Wi-Fi Тома.
В свете всего этого ей впору было гордиться, что она выпила сегодня с практикантами только четыре “Маргариты”. Она столько лгала и напряжение в доме было таково, что потерять работу и снова оказаться на улице, профукав свою “капитальную передышку”, – это, похоже, было всего-навсего вопросом времени. И она знала, знала, что должна сделать. Предать Андреаса и все рассказать Тому и Лейле. Но разочаровать их – это было выше ее сил.
Своим молчанием она защищала убийцу, сумасшедшего, защищала человека, которому не доверяла. И тем не менее она не хотела терять с ним связь. Он подействовал на ее мозги, и теперь она получала нездоровое удовольствие, имея рычаг воздействия на его мозги: она знала его секреты и могла причинять ему беспокойство. Ей уже не напоминало о недоверии к нему его повседневное присутствие, и его могущество, слава и особый интерес к ней еще сильней теперь подогревали ее сексуальные фантазии. По некоторым важным эротическим показателям он набирал ноль баллов, но по другим зашкаливал.
Каждый вечер перед сном она посылала ему текстовое сообщение и не выключала телефон, пока не получала ответ. Она пришла к мысли, что лучше бы она отдалась ему, чем открыла приложение, которое он прислал, – открыть его было большей моральной капитуляцией. Почему, почему, почему она не легла с ним в постель, когда имела такую возможность? Отъезд из Боливии выглядел тем более прискорбным, что страх Андреаса перед Томом, как теперь выяснилось, был необоснованным. Внедрить шпионскую программу было ненужным и поистине тяжким грехом, которого она могла бы не совершать, если бы осталась с Андреасом и совершила более приятный грех.
Внедренного журналиста нет. Расследования нет.
Ты уверена?Т. явно плохо к тебе относится. Но он даже не рассказал Л. про то, что произошло в Берлине.
Ты в этом абсолютно уверена?Да. Поверь мне.
Что он сказал о Берлине?Что познакомился там с тобой.И все?Да! Можешь завязать со своей паранойей.Если бы это было так легко.Ей приходилось бороться с искушением послать ему фотографию своего интимного места. Она была последней из череды женщин, остающихся ему верными. Деревянная ложка, несомненно, продолжала делать свое дело в ее мозгу.
Скрывать состояние своего мозга от Тома и Лейлы было нетрудно, но перемена в нем была причиной того, что из Боливии она сразу отправилась в Денвер, не заглядывая к матери. Мать могла быть пугающе чуткой к происходящему в ее душе. Едва Пип прилетела в Денвер, ей пришлось солгать матери по телефону.
– Пьюрити. Когда ты сказала мне, что не смогла в Боливии ничего узнать про отца, ты сказала неправду?
– Нет. Я всегда говорю тебе правду.
– Ты ничего про него не узнала?
– Нет.
– Тогда объясни, почему тебе понадобилось в Денвер.
– Я хочу освоить профессию журналиста.
– Но почему именно Денвер? Почему именно этот сетевой журнал? Почему ты не выбрала какое-нибудь место поближе к дому?
– Мама, мне сейчас необходимо какое-то время пожить одной. Когда ты станешь старше, я приеду, буду с тобой рядом. Потерпи хоть пару лет без меня.
– Тебя Андреас Вольф туда направил?
Пип секунду поколебалась.
– Нет, – сказала она. – Просто тут оказалось место практиканта, я на него подала, и меня взяли.
– Больше подобных вакансий не было во всей стране?
– Тебе просто потому этот вариант не нравится, что здесь другой часовой пояс.
– Пьюрити. Я еще раз тебя спрашиваю: ты мне говоришь правду?
– Да! Почему ты сомневаешься?
– Линда пустила меня за свой компьютер, и я зашла на сайт. Хотела увидеть своими глазами.
– И? Ты согласна, что это великолепный сайт? Здесь занимаются серьезными, масштабными журналистскими расследованиями.
– У меня есть ощущение, что ты скрываешь от меня то, чего не должна.
– Да нет же, не скрываю! В смысле – мне нечего скрывать!
Как ни чувствительна была ее мать к запахам, еще более острый нюх у нее был на моральные промахи. Она чуяла, что Пип делает в Денвере что-то не то, и Пип сердилась на нее за это. Она уже отказалась от близости с Андреасом из-за слов, произнесенных матерью. Чтобы соответствовать материнскому идеалу, она повела себя более нравственно, чем была обязана, и ей казалось, что за это она заслуживает похвалы, пусть даже мать ничего об этом не знала. У нее не было настроения выслушивать лекции.
Но мать с тех пор была постоянно не в духе. Не отвечала на телефонные послания, а потом, когда Пип до нее дозванивалась, – никаких радостных восклицаний, только вздохи, молчаливые паузы и односложные ответы на вопросы, которые Пип задавала из чувства долга. В итоге Пип вконец разозлилась и перестала звонить совсем. Даже не сказала матери, что переехала к Тому и Лейле. Некоторое время, живя с ними, она укреплялась в мысли, что, имей она таких родителей, вполне могла бы стать хорошо приспособленной, эффективно действующей личностью. Они уже так много для нее сделали, что поиски подлинного отца перестали быть настоятельной потребностью. Но, ловя себя на том, что предпочла бы их в качестве родителей, она испытывала жалость к матери, которая сейчас одна в Фелтоне и которая дала ей максимум возможного при столь скудных ресурсах. Своя жизнь казалась Пип сплошным предательством в отношении всех, кто был с ней связан. И теперь Том, похоже, к ней неравнодушен, что означает новое предательство – теперь по отношению к Лейле, предательство, которого Пип не хотела и над которым не властна. Все это делало ее еще более зависимой от вечерней переписки с Андреасом и от мастурбации, которой она часто занималась потом.
Том по-прежнему храпел, когда она решилась выйти в ванную. Снизу доносился запах кофе и тихая дробь клавиатуры. Пип чувствовала жалость и к Лейле. Том тоже ее заслуживал – если его и правда к ней, к Пип, потянуло. Как, разумеется, заслуживали ее Андреас и Коллин. Предательство и жалость, видимо, идут рука об руку.
Вернувшись в постель, она написала Андреасу. Было слишком поздно, чтобы ожидать ответа, и ей бы просто уснуть, но она добавляла и добавляла новые сообщения:
Можно сделать так, чтобы твоя шпионская программа самоуничтожилась?Поскольку оказалось, что Т. ничего опасного не скрывает.Мне из-за этого трудно. Они хорошие люди.Меня беспокоит, что Т., может быть, ко мне неравнодушен.Я хочу ощущать твою твердость внутри себя. Очень хочу.Она стирала последнее сообщение, которое набрала только как подспорье для мастурбации, – как вдруг из Лос-Вольканес пришел ответ:
А ты к нему тоже неравнодушна?Она была удивлена. В Боливии было четыре утра.
Нет! Он Лейлин.Я бы не возражал.Я не чувствую к нему ничего.Ты не должна притворяться ради меня.Я не притворяюсь. Ты знаешь, к какому старшему мужчине я неравнодушна.
Она прождала ответа десять минут, вся в сомнениях из-за своей несдержанности. Она знала, что дурно ведет себя, пытаясь поддержать в нем интерес к себе после того, как дважды его отвергла. Но этот обмен сообщениями был для нее сейчас самым близким к сексу из всего, что имелось. Она опять принялась печатать:
Прошу прощения за это. Лишняя информация. Ты еще здесь? Ты прочел, что я вначале написала? Можно сделать так, чтобы твоя шпионская программа стерлась?Я не хочу тебя больше.Это было как удар в челюсть. Ее руки отпрянули от телефона, и он упал между ее ног. Он что, ревнует ее к Тому? Казалось важным внести ясность, и она опять взяла гаджет в руки. Стала набирать, кляня свои дрожащие пальцы за опечатки.
Я сексуально одержима тобой. Умираю от раскаяния.Преодолей. Я не хочу тебя.Ты злишься на меня?Не злюсь. Просто откровенен. Не пиши мне больше. Я не отвечу.Она со стоном упала на бок и натянула на голову одеяло. Она не понимала, что сделала не так, – ведь она написала, что Том ее не интересует. За что Андреас ее наказывает? Она корчилась под одеялом, пытаясь уразуметь смысл его слов, пока одеяло не стало ее мучителем. Вся в поту, она сбросила его и спустилась в столовую, где Лейла сидела за работой.
– Все еще не спите? – спросила Лейла.
Ее улыбка была напряженной, но не фальшивой. Пип села по другую сторону стола.
– Не могу уснуть.
– Хотите амбиен? У меня его целый склад.
– Не расскажете мне, что вы узнали в Вашингтоне?
– Выпейте амбиен.
– Нет. Просто позвольте мне посидеть тут, пока вы работаете.
Лейла улыбнулась ей еще раз.
– Мне нравится, как откровенно вы говорите, чего вам хочется. А я такую прямоту еще в себе не выработала.
Ее улыбки в какой-то мере смягчили воздействие жестоких слов Андреаса.
– Но давайте попробую, – сказала Лейла. – Мне не хочется, чтобы вы сидели тут, пока я работаю.
– О…
– Это будет меня отвлекать. Вы не против?
– Нет. Я уйду. Просто… – (Угроза взрыва! Угроза взрыва!) – Я не понимаю, почему вы так странно со мной. Я ничего вам не сделала. Я никогда вам не сделаю ничего плохого.
Лейла по-прежнему улыбалась, но что-то блестело