сь: рано или поздно вы меня насмерть замучаете… Не забывайте, я всего лишь голова, поэтому самое главное для меня настроение и моральный дух…
Между тем нужно было сообщить о происшедшем семье Конса. Эту задачу взял на себя врач, который первый разговаривал с ним. Он принял Этель у себя в кабинете.
— Скажите, мой сын, он жив или умер? — спросила Этель, которой быстро надоели осторожные слова собеседника, решившего сперва подготовить ее к новости.
— Да, он жив, но от него осталась одна голова…
Наступило молчание.
— Ну и что же? — ответила она, про себя обвиняя врача в одной из разновидностей расизма.
Потребовалось не более трех секунд, чтобы Этель свыклась с этими новыми обстоятельствами — и во многом благодаря невероятной энергичности, с которой она тут же принялась высвобождать Конса из больницы: в коридорах здания был слышен только ее голос, прямо-таки созданный для перепалок, споров в магазинах и бытовых ссор… Не прошло и недели, как терпение врачей кончилось и они дали Консу подписать — ручку он держал зубами — бумагу, в которой он снимал с них всяческую ответственность за свою дальнейшую судьбу.
К назначенному дню выписки Конс попросил у матери купить ему бейсболку и несколько жевательных резинок. Бейсболка со знаком одного из бейсбольных клубов на голове без тела смотрелась довольно нелепо. Словно недоразумение. Но, как и многие другие инвалиды, Конс просто отстаивал свое право вести себя так же, как обычные люди.
Чтобы не привлекать внимание, Этель повезла Конса домой в корзине, которую она прикрыла тряпкой. Можно было подумать, что женщина отправилась на пикник или же везет своего кота к ветеринару: но нет, в корзине находился ее сын, который спокойно жевал жвачку. Этель положила сына на заднее сиденье машины, и он не удержался от искушения снова увидеть город, автомобили, автобусы, настоящую жизнь… Маленький зверек, которым стал Конс, подобрался к заднему стеклу и так проехал, в задумчивости глядя в окно, весь путь — словно автомобильная принадлежность, голова в бейсболке покачивалась на поворотах и подпрыгивала на неровностях дороги. Этель улыбалась. Ее сын возвращался домой.
В тот вечер Моранже шел домой с плохо скрываемым волнением. Он и представить себе не мог, что Скиц провел этот день, бегая за Консом, который к величайшему удовольствию собаки появился дома в виде мячика. Моранже и в голову не приходило, что Консу вместо положенной реадаптации пришлось целый день выносить Скица, постоянно лизавшего ему лицо. Первые пять минут, проведенные дома, оказались для Конса настоящим испытанием: едва вырвавшись из рук врачей, он попал, словно какой-то клубок шерсти, в пасть своей собаки. Молодому человеку пришлось повысить голос, и было любопытно наблюдать, как угроза, исходившая от этого мелкого и легкого существа, заставила пса отпустить «игрушку». Когда с работы вернулся Моранже, спокойствие в доме было давно восстановлено. Сняв пальто, Моранже обратился к жене:
— Где он?
— В своей постели…
Моранже направился в комнату Конса: тот его уже ждал. Этель подложила под одеяло несколько подушек, так что складывалось впечатление, что Конс — и голова, и тело — целиком лежит на кровати. Моранже сел и заговорил с сыном о больничном персонале, о компетенции медиков, о своей двоюродной бабушке, которая была врачом и сделала хорошую карьеру. Они вспоминали о произошедшей драме, но щадили свои чувства; именно таким образом и проходили в дальнейшем их вечерние разговоры; если они и затрагивали темы страдания, одиночества, различия между собой, то старались в них не углубляться.
Таня как сквозь землю провалилась. Она так и не простила Консу его поведения до попытки самоубийства. Не простила она ему и саму эту неудачную попытку, и то, что он уничтожил свое тело, благодаря которому могли пойти в гору его дела, обеспечивая их паре материальное и финансовое благосостояние. Какое совместное будущее могла она создать с головой? Что это была бы за семья? И если бы каким-то чудом родились дети, какое представление они имели бы о своем отце?
Само собой, любые упоминания об этой девушке из хорошей семьи, которая в свое время была любимицей Этель и Моранже, полностью исчезли из их разговоров и их умов. Никто не думал, что Таня повела себя подло, просто нужно было жить дальше, сохраняя отношения только с теми, кто продолжает считать Конса достойным и интересным человеком.
Беби Джен входила в число таких людей. Нельзя было сказать, что они с Консом «вместе» или любят друг друга, поскольку это означало бы слишком упростить их отношения. Однако Беби Джен виделась с Консом. Она приезжала к нему, они вместе выходили и ехали к ней домой. В первый вечер, когда они оказались у Беби Джен, им не пришлось прятаться, потому что три месяца назад она оставила своего «друга». Конс и Беби Джен расположились на кровати, в единственном месте, где могли свободно общаться, чувствуя себя непринужденно.
Могли бы они нормально разговаривать, если бы голова Конса лежала на столе, а Беби Джен неестественно растянулась бы на диванчике? Вряд ли. Кровать сглаживала их различия, устраняла заблуждения, страхи, освобождая место чувствам. В тот вечер между Консом и Беби Джен не было никаких сексуальных контактов. Но молодая женщина совершенно непринужденно разделась и скользнула под одеяло. Ведь все-таки раньше они довольно часто занимались с Консом любовью, поэтому неплохо знали тела друг друга и между ними не могло существовать никакого стеснения. Лежа рядом в кровати, Конс и Беби Джен почувствовали себя лучше и долго разговаривали. Часто, говоря о притягательной силе человека, о его ауре, высказывается мнение, что эта аура независима от его воли; благодаря своему уединению во время болезни Конс приобрел эту притягательную силу. Он стал лучше говорить, сделался более уравновешенным, вдумчивым, его характер окреп. Кроме того, Конс избавился от честолюбия и желания походить на кого бы то ни было. Он больше не испытывал постоянного страха, а его желания перестали выражаться в поспешных поступках.
Что касается Беби Джен, то ей, несмотря на некоторое отвращение — она, как и медсестра из больницы, где лежал Конс, боялась пауков, — нравилось бывать с Консом. Он никому не уступил, следуя отжившим свое моральным ценностям, но, кто знает, может быть, как раз они и спасли ему жизнь? Беби Джен улыбалась: разве не безумие общаться с таким «недомерком», как Конс? За то чисто интеллектуальное удовольствие, которое он ей доставлял, приходилось платить большую цену. Косые взгляды, осуждение со стороны окружающих, неловкость от того, что Конс не в состоянии идти с ней рядом по улице, не может придержать ей дверь при входе в ресторан или рука об руку гулять с ней по пляжу, — от всех этих банальностей трудно было абстрагироваться.
Однако в присутствии Конса Беби Джен погружалась в невероятно благостное состояние, и, несмотря на некоторые колебания с ее стороны, он стал ей очень близок. Говоря конкретней, в первый день это выразилось в том, что она позволила голове-Консу лечь ей на плечо. Посторонний человек был бы шокирован подобным зрелищем, этим возникшим на короткое время двуполым существом, а между тем согласие Конса и Беби Джен было полным. Им больше не нужно было разговаривать. Они расслабились и заснули, составляя вместе единое целое.
У Беби Джен по-прежнему оставались некоторые опасения, но лишь потому, что она была склонна недооценивать успехи медицины в вопросах протезирования. Вместе с тем, если хирурги занимались пересадкой голов, если с помощью электроники удавалось — за некоторыми исключениями — передавать из тела в голову информацию в реальном времени, то не было причин, чтобы обратная операция была невозможна. К тому же выбор тела казался менее затруднительным, нежели поиск подходящей головы, заняться которым решались далеко не все безголовые, большинство из которых предпочитали сохранять свою индивидуальность с пустотой вместо головы.
Конечно, цена такой операции была необычайно высокой, но когда выяснилось, что вероятность положительного исхода оценивается довольно высоко, Моранже, чувствовавший себя — больше, чем кто другой, — ответственным за тело сына, решительно выложил все свои сбережения, которые с огромным трудом накапливал всю свою жизнь, и, без сомнения, представить себе не мог, на какие цели они пойдут.
В качестве модели для протеза послужила фотография Конса в купальном костюме. Тело, лежавшее на столе и напоминавшее труп, подготовленный для судебно-медицинской экспертизы, было «собрано» за десять дней. Оно состояло из туловища и четырех конечностей, нижних и верхних, которые крепились на шарнирах. В туловище можно было заглянуть, как под капот автомобиля: оно открывалось сбоку, поэтому сначала надо было его положить, а затем установить в вертикальном положении специальный металлический стержень, который позволял копаться в теле, не придерживая створку. Внутренности во многих отношениях напоминали механизм компьютера: тонкие металлические пластинки, к которым были припаяны десятки транзисторов, модульных схем, проводков и на месте половых органов — генератор. Это был единственный в своем роде протез, так как питание его осуществлялось за счет солнечной энергии. Однако чтобы все четыре конечности действовали одновременно, ее требовалось немало. Поэтому на спине протеза крепилась пластина сорок на тридцать сантиметров для поглощения солнечной энергии. Конс не хотел, чтобы однажды из-за каких-то батареек ему сперва пришлось двигаться все медленнее, а потом и вовсе остановиться. Мысль о том, что он был бы вынужден время от времени подзаряжаться от сети, ему не нравилась вовсе… У основания каждой конечности была встроена электронная схема, соединявшая ее с туловищем так же, как головные протезы с шеями. Разумеется, Конса предупредили, что он сможет совершать только простейшие движения. Он сможет ходить, но вот, как в гимнастике, описывать ногами круги ему вряд ли удастся.