– Да, но Вольф не вывесил эти фотографии. Он по двадцать историй в день обнародует – ничего не фильтрует. А эту почему-то нет.
– Я не обеспокоен совершенно.
– А я обеспокоена глубочайшим образом.
– Лейла. Он владеет этой информацией уже почти год. С какой стати он внезапно решит поделиться ею в ближайшие пять дней?
– Потому что у таких сюжетов есть точка кипения. Вдруг все разом начинают говорить. Если он получит еще одну утечку, он может нам плюнуть в суп. Если “Пост” нас обойдет – это, конечно, будет плохо. Но представить себе, что этот тип…
– После бессонной ночи мир выглядит полным опасностей. Но ты же едешь на слоне. Ты одна можешь провести линию от Амарилло до Альбукерке.
– Слонов, бывает, воруют. Это случается очень часто.
– Если тебе уж так прямо надо волноваться, волнуйся из-за “Пост”.
Лейла издала резкий смешок.
– А я это делаю параллельно. В истории с наркотиками на базе Кертленда они, должно быть, опережают нас не на один день. А то и на недели. Я не могу тратить на нее время, пока занята подтверждением термоядерной истории.
– Ты немало с нее получишь косвенно. Если у “Пост” больше подробностей на эту тему – ничего страшного, раз мы первые. Пускай добавят соли в наш суп. В худшем случае они первыми выдадут сюжет с наркотиками, а мы последуем за ними с армагеддоном.
– Ты уверен, что не хочешь с ними кооперироваться?
– С конторой Джеффа Безоса?[64] Я поражен, что ты спрашиваешь.
– Тогда не удивляйся, если я развалюсь на части.
Лейла вышла; Том проводил ее взглядом.
– Терпеть не могу, когда она такая, – сказал он. – Проиграть гонку для нее конец света.
Пип задалась вопросом, не ошиблась ли она. Он не выглядел как человек, любящий кого-либо, кроме Лейлы.
– У вас с собой телефон? – спросил он.
– Телефон?
– Я хочу сделать пару-тройку звонков в “Пост”. Чтобы узнать, кто у них на рабочем месте в субботу. Если тех, о ком я думаю, сейчас нет, она может волноваться чуть меньше.
Хотя Пип пришла к нему сознаваться, у нее возникло искушение сказать, что телефона с собой нет; он был, как радиоактивным веществом, заражен уличающими текстами. Но соврать, что забыла его, было бы глупо и неправдоподобно. Она протянула его Тому с ощущением, что дает мини-бомбу, и, выйдя из кабинета, расположилась за дверью в надежде, что пребыванием рядом воспрепятствует тому, чтобы он читал ее переписку.
Она поняла, что потеряла решимость и ни в чем сегодня не признается. Если, как она теперь подозревала, она ошибалась насчет интереса Тома к ней, то в ее положении нет ничего такого, чего нельзя исправить удалением шпионской программы Андреаса. Когда Том, улыбаясь, вышел из кабинета, она отправилась с телефоном в женскую уборную и заперлась в кабинке.
Ты не хочешь меня и потому считаешь, что я веду себя каксучка. Может быть, ты и прав. Но ты обязан мне сказать,можно ли удалить шпионскую программу. Если можно, тыобязан это сделать. Ты поставил меня в ужасное положение.Я хочу, чтобы опять стало так, как до встречи с тобой. Я хочу всеэто вычеркнуть, хочу, чтобы моя жизнь была здесь. Если я хотьчто-то для тебя значу, ты должен мне ответить. Если я от тебяничего не получу, мне придется все рассказать Т. Да, это угроза.Она отправила текст и пошла к отсеку Лейлы, где та опять говорила по телефону. Пип встала в коридоре с опущенной головой, приняв покаянный вид.
– Прошу прощения, что отвлекаю вас, – сказала она, когда Лейла дала отбой. – Если вы не слишком сердиты на меня, позвольте мне помочь вам в работе.
Лейла, похоже, готова была сказать что-то неприятное, но передумала.
– Давайте лучше не будем выяснять отношения, – проговорила она. – На этой неделе вы меня будете интересовать как журналистка, а не как исследовательница и не как ночующая гостья. Не против поработать со мной?
– Я очень люблю работать с вами!
Первым заданием, которое получила Пип, было собрать главные сведения об убийстве двух женщин в Теннесси, напоминающем казнь. Факты соответствовали страшной истории, которую рассказала ей Лейла. Две сестры (девичья фамилия – Кенилли) были похищены в разных городах почти одновременно – интервал составил считаные минуты; никаких признаков сексуального насилия ни на том, ни на другом теле, и, по официальным данным, у полиции не было никаких зацепок. Затем Пип перешла к их брату Ричарду; выясняя то, что можно было выяснить о его госпитализации и исчезновении, она начала думать, что ее слова о готовности уволиться были словами обидчивого ребенка. Да, поселиться у Тома и Лейлы – несомненная ошибка, но работа – дело другое.
Она периодически ходила в женскую уборную проверять, не написал ли ей Андреас, но лишь когда они с Томом вернулись домой, съели поздний ужин и она легла в постель – в обычное время обмена сообщениями, – пришел ответ:
Я спрошу Чэня, что тут можно сделать.Она выключила телефон, ничего не написав. Она вынудила Андреаса нарушить свое обещание и отреагировать текстом на ее текст; это доставило ей удовлетворение. Доставило не столько на детский, сколько на взрослый лад: она почувствовала себя не лишенной власти. Не кристально чистой, конечно, не безгрешной, но безгрешность – это из области детства. В деловой части города, в редакции, за своим рабочим столом Лейла, хотя уже за полночь, сидит одна, работает над статьей, изживая некую личную невзгоду; Лейла – взрослая. Ее твердость заставила Пип увидеть Андреаса в новом свете – как мужчину-ребенка, обуянного желанием раскрывать секреты. Она поморщилась, вспомнив его руку у себя в трусах. Она видела – или думала, что видит: взрослые стискивают зубы и держат свои секреты при себе. Ее мать – ребенок во многих отношениях, несмотря на седину, – по меньшей мере в этом одном ведет себя по-взрослому. Хранит свои тайны и платит за это. Пип представила себе, что продолжает работать в “Денвер индепендент”, зная то, что знает, сделав то, что сделала, и не признаваясь. Руководствуясь словами Лейлы: давайте лучше не будем об этом.
Это новое ощущение взрослости сохранялось у нее и в последующие дни. Лейла тем временем еще раз слетала в Вашингтон за подтверждениями, вернулась торжествующая, но в еще большей тревоге (один из ее источников проронил фразу: “Вы, может быть, не одна”), и еще раз засела за работу на всю ночь, чтобы дописать черновой вариант. Утром в четверг текст передали юристу. Пип и сама спала очень мало; под заголовком публикации должно было стоять и ее имя как представившей дополнительные данные. У нее не было и минуты, чтобы подумать об Андреасе или о том, удалена ли шпионская программа; она проверяла факты как сумасшедшая. Напряженное ожидание, царившее в редакции, казалось глупым и вместе с тем было волнующим. Глупым потому, что все это было лишь игрой, не имеющей отношения к общественной пользе (какая разница – опередят они на час или на день “Вашингтон пост” или не опередят?), но волнующим так же, как, вероятно, волновало участников проекта “Манхэттен” предстоящее ядерное испытание; информационная бомба, готовившаяся не один месяц, наконец должна была взорваться.
Утром в пятницу, когда она все еще проверяла менее существенные факты, сюжет был опубликован:
Пропавший виновник связан с мексиканским картелем и со злоупотреблением наркотиками на авиабазе Кертленда; тревога первоначально была поднята на военном заводе в Техасе
Лейла слегла с температурой, но надеялась прийти в себя к тому времени, когда надо будет давать интервью Национальному общественному радио и кабельным телеканалам. Сотрудники “Денвер индепендент”, работавшие в социальных сетях, трудились в поте лица на своих боевых постах, и телефоны звонили чаще обычного, но в остальном взрыв информационной бомбы мало повлиял на редакционную жизнь. Другие репортеры занимались своими сюжетами, а Том уже час с лишним сидел, закрывшись у себя в кабинете. Ударная волна, проникающая радиация – все это было в киберпространстве.
Пип говорила по телефону с менеджером закусочной “Соник”, пытаясь добраться до Филлиши Бабкок, чья история о термоядерном сексе заняла в публикации один абзац; и тут к ее столу подошел Кен Уормболд – менеджер по информационным технологиям. Он подождал, пока она записала, когда у Филлиши начнется и закончится смена, а затем сказал, что Том хочет ее видеть. Она встала из-за стола неохотно. Проверка фактов давала пищу ее нынешнему навязчивому стремлению к чистоте, к опрятности. Ее страшно нервировало, что статья уже вышла, а не все мелочи еще проверены.
Том сидел за столом, поставив на него локти и прижав к губам костяшки сплетенных пальцев. Пальцы были стиснуты до белизны в суставах.
– Закройте дверь, – сказал он.
Она закрыла ее и села.
– Кто вас сюда послал?
– Прямо сейчас?
– Нет. В Денвер. Я и так знаю ответ, поэтому запираться нет смысла.
Она открыла рот и закрыла. Она была до того погружена в работу, что не задалась вопросом, почему Том так надолго уединился с Кеном Уормболдом.
– Разумеется, я озабочен и огорчен, – проговорил он, не глядя на нее. – Но не из-за вас. На вас я не сержусь. Я вам очень симпатизирую и не думаю, что это ваша вина. Поэтому просто скажите то, что должны сказать.
Она попыталась что-то вымолвить. Сглотнула. Попыталась снова.
– Я хотела вам признаться. В субботу. Жалею, что не стала.
– Так говорите сейчас.
– Мне не хочется.
– Почему?
– Вы меня возненавидите. И Лейла возненавидит.
Он взял и кинул ей через стол несколько скрепленных страниц.