– Кот вернулся, стало быть, – сказала Пип. – Значит ли это, что мышиные пляски окончены?
Коллин, не отвечая, зажгла вторую сигарету.
– Мне только кажется, – спросила Пип, – или от тебя действительно идут в мою сторону недобрые лучи?
– Прости меня, – сказала Коллин. – Видела когда-нибудь женщину в обмороке, с которой мужчина танцует бальный танец? Я – такая женщина. Он перемещает меня, двигает моими руками. Моя голова болтается, как у тряпичной куклы, но я проделываю все танцевальные па. Как будто все в лучшем виде. Надежная старая Коллин крепко держит штурвал.
– Мне почудилось, ты злишься на меня за что-то.
– Нет. Погружена в себя, вот и все.
Это немного успокоило Пип, но не до конца. Начав сближаться с Коллин, она настроила против себя всех немрачных девушек, но Коллин оказалась слишком мрачной, чтобы с ней можно было сблизиться по-настоящему. За две недели с небольшим Пип ухитрилась воспроизвести здесь свое оклендское положение.
– Я надеялась, мы подружимся, – сказала она.
– Я этого не стою.
– Ты тут единственная, кто мне нравится.
– Взаимно, пожалуй, – сказала Коллин. – Но знаешь, что я однажды сделаю, когда этого меньше всего будут ждать? Вернусь в Штаты, устроюсь в большую юридическую фирму, выйду замуж за какого-нибудь нудного типа и рожу от него детей. Вот мое будущее, чей приход я оттягиваю.
– Разве для этого не надо окончить что-нибудь юридическое?
– А я и окончила. В Йеле.
– Бог ты мой.
– Торчу тут в надежде на какую-то более интересную жизнь. Но – увы. И рано или поздно сдамся и совершу безвольный поступок. Скучный поступок.
– Солидная работа, семья – не вижу здесь ничего особенно плохого.
– Тебе с твоим характером, может быть, удастся что-нибудь получше.
– Обычно я как-то не чувствую в себе характера.
– У людей с характером так чаще всего и бывает.
Какое-то время молчали, слушая лягушек.
– Можно мне еще тут с тобой посидеть? – спросила Пип.
– Бог ты мой. Ты первый человек, от кого я это слышу: бог ты мой. – Коллин подняла руку, поколебалась и похлопала Пип по тыльной стороне ладони. – Можно посидеть.
Утром после ранней прогулки Пип отправилась искать Андреаса. Здание, где парни выполняли высококвалифицированную работу, питал электричеством специальный генератор в звуконепроницаемом бункере, работавший от природного газа. Линия газоснабжения, проложенная за государственный счет, ответвлялась от десятидюймового трубопровода, который шел по гребню горы. Все прочие здания, включая амбар, получали ток от микрогидроэлектростанции и от солнечных панелей на полпути к шоссе. Андреас восхищал многих тем, что у него не было личного кабинета. Он работал на ноутбуке на переоборудованном чердаке амбара, где стояли диваны и располагалась кухонька, которой мог пользоваться кто угодно; он подчеркивал тем самым, что Проект – коллективная организация, а не вертикаль. Пип миновала первый этаж, где в изобилии цвела женская красота – где девушки, многие в пижамных штанах, которые будут носить весь день, вовсю щелкали мышками, – и поднялась по лестнице на чердак.
У Андреаса шло совещание с еще одной группой девушек в пижамных штанах.
– Десять минут, – сказал он Пип. – Подсаживайтесь к нам, если хотите.
– Нет, я лучше снаружи подожду.
Сгустки облаков и тумана, побеждаемые утренним солнцем, рвались в клочья об остроконечные вершины из песчаника; мир здесь, казалось, творился заново каждый божий день. Сидя на траве, Пип смотрела на птичку с длинным раздвоенным хвостом, которая, следуя за козами, поедала вившихся над ними мух. Она будет заниматься этим весь день; ее трудоустройству, ее месту в мире ничто не угрожает. Педро, пересекая лужайку с цепной пилой и с одним из сыновей, дружески помахал Пип. Ему тоже, казалось, не о чем было беспокоиться.
Андреас вышел из амбара и сел рядом с ней. На нем были хорошие узкие джинсы и облегающая рубашка поло – она подчеркивала, какой плоский у него живот.
– Приятное утро, – сказал он.
– Да, – отозвалась Пип. – Солнечный свет сегодня особенно антисептичен.
– Ха.
– Вы знаете, я всегда терпеть не могла слово “рай”. Мне казалось, оно из той же оперы, что и вся трепотня о “рождении свыше”, а если по-простому – это то же самое, что смерть. Но теперь я слегка пересматриваю свое мнение. Видите эту птичку…
– Нашу тиранновую мухоловку.
– Она выглядит абсолютно довольной. Я начинаю думать, что рай – это не вечное блаженство. Скорее наоборот: в ощущении блаженства есть что-то вечное. Вечной жизни нет, время есть время, но можно выскочить из времени, если тебе хорошо, потому что тогда время теряет значение. Есть тут хоть какой-нибудь смысл?
– Очень много смысла.
– Так что я завидую животным. Особенно собакам, потому что для них нет плохих запахов.
– Я рад, что вам здесь нравится, – сказал Андреас. – Коллин наладила ваши платежи?
– Да, спасибо вам за это. Банкротство отодвигается.
– Так давайте теперь обсудим то, что вы могли бы для нас сделать.
– Помимо того, чтобы быть здешней человекособакой? Я же написала вам, чего по-настоящему хочу. Хочу выяснить, кто мой отец, как минимум – настоящее имя и фамилию моей матери.
Андреас улыбнулся.
– Вам это поможет, охотно верю. Но как это поможет Проекту?
– Нет, я понимаю, – сказала Пип. – Я понимаю, что должна работать.
– Хотите заняться поиском информации? Вы массу всего можете почерпнуть от Уиллоу. Она фантастический мастер поиска.
– Уиллоу меня не любит. Честно говоря, меня никто тут особенно не любит, кроме Коллин.
– Этого не может быть.
– Видимо, я слишком саркастична. Повсюду подозреваю фальшь и ворочу нос. И слишком много рассуждаю о запахах.
– Намерения здесь у всех хорошие. И каждый по-своему исключительная личность.
– Вы знаете, это первые по-настоящему подозрительные слова, какие я от вас услышала.
– Как так?
– Будь я у вас главной по имиджу, я бы что сделала? Наняла бы побольше толстых, некрасивых. И отсоветовала бы вам разбивать лагерь в самой живописной долине на свете. Меня жуть берет от всей этой красоты, мурашки ползут. Из-за этого и вы мне не нравитесь.
Андреас напрягся.
– Ну, это никуда не годится.
– А может быть, как раз годится. Может быть, тем, что вы мне не нравитесь, я буду вам полезна. Я более-менее уверена, что не одна такая на свете, у кого от здешнего пейзажа могут поползти мурашки. Ведь вы сами мне писали, что хотите, чтобы я вам помогла понять, как вас воспринимает мир. Я могу быть вашим штатным скептиком. У меня есть кое-какие навыки по этой части.
– Забавно, – сказал он. – Чем больше я вам не нравлюсь, тем сильнее вы мне нравитесь.
– Бывший начальник мне тоже такое говорил.
– Здесь у нас нет начальников.
– Я вас умоляю.
Он засмеялся.
– Вы правы – я здесь начальник.
– И если уж у нас разговор начистоту, я никогда не была под сильным впечатлением от вашего Проекта. Что о нем думает мир – ваша проблема, а не моя. Я хочу сказать: очень мило, что вы меня пригласили. Но главное, почему я приехала, – то, что Аннагрет посулила мне ответы на мои вопросы.
– И что же, Проект вас совсем-совсем не восхищает?
– Может быть, я не понимаю его пока. Охотно верю, что он достоин восхищения. Но иные из ваших утечек такие незначительные – почти на уровне сайтов, где размещают фотки в отместку неверным возлюбленным.
– Ну, это, пожалуй, жестковато. Мы тут как раз обсуждали новый массив данных: электронную переписку австралийского правительства насчет угрожаемых видов. Кенгуру, попугаи. О том, как изображать заботу об их сохранении, на деле жертвуя ими ради доходов от скотоводства, охоты и добычи полезных ископаемых. Это довольно значительная утечка. Но единственный способ ее получить – это поставлять продукт каждый день, чтобы все время быть на слуху. Если хочешь добывать крупное, приходится заниматься и мелочами.
– Согласна, судьба животных в Австралии – важная тема, – сказала Пип. – Но все-таки я чую и что-то другое.
– Ох уж этот ваш нос. И что он вам говорит?
Она медлила с ответом. На самом деле ей не хотелось быть его штатным скептиком – она понимала, какая это была бы выматывающая и неблагодарная работа. Она приехала в Боливию с желанием восхищаться Проектом; против него ее здесь настраивал главным образом удушающе сильный уровень восхищения других практикантов. Так или иначе, критичность помогла ей выделиться из массы. Она, возможно, была для нее способом удовлетворить свое мелкое самолюбие и понравиться Андреасу.
– Вспоминается одна молочная ферма, – сказала она. – Называлась “Лунное сияние”, я жила в детстве недалеко от нее. Вероятно, это была настоящая молочная ферма, там было множество коров, но главные деньги они получали не от молока, а от продажи высококачественного навоза фермерам, применяющим только органические удобрения. Они производили дерьмо, маскируясь производством молока.
Андреас улыбнулся.
– Вижу, куда вы клоните, и мне это не нравится.
– Вы заявляете, что ваше дело – гражданская журналистика. Занимаетесь вроде бы утечками. Но ваш главный бизнес, может быть…
– Коровий навоз?
– Я хотела сказать: популярность и преклонение. Ваш продукт – вы сами.
Утром в тропиках всегда наступает момент, когда солнце перестает быть приятным и становится злым. Но этот момент еще не пришел. Пот на лице Андреаса выступил из-за чего-то другого.
– Аннагрет не ошиблась, – сказал он. – Вы действительно тот человек, который был мне нужен. Вы отважная, цельная личность.
– Предполагаю, вы всем девушкам такое говорите.
– Неправда.
– Коллин не говорили?
– Да, пожалуй. – Он медленно кивнул, глядя в землю. – Ей, может быть, говорил. И что, вам не легче теперь мне поверить?
– Нет. Мне теперь хочется пойти собирать чемодан. Коллин абсолютно несчастна.
– Она пробыла здесь слишком долго. Ей пора двигаться дальше.