вода.
Страшно мне – не буду прежней, я не буду
никогда.
Растворяю вместо кофе я кристаллы темноты.
Залпом пей при катастрофе – и тогда спасёшься ты.
Заструится тьма под кожей, обжигая, словно йод.
Стану чище, стану строже, страх отпустит, боль
уйдёт.
Дымом, ладаном, мускатом и прохладой манит
мгла.
Лёгкой тенью на закате ускользнуть за дверь
смогла.
Леденечен, изумруден полумесяц изо льда.
Страшно мне – живой не буду, я не буду
ни-ког-да.
«Слово в начале было, слово началом стало…»
Слово в начале было, слово началом стало,
Слово – не просто символ, слово – культурный
пласт,
Слово – отмычка, шифр древних иероглифик,
Прорубью в море мифов светится парафраз.
Слово – эскиз к портрету, патина, фильтр,
ретушь,
Выцветшая монета, главное, суть и соль,
Змеям ассоциаций кольцами по абзацам
Скручиваться, свиваться, есть из часов песок,
Слово иконописно, глянцево и слоисто.
Вить паутину смыслов, корни морфем купать
В буквенном шрифтозёме. Спелое на разломе,
Слово не монохромно – яркая скорлупа.
Мы говорим: «простуда».
Сразу: плывёт мазутом серенький столбик
ртути, красит собой шкалу, в школу идти
не нужно, голову болью кружит, мама зовёт
на ужин, в супе противный лук.
Мы говорим: «январский».
Сразу: огни и сказки, блёстки с изнанки масок,
Наде поёт Мягков. цитрус и лёд, куранты,
абрис еловой лапы снежен и бриллиантен,
крашеное стекло.
Мы говорим: «с вокзала».
Сразу: зелёный, алый, что-то про рельсы-шпалы,
в трубочке сахар, стук, звяканье чайных ложек,
полки из драной кожи, в тамбуре осторожно
щупаю темноту.
Вяжем узор из строчек, вместе нам видно чётче —
Так и задумал Отче, рушивший Вавилон.
В общем культурном коде кромками мы
подходим,
Речи чужих прародин – сложное ремесло.
Вот и спешим с пролога каждый – своей дорогой
Слово с изнанки трогать, пробуя на зубок.
Ангелом шестикрылым, праˆвилом и правиˆлом
Слово у Бога было.
Слово и было Бог.
«Воспоминания – иголка от новогодней ели…»
Воспоминания – иголка от новогодней ели,
случайно залетевшая под плинтус.
Так и потерялась у нерадивой хозяйки до апреля.
Раз-раз да и вопьются в ногу.
Бо-о-ольно.
И наступить потом не можешь,
Колет.
Вот заметаю,
заметаю,
заметаю
тебя под половик.
А толку-то.
Вся жизнь – ковёр из хвои.
Удокан
«Раз в августе такой прохладный ветер…»
Раз в августе такой прохладный ветер,
представь, как здесь печально в ноябре.
Она, дождя как будто не заметив,
стоит на переезде, замерев.
Подранки – уязвимые мишени.
Бездумно треплет гриву кедрача
безвременье, тоска и безрешенье,
а горы смотрят.
Смотрят и молчат.
«По склонам гор слоятся сланцы…»
По склонам гор слоятся сланцы.
Курумник, редкая трава.
Моих наивных иностранцев
Смешил водила-хитрован.
Рыбалка, женщины, налоги,
Запнулся, вспомнил про Чечню,
Пробалагурил полдороги,
Через мужскую трепотню
Я на секунду разглядела
За ним —
его в семнадцать лет.
Стемнело и завечерело —
Закат за нами шёл след вслед.
«Пожалей меня, неумелую…»
Пожалей меня, неумелую,
Удокан,
Отнеси меня, онемелую,
к облакам.
В седловине они качаются,
ай-люли.
Всё мечтается – да не чается
по любви.
Тянешь-тянешь, я крепко поймана
на блесну.
Здесь нас много таких – изломанных.
Я вернусь
надышаться твоим предзимием
и уйти.
Успокой меня, исцели меня,
отпусти.
«Мне не дозваться до тебя сквозь треск помех…»
Мне не дозваться до тебя сквозь треск помех.
И впереди бесформенный и рваный,
лежащий на грунтовке мёртвый мех
выхватываю взглядом из тумана,
и в сердце жалость бьётся горячо.
Узнать своих – по речи, по спецовке,
идти на проблесковый маячок
и ставить шаг, неровный и неловкий,
туда, где камни. Вниз несёт с разбега
порывом холода рассыпанный песок,
на стланик иней лёг – предвестник снега.
Здесь – лабиринт строительных лесов,
кричат гортанно сверху не по-русски
и мандрагорами визжат болгарки, искры
фонтаном рассыпая на бетонных узких
мостках. На севере в июле – осень близко.
Вахтовка дремлет. Бесприютность бытия
особенно остра, полна тревоги,
И кажется – что и душа моя
осталась где-то на пустой дороге.
«Всё рвётся, всё теряется, и даже…»
Всё рвётся, всё теряется, и даже
Реальность ускользает из-под ног.
Глухой предупредительный гудок
Отъехавшей машины каротажной
Спугнул ворон. Бензиновая плёнка
На лужах – переливчатая дрожь.
Пропала с платья маленькая брошь,
Порез на рюкзаке – пунктиром тонким,
И с мясом вырван молнии замок.
Я – в центре покачнувшегося мира,
Отчаянье мне служит балансиром.
Вдруг на пол отцепившийся брелок
Упал, и мне смешно – благоустроить
Пространство здесь я точно не смогу.
Баюкает мотора тихий гул,
И зеркало подмёрзло боковое,
Где пропадает корпус заводской.
Под сердцем заживает и пустеет,
Оставив ощущение потери,
рассыпавшейся ткани под рукой.
Детство
«В дымке – тени и силуэты, невесомой канвы…»
В дымке – тени и силуэты, невесомой канвы
узор.
В хвойном, жарком тумане лета – бирюза,
креозот, озон,
Взмах качели в лазурь и мрамор, в поднебесную
синь и высь.
И – совсем молодая мама.
Я в «мгновенье-остановись»
Не играла тогда.
Жалею.
Не вернётся счастливый век —
Экспонат моего музея. Только солнце горит
в листве
Изумрудным, янтарным, рдяным. Акварелью
раскрашен парк,
Память – зыбка, легка, обманна,
В детство нет ни дорог, ни карт.
«В пятом классе на школьном дворе…»
В пятом классе на школьном дворе
Зарывали секретики в землю.
Двадцать с лишним прошло сентябрей —
Как вчера помню – серые стебли,
Пахнет кровью сырой чернозём —
Я порезалась.
Комкала фартук
И потом на уроке изо
Алым капала на пол под парту.
Обнаружили – уволокли
К медсестре.
Только viverem ante —
Мёртвый запах дворовой земли,
Блеск стекла и серебряный фантик.
«Дед подрабатывал – на сутки уходил…»
Дед подрабатывал – на сутки уходил
Сторожевать в скворечник-проходную.
По шаткой лестнице к прокуренной клети
Взбираться страшно. Псы бросались врассыпную,
Поджав хвосты, и вслед визгливый лай
Царапал спину. Открывалась база —
Кирпичных стен осыпавшийся край
И силуэты ГАЗов желтоглазых.
Мне девять лет, мне сверху видно всё,
Я осторожно трогаю железо,
Траву, обвившую большое колесо,
Я ни за что до вечера не слезу.
В песок упало яркое кольцо,
Пока чертила палочкой узоры.
Осыпались оранжевой пыльцой
Чешуйки охры с ржавого забора.
И ты сегодня снова мне приснись.
Склады, машины, щебень и просечка.
Скрипят ворота, а за ними ввысь —
Тоскливая глухая бесконечность.
«у дедушки был старинный друг…»
у дедушки был старинный друг
со странным погонялом Колька Хуйкин
Быстрые-Ноги,
почти как у индейского вождя
(он ловчее остальных мчал за водкой),
и когда он стучался к нам,
я бежала к деду и в ответ на «Кто пришёл?»
стеснялась произносить этот титул, мямлила:
«Ну там, пришли к тебе»,
а Колька терпеливо ждал за калиткой