„По небу полуночи ангел летел…“ —
Знаемые наизусть несколькими тысячами шестилетних девочек» (с. 213).
На прямо поставленный сыном вопрос о его намерениях отец отвечает: «Это и есть, и будет знаменитый страшный суд, предсказанный нашими классиками». Тут слышна цитата из «Интернационала»: «Это есть наш последний…» Понятно, о каких «классиках» идет речь – об отцах христианской церкви, но в 1927 году фраза «наши классики» все же должна была означать прежде всего «классики марксизма-ленинизма». Хольдер решает не дать жестокому отцу погубить человечество:
«И я закричал: „Не будет! Страшного суда не будет!“ И голос мой зазвенел, как серебряный рог, потому что я весь горел и звенел в эту минуту, как труба восстания. <…> Архангелы вынеслись белой бурей, и в туче их проплыл отец мой <…> царь небесный, и лицо свое, исполненное красоты, гнева и скорби, он обратил ко мне, и не успел я вторично разинуть рта, как подняв руку, он…»
«…Я ринулся в кипящее ветром небо земли. Я падал, глотая спиральные струи ее дыхания, я видел, как вздымались ее бока. С высокой точки, откуда я ниспадал, земля показалась мне подобной зверю в шерсти. Я свистнул недоверчиво, чтобы рассеять наваждение, но тут высокий отец мой <…> высунув ногу из порфир своих, дал мне пинка в крестец, и, взвившись, подобно веретену, я пал на землю и тотчас от нее отпрянул…» (с. 218).
Хольдер невесом, подобно романтическим недоноскам – он рыдает и вопит, но голос его не звучит. Он плачет от любви и жалости, но слезы не текут. Ему приходится для начала позаимствовать первое случайно попавшееся тело – это оказывается тело черного пса.
Он узнает, что ужасный магистр Виктор со своей машиной – подставное лицо бога-отца – уже расставил стрелки на ее циферблате, нацеленные на Китай, Африку, Европу, но проект завис. Дело в том, что Виктор любит земной любовью девушку Натали и, чтобы спасти ее, велит ей уехать из Москвы: он дождался, «чтобы умер Миша», из-за него «переехал дядя Гавриил» (уж не архангелы ли?). Но Натали отказывается уезжать – она сердится, что Виктор не женится на ней. Герой решает использовать это осложнение, чтобы спасти мир от погибели. Хольдер – невидимый свидетель ссор влюбленных – описывает земные дела и людей с восхищением и умилением.
Тут начинаются потешные перипетии. В виде пса Хольдер является к Натали, но только устрашает ее больного соседа, увидевшего в нем ангела смерти. Пробуя другие способы воплощения, Хольдер ходит пешком в краденых туфлях, пока его не пугается ребенок, закричавший при виде идущих пустых башмаков. В ходе пространной уэллсовской реминисценции, одевшись, наподобие Человека-невидимки, с головы до ног и замотав лицо, бесплотный герой попадает к местному сумасшедшему пророку – на «бугор, где пахнет помоями и весной», – но пророк Прохор его моментально раскусывает:
«Тут, поняв мой неслышный вопрос, он осклабил желтые губы среди грязных веселых морщин, засветился скулами и сказал протяжно:
– Ра-ай! батюшки, слыхали, наслышаны, ка-ак же! – и, насупясь, добавил решительно: – Нет в ем ничего такого питательного. Все это нам очень понятно, но я действительно все это отвергаю. – Он пояснил мне свои мысли, выражаясь крайне непристойно, затем предсказал пожар в ресторане Крынкина, конец мира и скорую смерть Гренина (то есть упомянутого соседа. – Е. Т.)» (с. 231).
Хольдеру приходится держаться уже испытанной тактики, и тут ему подвертывается белый пуделек, в которого он благополучно вселяется и наблюдает за происходящим. Утром к Виктору является молодой еврей Мендель, помощник магистра, что-то делает в кабинете и выходит с лицом, ослепшим от ужаса, а на следующее утро начинается ураган. Наутро в газетах сообщают о чудовищных разрушениях в Германии, и Мендель возмущается жестокостью эксперимента:
«Еврей стоял, подняв руки ладонями наружу, и говорил:
– Нет… Нет… Нет… так это вы называете пробой?! Когда сама земля воет, как зверь, которого режут? Я это слышал – поди послушай сам! Это проба? Поди выпей сам этот суп из маленьких мертвых детей, костей и размолотых трупов» (с. 244).
Виктор убеждает его истребить весь грех земли. Слабодушный Мендель ему подчиняется, они включают машину и готовы продолжать разрушение. Тогда появляется Хольдер в облике белого пуделя:
«Тут я поднялся на задние лапы, стал стойком на кресле и погрозил им лапой.
– Что это? – сказал шепотом еврей.
– Цирковая собака. Пошел вон.
Я не двинулся и глянул в глаза магистра. Магистр побледнел и закрыл глаза. Потом быстро отпер ящик стола, достал облатку и, положив ее на сахар, подал мне. Я сделал реверанс.
– Пиль, – сказал он.
Тут я расхохотался, насколько мог собачьей пастью.
– Идиот! – сказал магистр.
Тогда я взял перо и написал на бумаге большими русскими буквами: НЕТ» (с. 246).
Как видим, уже здесь, даже до булгаковского «Консультанта с копытом» – первого наброска будущего романа о Сатане в Москве (1927), – мировые катаклизмы, небесные бунты и прочие роковые материи перемежаются цирковыми фокусами в духе Бегемота.
Хольдер Вейне восстает против Рейтемейнросса и призывает на землю ангелов. При этом он повисает в воздухе, раскинув руки, в очевидной христологической аллюзии. Ангелы начинают прибывать на землю:
«…Они падали, падали, тихо клубясь, неуклюжие, лица их были красны, уста задыхались. Ниспав, они побледнели и сначала ползали по земле, глаза враскос, топорща крылья, щупая нежными пальцами пыль; еще минута – они взрыли землю и в ямах земли бились и верещали, как куры, в блаженстве соприкосновения с осязаемой твердью» (с. 247).
Ангелы и сами разыгрывают форменную клоунаду, распевая «Интернационал» (опять «Интернационал»!) и деревенские песни, слышанные ими в селе Воробьеве. Поддерживаемый ими, Хольдер Вейне (теперь он воплотился в тело Гренина – соседа, только что действительно умершего) вступает в диспут с магистром. Магистр объясняет свои мотивы – мы помним, что он лишь рупор демиурга:
«Или ты не видишь – гляди! Стань в толпе, гляди – ищи взгляда чистой мысли, – ищи, чтоб огонь глядел из глаз, а не мертвая жидкость белка, ищи взгляда без лжи – и, если найдешь, кричи мне: стой! Иди смотри в окна домов: ты увидишь затоптанную падаль вещей и душ, подобных вещи» (с. 253).
Разуверившийся магистр – он же Рейтемейнросс – подключает ницшеанские аргументы:
«Ложь любви, мерзость сострадания сварили слабую кашу людей. Земля рождает жидкую грязь. Довольно. Я отверг сострадание и в себе истребил. Жалость – мерзкое пьянство слабых сердец – она слепит. Я должен видеть, как вижу, чтоб вырастить заново мир» (там же).
Хольдер видит перед собою отца и проклинает его как палача, ненавистника, врага радости. Отец в ответ бьет сына и кричит, что он жесток от чрезмерной любви к жизни. На это Хольдер Вейне требует, чтобы демиург – то есть одержимый демиургом магистр – уничтожил родной город и любимую девушку: «Будьте любезны провалить к черту эту трущобу, Москву, и немедленно уничтожить дерзкую отроковицу Натали, которой вольный нрав ввергает в соблазн непорочных духов!» (с. 254–255).
Магистр не сдается и бежит к своей адской машине, но Хольдеру помогают ангелы, нейтрализуя ее действие:
«Тут они заколыхались в воздухе сада, тонким облаком окружили меня и забили крыльями, увидев магистра <…> Магистр вскочил, в воздухе, полном ангелов, размахнул стулом, с размаху швырнул его в меня, кинулся к машине, рванул ее дверцу и, воткнув ручку в отверстие рычага, повернул его бешеным толчком. Белый визжащий столб слетел с крыши, ринулся в сырое рассветное пространство воздуха… Звук его был непередаваемо густ…
Я бросил ангельскую стаю в гущу столба, и в его водовороте они бились недолго, разбрасывая его мощь; вскоре поток разрушительной силы иссяк. Магистр поднял револьвер, я схватил его за руку… Он вырвал руку… и, целясь в меня, трижды спустил курок, но ни раздалось ни одного выстрела. Я глянул на него с любовью, он швырнул револьвер мне в лицо, но ангелы револьвер подхватили и мгновенно с веселыми криками расстреляли все патроны в небо; резвость их была беспредельна» (с. 256–257).
Таким же образом, напомним, Бегемот в конце романа Булгакова стреляет из браунинга, но волшебным образом никого не ранит.
Хольдер знает, что Виктор не может уничтожить Натали и Москву, потому что любовь – его сущность: умертвив любимое, он сам погибнет. Хольдер похищает Натали, прячет ее в раю и ждет, как на это отреагирует Виктор.
А покамест ангелы разбредаются по земле и, счастливые, в восторге изучают земную жизнь. Архангел-блюститель сообщает по вечерам шефу (тому же Рейтемейнроссу) о повальном заболевании серафимов – любовью, обжорством и алчностью к вещам, растениям, стихиям. Ангелы воруют, угоняют скот, предаются физическому труду, преследуют женщин. Они очарованы жизнью. По вине одного из ангелов погибает маленький ребенок, и стая ангелов, восхищенных бурей, тонет в море.
Рай же неожиданным образом реагирует на спрятанную в нем Натали: райские радуги разгибаются, и весь рай поворачивается в сторону выступа, за которым она скрыта:
«Огненные скопления недовоплощенных идей по радиусу огромного круга поплыли медленно к его центру – Натали; она стояла, скрытая в середине сияющего колеса, и, когда я вывел ее и поставил на возвышение, огромный круг двинулся следом и повис над ней и вокруг нее, как павлиний хвост, размером в половину земных небес. Тут по всей небесной округе пошел звон – звенели раскованные запреты» (с. 271).
Архангелы начинают дымиться от страсти. «Пробужденный дыханием плоти осатанелый от радостей рай» (там же) чуть не задыхается, но тут герой уносит негодующую Натали домой на землю.
Магистр, то есть Рейтемейнросс, страдает, и сын чувствует его скорбь. Страстная любовь к земле и упоение ею побеждают мрачную волю к истреблению несовершенного земного мира. План Хольдера осуществляется. Виктор погружается в отчаяние, в нем поднимаются человеческие чувства, и он отказывается от истребления человечества. Влюбленные воссоединяются, и Натали прогоняет ангелов прочь на небеса. Лишь Хольдеру удается задержаться в грязной хижине сумасшедшего пророка, где он и составляет свои записки.