольшой компании, как фермеры обнаружили машину Ребеки, погребенную под травами и цветами. Мимо прошел официант и предложил всем виски, мама поборолась с собой и в конце концов отказалась, а вот папа взял бокал.
И тут я его увидела. Майкл, старший, вошел через боковую дверь, неся две упаковки льда, а вслед за ним, неся несколько бутылок виски, зашел еще один мужчина. Это точно был Патрик. Образцовый О’Брайен. Высокий и сильный, моложе остальных братьев и ни капли не нарядный. Без пиджака и галстука, в одной рубашке с закатанными рукавами, а волосы – как будто в жизни не расчесывался.
Майкл и Патрик пошли на кухню. Мама их не заметила. Все смотрели на нее, а она рассказывала, как эвакуатор вытащил машину – разбитую, покореженную, ржавую, но все еще зеленую – из пропасти.
Майкл с Патриком вернулись в гостиную. Мама, вероятно, уловив движение двери, повернулась в их сторону – и замерла, умолкнув на полуслове, и я своим открытым сердцем ощутила ее волнение. Кто-то задал ей вопрос, мама вернулась к беседе и ответила как сумела.
Патрик, который маму не заметил, взял у официанта бокал виски. К нему подошла женщина – темнокожая, широкобедрая, с вольно разметавшимися кудрями, в шлепках и платье в цветочек. Одной рукой она прижимала к груди младенца, другой вела за руку мальчика постарше. Она сказала что-то Патрику, тот рассмеялся и взял младенца, а женщина с мальчиком направились к лестнице. Это была его семья. Дети – позже я узнала, что их трое, – с темной, как у мамы, кожей и светлыми, как у папы, глазами.
Отхлебнув виски, Патрик огляделся вокруг и увидел маму. Не подошел, лишь улыбнулся ей издалека. Она тоже улыбнулась. Он отпил еще глоток, она набрала полную грудь воздуха. Папа молча наблюдал за ними, ничего не упуская.
В глубине дома, в кабинете с открытой дверью, на столе, покрытом скатертью, между двумя букетами белых роз стоял гроб. Я никогда раньше не видела вблизи настоящий гроб, тем более – с покойником внутри.
Никто не запретил мне подойти поближе.
Кабинет напоминал цветочный магазин. Гроб был закрыт, он был маленький и белый, будто для младенца. А внутри лежала Ребека. Взрослая женщина – в такой крошечной коробочке. Одни лишь кости. Косточки рассыпались, так сказала мама. Я представила себе кости – закаленные солнцем и ветрами, переломанные, так что видны их темные зловонные внутренности, лежат горкой, а сверху – пустой череп, выглядит бесславно, как любой другой.
У стены в глубине комнаты стоял стеллаж, а в центре него – большая черно-белая фотография, поясной портрет женщины. Женщина, озорно улыбаясь, смотрела куда-то в сторону. Это несомненно была Ребека О’Брайен. Высокие брови, волосы собраны в низкий пучок, облегающее платье без рукавов. Она больше походила на Мариу, чем на Лилиану. Это была Мариу, только с элегантностью старой дамы, сидевшей в кресле, с глазами ее братьев и ямочками Лилианы.
– Слава богу, что тебя нашли, – сказала я, еле шевеля губами.
В кабинет вошел седой старик, крепкий и сильный. Это был Фернандо Себальос, я его сразу узнала. Он остановился рядом и неодобрительно посмотрел на меня сверху вниз, как бы говоря: а это еще кто такая? Вслед за ним вошли священник с пурпурным поясом, дама с ходунками, Мариу, Лилиана, братья Ребеки, племянники, остальные родственники и гости. Я воспользовалась суетой, чтобы ускользнуть.
Во время обряда говорили священник, Фернандо, Майкл и другие братья. Дама с ходунками плакала, Мариу и Лилиана тоже не сдержали слез. Тогда Патрик пошутил, и все рассмеялись. Я не помню речей, только пару фраз Мариу.
– Спасибо, что вернулась, мама. – Потом она посмотрела на мою маму. – И спасибо тебе, Клаудия, что вернула нам ее.
Девочки пошли в сад, я отправилась следом. Я кружила вокруг них и других детей, которых было больше дюжины, разглядывала их издалека, пока они спорили о правилах какой-то игры.
– Будешь с нами?
– Во что?
– В прятки.
– Давайте.
– Как тебя зовут?
– Клаудия. А тебя?
– Ребека.
Это была старшая дочка Мариу, с косичками-колосками и в сахарном платье. На бровях и пониже висков у нее был золотистый пушок, как будто, как только она родилась, ее окутал свет.
– Ее зовут Клаудия, – сказала она остальным, – она будет играть с нами, и я уже сказала, что на верхнем этаже не прячемся. Кто водит?
– Новенькая, – сказал тощий долговязый мальчик.
– Глупости говоришь – тебе и водить, – вступилась за меня Ребека. – Она же тут никогда не была и не знает дома.
Мальчик запротестовал. У него были оливковые глаза и, как у братьев, смуглая кожа и кудрявые волосы. Ну конечно, старший сын Патрика. Очень красивый, жаль только, что глупый. Никто его не поддержал, и он направился к стене – водить.
Я спряталась в большой гостиной за креслом. Оттуда мне было видно маму, она стояла посреди соседней комнаты и беседовала с парой женщин. У них в руках были кофейные чашки, у мамы – бокал виски.
Сын Патрика на цыпочках приближался ко мне. Холодно, теплее, еще теплее, горячо – и он нашел меня! Я бросилась бежать, но у него были правда очень длинные ноги.
– Туки-туки за Клаудию, – постучал он по стене.
Мне не пришлось быть вóдой, потому что последний из ребят, большой мальчик, «спас родину», а это значило, что водить опять Патрику. Я придумала спрятаться в саду, за большим кустом красных цветов, но там уже спряталась Ребека, а места было мало. Я хотела уже уйти, но она поманила меня рукой и подвинулась, чтобы я тоже влезла.
– Классные брюки, – прошептала она.
– Спасибо, – прошептала я.
Сын Патрика закончил считать и пошел искать.
– А мне не разрешают.
– Носить брюки?
– Только дома и на финке.
– А платья тебе не нравятся?