– Да нет.
– Значит, все в порядке. – Ася испустила театральный вздох облегчения, но взгляд ее оставался настороженным.
– Хотелось бы мне так сказать… Потереть руки и небрежно бросить: «значит, все в порядке»… – В глазах гостьи заблестели слезы.
– Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, что ты чувствовала тогда, когда Кролик заявил, что ты дерьмо и что он нашел другую, а в придачу вышвырнул тебя из дому. Я и сама из-за него едва с ума не сошла. У тебя, должно быть, психика более тонкая, ты не видела таких кошмаров в семьях, на которые насмотрелась я, так что я тебя понимаю. Конечно, ты могла сломаться, и… мне ужасно жаль, что я приложила к этому руку. Честное слово, если бы можно было вернуть время назад, то я не раздвигала бы ног в лифте перед этим мерзавцем, а вместо этого врезала бы ему по яйцам и вызвала охрану, а может, и обвинила бы негодяя в сексуальном домогательстве. Так что прости меня, Кинга, и… останься здесь со мной еще на несколько дней. Несмотря на этот твой психоз, – это прозвучало искренне, хоть произнесено было не без усилий.
Кинга смотрела на ее круглое лицо, глядела в ее обеспокоенные глаза, подмечала дрожащую руку, которой та отбросила со лба прядь засаленных волос. «Думаешь, в психушку я попала из-за того, что Круль меня бросил? Отлично, так и думай. Думай так до тех пор, пока я не наберусь храбрости и не расскажу тебе, из-за чего на самом деле меня закрыли в отделении неотступного наблюдения и держали там полгода».
– Слушай, Кинга, давай-ка сделаем вот что. Подыщем тебе недорогую однокомнатную квартирку, где ты могла бы поселиться со своим котом, и найдем какую-нибудь скромную, но честную работу, чтобы тебе хватало на хлеб с маслом и банку «вискаса»… Как тебе идея? Как-то ночью я думала о том, как тебе помочь; пусть для начала работа будет не бог весть какая – к примеру, ты могла бы убирать в квартирах… Может, я поспрашиваю у своих знакомых? Нелегко найти хорошую и порядочную помощницу по дому, а ведь ты человек честный, не правда ли? Ты же не воруешь…
– Ворую, – вставила Кинга. – Когда я голодна – ворую.
Ася тяжело вздохнула.
– Го-о-осподи, подруга, ты способна отбить желание у всякого, кто хочет тебе помочь. Не могу же я сказать своей приятельнице: «Послушай, я нашла отменную уборщицу, она очень трудолюбивая и вообще супер, вот только ворует»! А когда ты сыта, ты тоже воруешь? – официальным тоном уточнила она.
– Нет. Когда сыта – нет. – Кинга с трудом сдерживала смех. Ее забавляли отчаянные старания святой Иоанны спасти ей, Кинге, жизнь. Святая Иоанна отказывалась принимать во внимание простой факт: некоторых спасти невозможно, и все тут.
Даже если у Кинги будет крыша над головой и хлеб с солью – демоны, терзающие ее душу, никуда не исчезнут. Уютный кров и сытная еда не заполнят пустоту в сердце. И Ася, которая в своих великолепных апартаментах осталась в сочельник одна-одинешенька, должна бы отлично это понимать.
– Ну так как, поищем в Интернете симпатичную квартирку для тебя? – Уверившись, что Кинга все же не отъявленная воровка, Ася уже загорелась желанием действовать.
– А почему ты не проводишь эти праздники со своей семьей? – вопросом на вопрос ответила Кинга – и затем наблюдала, как Ася в своем кресле сникает, уменьшается в размерах, точно проколотый воздушный шарик. – Откровенность за откровенность, Асенька.
– Но это останется между нами? Ты не предашь меня, я не предам тебя?
Кинга серьезно кивнула. Она была уверена: того, что стоило бы скрывать, у нее за душой больше, чем у Иоанны Решки.
Ася
Откровенность за откровенность, дорогая Кинга, доверие за доверие. В те времена, когда я потеряла голову из-за твоего мужа (разумеется, он-то уверял, что с женой уже разводится!), я была совершенно другой, не такой, как сейчас. Сейчас ты смотришь на меня и видишь перед собой запущенную бегемотиху, а тогда я была стройна, как серна: а как же, ведь во время безумного секса сжигается масса калорий, да и есть мне практически не хотелось – хотелось только сношаться. Впрочем, ты и так знаешь, какой я была тогда: ты же видела мою фотографию, а кроме того, что-то мне подсказывает, что ты не раз и не дважды выслеживала неверного супруга и видела, с кем он встречался… Я угадала? Ладно, исповедуюсь дальше.
Итак, я излучала сексапильность, обаяние и уверенность в себе. Я была звездой бульварной журналистики. Я красовалась на всех тусовках: ни одно мероприятие из тех, на которые принято созывать весь этот тесный и довольно противный мирок знаменитостей, не обходилось без Иоанны Решки. Я писала лучшие статьи, была в курсе самых пикантных сплетен, я первая узнавала, у кого с кем роман и кто с кем порвал. Ну, а если и не узнавала – все равно писала, чертова ясновидящая, лживая сучка. Вот какой я была.
И такой я была вплоть до того самого дня, когда первый жеребец Польши (кстати, напомни мне, что я в нем нашла, в этом негодяе?) не дал мне под зад коленом, в крепких выражениях объяснив, почему он больше не желает со мной водиться.
Го-о-осподи, Кинга, налей-ка мне, я на трезвую голову об этом говорить не могу. Сейчас начнется самое интересное.
Я сказала, что в тот день у меня были месячные, но… это неправда, не было у меня никаких месячных, и ПМС тоже не было. Просто я… с утра прошла тест на беременность и увидела две полоски. Я побежала в аптеку, чтобы купить еще один: вышло то же самое. Третьей попытки я уже не делала: меня ведь и так уже две недели каждое утро нестерпимо тошнило, этого было достаточно, чтобы больше не сомневаться.
Итак, когда твой, или мой, или наш общий Кшиштоф зашел в очередной раз на быстрый секс, я сунула ему под нос волшебную пластиковую коробочку с двумя полосками и объявила:
– А у нас будет ребеночек.
Тут он мне как врежет!
Поверь, Кинга, этот скот мог вмазать как следует. Впрочем, ты, наверное, и сама знаешь. Я налетела на стул, опрокинулась вместе с ним и едва не кувырнулась через голову. Я была уверена, что он сломал мне челюсть, но нет. Дрожа от страха, я медленно поднялась, выслушала тираду о том, какая я запущенная, отвратительная и старая, молча проводила его до дверей и лишь когда он ушел, разразилась слезами. Рыдала я одновременно и от облегчения – как же, он только ударил, а мог ведь и убить! – и от ненависти. Да еще от разочарования: какая же я дура! Я-то грезила, что мы с ним поженимся и будем воспитывать нашего малыша в достатке, гармонии и счастье, что Кшиштоф Круль станет мне верным и любящим мужем, а ребенку – заботливым папочкой… Пожалуйста, не смейся надо мной: мне так стыдно за эти иллюзии… А впрочем, смейся – так мне и надо! Я-то думала, что ты тупая корова, из-за которой Кшиштоф только страдает и ищет у меня утешения; так что теперь ты можешь мстить и насмехаться надо мной так, как я тогда насмехалась над тобой…
Нет, я вижу, что тебе вовсе не до смеха. Надеюсь, на тебя этот скот не поднимал руку? Поднимал? Сукин сын…
В общем, осталась я наедине со своим положительным тестом (к счастью, это не был тест на ВИЧ); щека у меня распухла, а мысли в голове молниеносно сменяли друг друга: что делать?! Не могу же я родить ребенка сейчас, когда моя карьера на самом пике! Да я вообще не хочу рожать! Ни сейчас, ни когда-либо: не гожусь я в матери! Меня сроду не тянуло к хорошеньким карапузам, я не заглядывала в детские коляски, не забавляла погремушками чужих младенцев. Нет уж: ребенок – это последнее, чего мне хотелось. Ну, разве что использовать его как крючок, чтобы подцепить Кшиштофа: тогда бы я подбросила этого ребенка няньке – словом, как-нибудь бы выкрутилась; но теперь? Теперь, когда я осталась одна? Быть матерью-одиночкой? Иметь ребенка от сукиного сына, которого я возненавидела всем своим существом?! О не-е-ет, не дождетесь!..
Осторожно поспрашивав кое-где, я раздобыла адрес врача-коновала, промышлявшего устранением подобных неприятностей, и… совершила очередную ошибку. Я попросила свою мать, чтобы она со мной побыла. Знаешь, аборт – это все-таки общий наркоз… Эй, Кинга, что опять стряслось?! Слово «аборт» тоже приводит тебя в волнение?! Послушай, подруга, тебе тридцать лет, ты волочишься по мусоркам, а тебя все еще трогают такие вещи?! Кинга, умоляю тебя, перестань рыдать! Что я такого сказала?..
Ася – у нее и самой слезы подступали к глазам – попыталась обнять Бездомную, но та оттолкнула ее и рыдала, уткнувшись головой в скрещенные руки.
«Боже, она же говорила, что потеряла ребенка! – Ася с досады прикусила язык, сожалея о сказанном. – Какая же я дура безголовая! Надо ее как-то утешить!»
Рыдания понемногу стихали, Кинга успокаивалась.
– Извини, – наконец прошептала она. – Не знаю, что на меня нашло. Так ты сделала то, что собиралась? – Она подняла на Асю глаза, полные слез.
Та лишь кивнула: в горле стояли комом собственные невыплаканные слезы.
– И ты никогда не сожалела?
Ася помотала головой.
– Единственное, о чем я жалею, – так это о том, что рассказала матери, – тихо произнесла она. – Мои родители многое мне прощали, я не была таким уж послушным ребенком, и легким подростком я тоже не была. В общем, дала я им прикурить. Мой выбор профессии тоже разочаровал их, но все это они как-то пережили. А вот когда мать узнала, что я хочу прервать беременность… Нет, скандала она мне не устроила. Сказала лишь, что детоубийцу на порог не пустит. Что думать я должна была до, а не после. Что ребенка можно отдать на усыновление, это сделает счастливым бесплодную пару, мечтающую о такой крохе. Что у существа, которое я собираюсь убить, уже есть головка, животик, ручки и ножки, что… Черт, я ненавижу свою мать за то, что она мне тогда наговорила. И ненавижу себя – за то, что назло ей пошла на аборт одна и сделала его. Мне прервали беременность, извлекли плод – вместе с головкой, ручками и ножками. – Ася тяжело откинулась на спинку стула и залилась слезами, точно Кинга минуту назад. – Знаешь, я иногда вижу его… Вижу этого малыша… Всего растерзанного, искалеченного, как на плакатах против абортов… И, сдохнуть, не могу себе этого простить, понимаешь, Кинга? Он ведь мог жить. Я могла отдать его кому-нибудь, кто бы его полюбил. Может, я бы и сама полюбила его… Но нет, я прервала беременность – назло матери и Крулю… Ну что ты так на меня пялишься?! – заорала она, подняв на Кингу опухшие от слез глаза. – Что, теперь и ты будешь презирать меня?! Святая Кинга, которая подбирает бездомных кошек, имеет право плевать на лживую шлюху, которая пишет о чужих преступлениях, а сама убила собственного ребенка! Так плюй, подруга, плюй!