– Обо мне она что-нибудь говорила?
– Нет.
– Если она станет тебе что-то говорить, не верь. Она лгунья.
Я смотрела на нее без выражения, не отводя взгляда.
– Ясно тебе?
– Я слышала, что ты сказала, да.
– Не верь ни единому слову твоей тети Амелии, Клаудия.
Мама в те дни не отходила от телефона и, стоило ему зазвонить, мчалась скорее снять трубку. Я видела, с каким воодушевлением она говорит: «Алло?» – и с каким разочарованием слушает ответ. То Глория Инес, то консультант из банка, то кто-то ошибся номером.
Немой больше не звонил, и мама совсем потеряла покой. Кружила по джунглям. Садилась за трюмо и тут же вскакивала. Ложилась – и вскакивала снова. Однажды вечером она достала садовые инструменты, ножницы, лопату, вилы, ведерко, перчатки, скамейку, все-все, – а уже через несколько минут сидела в постели лицом к стене.
– Сеньора уже закончила с кустами? – спросила Лусила с первого этажа: она тоже удивилась.
– Да.
– Мне собрать инструменты?
– Будьте так добры.
– Мне кажется, сеньора Клаудия, растения совсем сухие, им нужна вода.
– Это правда.
– Мне полить их?
– Да, спасибо, Лусила.
Мама взяла журнал, открыла, перелистнула пару страниц и выпустила из рук. Я все это время стояла у дверей. Я вошла в спальню, села на кровать и взяла журнал – свежий номер «Ола». На обложке – портрет принцессы Дианы. Я раскрыла журнал.
– Смотри-ка, Софи Лорен.
До того как все рассорились, до Гонсало, она сама мне показывала фотографии Софи Лорен. Говорила, что у них с ней одинаковый тон кожи. А теперь только мельком глянула – и все.
– У вас с ней тон кожи одинаковый.
Молчание. Мама принялась грызть ноготь.
Раньше мама была одержима Натали Вуд – известной актрисой, которую обнаружили мертвой в открытом море, она лежала ничком на воде. В красной куртке прямо поверх пижамы и в шерстяных носках, рассказывала мама, а волосы ее раскрылись в воде, будто медуза. Несколько недель мама только и говорила, что о ней.
Натали Вуд была замужем за Робертом Вагнером, тоже известным актером. В день ее смерти пара плыла на яхте вместе с Кристофером Уокеном, еще одним известным актером, с которым она вместе снималась в фильме. Все трое немало выпили, потом поужинали, потом выпили еще. Стемнело, море волновалось. Она ушла спать, мужчины остались в гостиной. Муж потом сказал, что, когда он пошел спать, ее в каюте не было. Он стал искать ее, обошел всю яхту и заметил, что шлюпка тоже исчезла. Он решил, что жена решила немного прокатиться, подождал, но ее все не было, тогда он заволновался и позвонил спасателям по рации.
Ее нашли на следующий день, рассказала мама, и постановили, что она погибла в результате несчастного случая.
– Какой, к черту, несчастный случай! – сказала мама.
Никто, кроме полиции, в сказочку мужа не поверил. Кому взбрело бы в голову посреди ночи, в одной пижаме, без обуви, пуститься в плавание на надувной шлюпке по темному бурному морю? Все были уверены: муж нашел ее в каюте, приревновал к Кристоферу Уокену, они поругались, и он скинул ее за борт. В этом были уверены все, кроме мамы.
– Если б ее скинул он, она бы сбросила куртку, стала бы кричать, попыталась бы плыть, ухватиться за яхту, за шлюпку…
– То есть?
– Она бросилась в море сама.
В свежем номере «Ола» я Натали Вуд не нашла, зато нашла Грейс, княгиню Монако. Ее гибель в аварии тоже в свое время произвела на маму сильное впечатление.
Эту историю освещали по телевизору и в газетах, но там случившееся описывали лишь в самых общих чертах. Журналы с детальным рассказом и фотографиями добрались до Национального книжного из Европы лишь через несколько недель.
В это время тетя Амелия как раз была в Европе, они с Гонсало уже поженились, хоть мы об этом и не знали. Она позвонила нам из Мадрида – сказать, что у нее все в порядке. Мы с папой стояли возле мамы, пока она говорила, – быстро, потому что международные звонки тогда были очень дороги, и громко, как бы стараясь, чтобы ее голос преодолел разделяющий их океан. Перед тем как повесить трубку, мама попросила тетю Амелию послать ей все журналы, какие удастся найти, в которых есть о смерти княгини Грейс.
Так что к маме журналы приехали раньше, чем в Национальный книжный, и она засела за чтение. Однажды днем, когда я делала уроки, мама вошла в кабинет, держа в руке раскрытый журнал.
– Послушай-ка, – сказала она и зачитала мне вслух несколько строк, в которых говорилось, что на дороге был очень крутой поворот, перед которым нужно было резко сбросить скорость и рулить очень осторожно. Мама подняла глаза:
– А княгиня этого не сделала.
– Ужас какой.
– Она поехала прямо и снесла ограждение. Понимаешь?
– Кошмар.
– Она устала от своих обязанностей.
– Что?
– Выбрала самый опасный маршрут и не стала тормозить перед поворотом.
– Думаешь, она просто не захотела тормозить?
– Она ненавидела водить, у нее были шоферы, но в тот день, несмотря на головную боль, она села за руль сама.
– И специально вылетела с дороги?
Я видела снимки перевернутой машины на дне оврага.
– И даже семью свою не пожалела?
И снимки с похорон. Боль на лице мужа и детей. Фотографии Стефании, младшей дочери, – она ехала в машине с княгиней и потом еще долго была вынуждена носить ортопедический воротник.
– И ей все равно было, что станет со Стефанией?
– Она устала от своих обязанностей, – повторила мама.
Княгиня Грейс лежала в гробу. Фотография была маленькая, черно-белая. В статье рассказывалось о новогодних каникулах в Монако – в тот год все торжества отменили в связи с трауром. Княгиня лежала в гробу на изысканной белой ткани. В сложенных руках она держала четки, волосы у нее блестели, глаза были закрыты, а лицо спокойно. Она казалось моложе и была как спящая красавица.
– Наконец-то она отдохнет, – сказала я маме.
– Кто?
– Княгиня Грейс.
Я показала маме журнал, в ее глазах блеснула искра любопытства, она вгляделась в снимок.
– Да.
– Она ужасно устала, да?
– А?
– От своих обязанностей.
– А, да, – ответила мама и легла ко мне спиной.
На следующий день, вернувшись из школы, я обнаружила маму в постели – в пижаме и с коробкой салфеток, голова ее покоилась на груде подушек. Глаза у нее были красные, нос заложен, а голос гнусавый.
– Ты плакала?
– У меня ринит.
– Что это такое?
– Аллергия. Давно у меня не было приступов.
Она взяла с тумбочки упаковку таблеток, достала одну и запила водой.
– От таблеток хочется спать. Я посплю немного.
И, как и накануне, легла ко мне спиной.
Теперь мама лежала в постели с утра до вечера. Целый день в пижаме, неумытая и непричесанная. На тумбочке – коробка салфеток. Глаза и нос красные. Шторы задернуты. Иногда даже без журнала, не читала, вообще ничего не делала, просто лежала, свернувшись клубочком, будто кошка.
Вернувшись из школы, я первым делом заглядывала к ней в спальню:
– Привет, тезка.
– Привет.
– Как ты?
– Все так же.
– Тебе по-прежнему плохо?
– Так себе.
– Принести тебе чего-нибудь?
– Ничего не надо.
– Раздернуть шторы?
– От света мне дурно, Клаудия. Сколько раз повторять?
– Рассказать тебе, что мы сегодня делали?
– Давай попозже. Я приняла таблетки и теперь хочу спать.
Я обедала – а мама спала. Я делала уроки – а мама спала. В четыре я включала телевизор и смотрела «Улицу Сезам» – а мама спала.
Она вставала вечером. Раздергивала шторы. Долго принимала душ. Надевала другую пижаму, садилась за трюмо и начинала расчесывать волосы – медленно, будто на автомате, и смотрела в зеркало, как загипнотизированная.
Лусила приносила ей кофе с тостами, и она ела прямо в постели. Я садилась рядом. Иногда мне удавалось поговорить с ней, удавалось сделать так, чтобы она выслушала, что было в школе, и спросила о чем-нибудь, и рассказала мне про женщин из журналов или про бабушку с дедушкой. Однажды вечером она рассказала, что в последний раз ринит у нее был, когда умерла бабушка, а до того – когда умер дедушка.
– А до того?
– Когда я чуть не завалила экзамены после пятого класса.
А иногда мне ничего не удавалось из нее вытянуть, но я все равно сидела рядом, пока она пила кофе и ела тосты.
Когда приходил папа, она принимала еще одну таблетку, задергивала шторы и ложилась. Они больше не скрывали, что спят отдельно.
Лусила взяла на себя кое-какие дела, которые раньше делала мама. Теперь она составляла список покупок, ухаживала за растениями и готовила мне с вечера школьную форму. Папа делал все остальное.
Мамин день рожденья пришелся на среду. Утром я принесла ей поднос с завтраком от Лусилы и сказала приготовиться к сюрпризу, который она получит днем. Она улыбнулась. Вернувшись из школы, я уточнила, что «днем» – это после моего урока рисования. Она улыбнулась.
Я пообедала, папа приехал домой, чтобы отвезти меня на рисование. Вернувшись с урока, я взбежала по лестнице:
– Твой сюрприз!
В комнате было темно, мама лежала в постели бесформенным свертком.
– Что это? – спросила она таким голосом, будто тащила за собой тяжелые цепи.
Я вытащила сюрприз, который держала за спиной:
– Та-дам!
Я закончила портрет – тот, что рисовала с фотографии. Мама в теплых оттенках, на горчичном фоне, как она просила. Даже нос после многочисленных попыток удался на славу.
– Ты посмотри.
Наконец она зашевелилась и села в постели. В те дни ее ринит разыгрался не на шутку – она вставала, только чтобы сходить в туалет, и отказывалась от кофе и тостов. Не сейчас, Клаудия, говорила она, когда я к ней заходила. Закрой дверь, Клаудия. Дай мне побыть одной, Клаудия. Так что я не ожидала, что она встанет, полюбуется портретом, скажет, как красиво и как похоже вышло, и поцелует меня, и скажет спасибо, и мы повесим его на стену в кабинете рядом с остальными семейными портретами. Но надеялась, она хотя бы улыбнется, как улыбнулась утром и когда я пришла из школы, и рассмотрит его, и я увижу в ее глазах одобрение, или они заблестят, или хоть что-то.