– Легенда должна звучать достаточно правдоподобно, чтобы одурачить инспекторов, если что, – говорит он.
– Инспекция по делам несовршеннолетних – сборище идиотов.
– Ничего подобного, – возражает Старки. – Если недооценить противника, то можно очень быстро угодить к нему в лапы. Инспекторы очень даже умны, значит, мы должны быть умнее. А когда мы нанесём удар, то он будет таким, что они нескоро опомнятся.
С момента их трагически закончившегося полёта они не освободили ни одного подкидыша. Ещё живя на Кладбище, Старки спас от разборки нескольких подкидышей, однако все списки с именами обречённых ребят остались у Коннора. Без этих списков Старки не знает, кого нужно спасать. Но он находит выход из положения. Выручать подкидышей по одному и в качестве предупреждения для других жечь их дома – это, конечно, правильно и благородно, но Старки знает – существуют более эффективные методы борьбы.
В своём кармане он держит рекламный проспект одного заготовительного лагеря. Как всякий подобный проспект, он пестрит буколическими пейзжами и портретами обитателей лагеря – если и не счастливых, то, по крайней мере, примирившихся со своей судьбой.
«Щемящее и прекрасное путешествие, от которого зависят жизни многих людей!» – провозглашает брошюра.
– Что, Старки, жизнь надоела? – интересуется Бэм, застав его за разглядыванием проспекта тем же вечером. – Неужто собираешься на разборку?
Он пропускает мимо ушей её подначку.
– Этот лагерь находится в Неваде, к северу от Рино, – поясняет он. – В Неваде самая ленивая молодёжная Инспекция в стране. К тому же там очень много подкидышей, ждущих разборки. Обрати внимание: в этом заготовительном лагере не хватает хирургов, они не успевают оперировать.
Он одаривает её улыбкой «парня, своего в доску» . Хватит уже держать планы при себе, пора начинать сеять семена великих свершений. Пусть Бэм узнает первой.
– Мы больше не станем возиться с каждым домом и подкидышем по отдельности, – гордо сообщает он ей. – Освободим целый заготовительный лагерь – одним махом.
И помоги Бог любому, кто окажется на его, Старки, пути.
16. Риса
Сегодняшний выпуск «Новостей искусства» посвящён эпатажным работам Паулу Рибейру, бразильского скульптора, использующего весьма необычный материал. Взгляните на эти снимки: его произведения потрясают, интригуют и выводят из равновесия. Сам себя он называет «художником жизни», потому что каждая его работа складывается из частей тела, отданного на разборку.
Нам удалось взять у Рибейру интервью во время его недавней выставки в Нью-Йорке. Он сказал:
«То, что я делаю, вовсе не так уж необычно. В Европе полно соборов, в отделке которых использованы человеческие кости; в начале двадцать первого века такие художники, как Эндрю Красноу и Гюнтер фон Хагенс работали с человеческой плотью. Я просто сделал следующий логический шаг. Надеюсь не только дать толчок для вдохновения, но и спровоцировать поклонников изобразительного искусства, ввергнуть их в состояние эстетического шока. Я использую части тел разобранных, чтобы выразить свой протест против разборки».
На одной из этих фотографий изображена, по мнению Рибейру, лучшая его работа – ужасающая и одновременно интригующая. Этот действующий музыкальный инструмент, которому художник дал название «Органический орган», принадлежит в настоящее время частному собранию.
«Очень жаль, что моя самая выдающаяся работа находится в частном владении. Я хотел, чтобы её слышал и видел весь мир. Но, как и со многими разобранными, этому не суждено сбыться», – говорит Рибейру.
Риса видит во сне застывшие каменные лица. Бледные и измождённые, осуждающие и бездушные, они взирают на неё, но на этот раз не издалёка – они совсем близко, протяни руку – и коснёшься. Но протягивать Рисе нечего – рук у неё нет. Она сидит за роялем, а лица ждут сонату, которая никогда не будет исполнена; и только сейчас Риса осознаёт, что эти головы так тесно сдвинуты вместе, что у них просто не может быть тел. Одни головы, выстроенные бесконечными рядами; их столько, что не сосчитать. Риса в ужасе, но ей не под силу отвести взгляд.
Риса плывёт между сном и явью. Ей кажется, что она спит с открытыми глазами. Её взгляд падает на экран телевизора: там улыбающаяся женщина объясняется в любви чистящему средству для туалета. Реклама.
Риса лежит в удобной кровати в уютной комнате. Она никогда не бывала здесь раньше, и это хорошо, потому что куда бы она ни попала, хуже, чем те места, где ей довелось провести последнее время, быть просто не может.
Неподалёку сидит долговязый паренёк цвета умбры – как раз в этот момент он отвлекается от телевизора и смотрит на девушку. Риса не встречала его прежде, но лицо юноши ей знакомо – она видела его в рекламных объявлениях, гораздо более серьёзных, чем то, что демонстрируется сейчас.
– Как выяснилось, ты и вправду та, за кого себя выдаёшь, – произносит он, заметив, что Риса проснулась. – А то я тут думал, что какой-то идиотке взбрело в голову над нами пошутить.
В реальности он выглядит старше, чем в рекламах. Но, может, у него просто вид такой, усталый. Ему лет восемнадцать – её ровесник.
– Для тебя две новости, хорошая и плохая, – сообщает парень. – Хорошая: жить будешь. Плохая: у тебя воспаление на запястье от той ловушки.
На правом запястье Рисы пурпурного цвета отёк. Неужели она потеряет кисть? Наверно, вот почему ей снилось, что у неё нет рук. На ум девушке сразу приходит рука Коннора, вернее, рука Роланда, подшитая к телу Коннора.
– Только попробуй пересадить мне чужую руку! – грозит Риса. – Так залеплю в башку – на всю жизнь запомнишь!
Паренёк смеётся и указывает на свой правый висок, где виден тончайший шов:
– Да мне, вообще-то, уже залепили в башку, так что спасибо, не надо!
Риса смотрит на другую свою руку – на ней тоже повязка. Она в недоумении, почему.
– Ещё мы проверили тебя на бешенство. Кто это тебя цапнул – собака?
Ах да, точно. Теперь она вспоминает.
– Койот.
– М-да, тот ещё друг человека.
В убранстве комнаты множество блестящих деталей. На стене зеркало в золочёной раме. Люстра – сплошь мерцающие подвески. Всё вокруг сияет и искрится. Блестяшки. Огромное множество блестяшек.
– Где это мы? – спрашивает Риса. – В Лас-Вегасе?
– Почти. В Небраске. – И он снова смеётся.
Риса закрывает глаза и пытается восстановить в памяти цепочку событий, приведших её сюда.
После её звонка в хлеву появилось двое мужчин. Койоты к тому моменту уже убрались. Находясь в полубессознательном состоянии, Риса не запомнила подробностей. Незнакомцы заговорили с ней, но их вопросы и её ответы ускользнули из памяти. Ей дали воды, и её вывернуло. Тогда её покормили тёплым супом из термоса, и на этот раз Рисе удалось удержать его в себе. Затем её посадили на заднее сиденье комфортабельного автомобиля и увезли. Придётся бедным койотам искать следующий обед где-то в другом месте. Один из мужчин сел сзади, бережно приобнял девушку и что-то тихо, успокаивающе говорил ей. Риса не знала, кто эти люди, но доверилась им.
– У нас тут есть пара лёгких с присобаченным к ним врачом – если ты догоняешь, о чём я, – произносит темнокожий юноша. – Он говорит, с твоей рукой не всё так плохо, как кажется, но ты можешь потерять один-два пальца. Ерунда, зато маникюр дешевле будет.
Риса смеётся. Она в жизни не делала себе маникюр, однако мысль о «попальцевой» плате за маникюр кажется ей забавной. «Чёрный юмор», что называется.
– Я слышал, ты офигенно уела этого пирата.
Риса приподнимается на локте.
– Я только вывела его из строя. Уели его койоты.
– Вот ведь сукины дети, – усмехается он и протягивает ей ладонь: – Сайрус Финч. Но все зовут меня СайФай.
– Я знаю, кто ты, – говорит Риса, неловко пожимая его кисть левой рукой.
И вдруг лицо юноши неуловимо меняется, да и голос тоже звучит чуть по-другому – резче и даже несколько враждебно:
– Ну да, знает она меня! Нечего прикидываться!
Риса, слегка сбитая с толку, собирается извиниться, но СайФай выставляет перед собой ладонь:
– Не обращай внимания, это Тайлер. Он такой – заводится с полуоборота, чуть что – сразу из себя выходит; а выходить-то ему и не с руки, потому как он и без того уже был, да весь вышел.
Риса ничего не понимает из сказанного, но сам говор СайФая, нарочито просторечный, действует на неё успокаивающе. Девушка невольно улыбается:
– Ты всегда так разговариваешь?
– Когда я – это я, а не он, то да, – пожимает плечами СайФай. – Я предпочитаю говорить так, как предпочитаю. Мой говор – дань уважения моему наследию. Так говорили тогда, когда нас называли «чёрными» , а не «цвета умбры» .
То немногое, что Рисе известно о Сайрусе Финче (кроме телевизионной рекламы), она почерпнула из его выступления в Конгрессе на дебатах, где обсуждался законопроект о снижении возраста разборки с восемнадцати до семнадцати лет. На принятие нового закона, Параграфа-17, оказало огромное влияние его свидетельство, вернее душераздирающий рассказ Тайлера Уокера о собственной разборке. То есть не самого Тайлера, а его части, вживлённой в мозг Сайруса.
– Знаешь, а я здорово обалдел, когда ты позвонила, – говорит СайФай Рисе. – Большие шишки из Сопротивления обычно с нами и разговаривать не хотят, делают вид, что мы пустое место; а всё потому, что мы имеем дело с людьми уже после разборки, а не до.
– Да Сопротивление теперь ни с кем не разговаривает, – вздыхает Риса. – Последний раз я с ними общалась бог знает когда. Если честно, я вообще сомневаюсь, что оно ещё существует. По крайней мере, в прежнем виде.
– Хм-м… Фигово.
– Я продолжаю надеяться, что Сопротивление как-то возродится, реорганизуется, но в новостях только сообщают о всё новых арестах его активистов. Говорят, мол, «за противодействие законности» .