Капитана Шредера поблизости не было. Спросить было не у кого. Офицеры и стюарды ничего не могли сказать.
Сегодня то же самое было с французским судном «Фландрия». Оно прибыло, бросило якорь недалеко от теплохода, прошло карантин, пришвартовалось у гаванской пристани, и пассажиры сошли на берег. Теперь «Фландрия» вновь выходила в море.
Пассажиры «Сент-Луиса» все сильнее волновались. Расспрашивали матросов и донимали стюардов во время обеда. Йозеф ощущал растущее на судне напряжение. Каждый раз, когда команда общалась с пассажирами, могли начаться беспорядки. Атмосфера была такой же удушливой и гнетущей, как почти сорокаградусная жара.
Очевидно, Шендик и его дружки тоже чувствовали напряжение, потому что именно тогда пожарные стали обходить судно. Йозеф считал, что распоряжение было неофициальным, поскольку капитан ни о чем таком не объявлял. Просто определенные члены команды взяли на себя функции полицейских. Совсем как в Германии.
– Это все для безопасности евреев, – сказал им Шендик. В точности как гестапо. Там тоже брали евреев под стражу для обеспечения их безопасности.
Рядом с пожарным, который держал Йозефа за руку, стоял еще один, загораживая солнце. А между ними возвышался сам Отто Шендик.
– Тот мальчишка, которого мы искали! – объявил он. – Пойдешь с нами.
– Что? Почему? – спросил Йозеф, глядя на громил перед ним. Он чувствовал какую-то вину и злился на себя за это. Но ведь он не делал ничего дурного!
Йозеф вспомнил, что и дома испытывал то же самое, когда проходил мимо нацистов на улицах. В Германии просто быть евреем – уже преступление. Очевидно, и здесь тоже.
– Необходимо обыскать каюту твоих родителей, – продолжал Шендик. – У тебя есть ключ?
Йозеф кивнул, хотя вовсе не желал ничего подобного. Эти люди – взрослые. К тому же нацисты. Одних он приучен уважать, других – бояться.
Огромный пожарный по-прежнему сжимал руку Йозефа и сейчас потащил его к лифту. Йозеф не мог поверить, что позволил себя поймать. Он научил Рут избегать пожарных, которые любили всячески унижать еврейских детей, и сестра ухитрялась держаться от них на расстоянии. Но сам забылся, наблюдая за отплытием «Фландрии», и стоял спиной к прогулочной палубе. Вот его и схватили.
Шендик и пожарные подтолкнули Йозефа к трапу. Сердце Йозефа упало, когда ему приказали открыть дверь в каюту. Дрожащей рукой он вставил ключ в скважину. Как жаль, что он не может каким-то образом отделаться от пожарных, не допустить их к отцу и матери!
Отто Шендик сам повернул ручку и распахнул дверь. Папа в нижнем белье лежал на постели, пытаясь найти прохладу в удушливой жаре. Мама сидела в кресле и читала книгу. Йозеф обрадовался, увидев, что Рут все еще у бассейна.
При виде мужчин Рашель Ландау встала, а охваченный паникой отец приподнялся на постели.
– Что происходит? – спросила мама. – Йозеф?
– Они заставили меня привести их, – пробормотал Йозеф, не зная, как предупредить об опасности.
– Да, – кивнул Шендик, заметив отца. – Это он.
Пожарные вошли в каюту, и Шендик запер дверь.
– Каюту нужно обыскать. Для вашей же безопасности, – сказал он.
– По чьему приказу? – спросила мама.
– По моему, – отрезал Шендик. – У капитана есть о чем волноваться.
Шендик кивнул, и пожарные принялись громить каюту. Смели с туалетного столика мамину косметику и духи, расколотили зеркала. Снесли лампы с тумбочек и разбили раковину. Открыли тщательно сложенные чемоданы и разбросали вещи по всей каюте. Оторвали голову плюшевому кролику Рут. Выхватили из рук мамы книгу, вырвали страницы и швырнули их в воздух, как золу из праздничного костра.
Рашель вскрикнула, но не так громко, чтобы ее услышали. Аарон свернулся клубком и, тихо подвывая, закрыл руками голову, Йозеф прислонился к двери, рассерженный на собственную беспомощность. Он боялся, что, если начнет отвечать, наказание будет еще более суровым.
Когда пожарные уничтожили все, они встали у двери, за спиной Шендика. Тот плюнул на пол.
– Вот что я думаю о вас и о вашей расе! – бросил он, и Йозеф внезапно понял: это месть за то, что сказал отец на похоронах.
Шендик презрительно фыркнул, глядя на запуганного человечка на постели.
– Тебе давно пора снова выбрить голову, – добавил он.
Нацисты вышли, оставив дверь распахнутой. Мать с плачем опустилась на пол. Папа продолжал что-то бормотать. Йозеф задрожал и закрыл лицо руками, стараясь скрыть слезы. Ему очень хотелось броситься в объятия матери, но она словно оказалась за миллион миль от него. И отец тоже. Они оставались тремя одинокими островками, разделенными океаном страданий.
Из всех вещей, разбитых Шендиком и пожарными, семья Ландау была единственной, которую невозможно починить. По крайней мере, так считал Йозеф.
– Ты сказал, что если я буду молчать и не шевелиться, то за мной не придут, – вдруг произнес папа.
Йозеф не сразу понял, что отец обращается к нему, и затаил дыхание. Отец говорил о медицинском осмотре. Тогда Йозеф запугал его, чтобы он вел себя тихо. Папа смотрел на него красными от слез глазами.
– Ты сказал, что за мной не придут. Не отошлют обратно. Ты обещал! А они все равно пришли!
Йозефу казалось, что отец ударил его по лицу, хотя тот даже не подошел. Он покачнулся, налетел на маленький туалетный столик, и уцелевший после атаки Шендика пузырек упал на пол и разлетелся у его ног. Йозеф даже не дрогнул. Он солгал отцу. Предал его. Заставил подумать, что его вернут в то ужасное место. Снова перепугал его до полусмерти. Но это не самое худшее, что он натворил. Йозеф дал отцу обещание, которого не смог сдержать.
ИзабельГде-то во Флоридском заливе. 1994 ГОД
Дождь немилосердно хлестал Изабель, когда она вычерпывала воду из лодки. Набрать, вылить. Набрать, вылить.
Но лодка вновь молниеносно заполнялась. Изабель, ее мать, дед Луис, Иван, сеньора Кастильо – все они лихорадочно трудились, не говоря ни слова. Правда и услышать друг друга за воем шторма было невозможно. Не работали только сеньор Кастильо, выглядевший как привидение, и Амара, которая цеплялась за руль побелевшими от напряжения пальцами. Она пыталась удержать лодку носом к волне, чтобы она не затонула. Мотор не работал с той минуты, когда им удалось спастись от танкера.
Штормовые тучи превратили день в ночь, и непрерывный ливень промочил Изабель до костей. Она дрожала на холодном ветру, ноги онемели. Соль щипала глаза, и, выливая воду, Изабель каждый раз проводила рукой по лицу, стараясь стереть капли.
Глядя в бушующие волны, Изабель вспоминала последний раз, когда видела abuelita, свою бабушку. Вспоминала руку Литы, протянутую из воды, которую быстро унес отлив.
Изабель тогда было всего девять лет. Родители отослали ее пожить с Лито и Литой в их маленькой хижине на побережье. Они не сказали, в чем причина, но Изабель была достаточно взрослой, чтобы понять: родители снова поскандалили и хотели побыть наедине, пока не договорятся. Всю весну Изабель без всякого удовольствия плавала в океане, ожидая шторма, который окончательно разведет родителей в разные стороны. Но дождалась другого шторма. Настоящего.
Не ураган. Сильнее, чем ураган, – гигантский циклон, простиравшийся от Канады до Соединенных Штатов и накрывший Кубу и Центральную Америку. Позже его называли Штормом века, но для Изабель он так и остался Тем Штормом.
Воющий ветер срывал крыши с домов и выдирал пальмы с корнями, шел косой дождь, град, словно никогда не кончающиеся автоматные пули, разбивал окна. А океан… океан поднялся, как гигантская рука, которая потянулась к маленькому прибрежному домику Лито и Литы, чтобы задушить его и утащить обломки и осколки в свое логово.
Лито и Лита не знали, что надвигается шторм, иначе заранее уехали бы подальше от дома, нашли бы место повыше. Кастро пообещал защитить их, но не защитил. Не в тот раз. Не бабушку.
Лито смог удержать Изабель, но Литу унесло. Она ушла под воду, но все еще продолжала тянуть руки. К Лито. К Изабель. Тогда они видели ее в последний раз.
Лито ощупью нашел Изабель и обнял.
– Знаю, о чем ты думаешь, – прошептал он, чтобы только она могла его слышать. – Я тоже об этом думаю.
– Я скучаю по ней, – призналась Изабель.
– Я тоже. Каждый день.
Теперь на глазах Изабель выступили настоящие слезы, и Лито сжал ее чуть крепче.
– Ее песня закончилась, – вздохнул он. – Но наши еще звучат. Ну-ка, начинай вычерпывать, иначе скоро вода поднимется до уровня глаз.
Изабель кивнула и продолжила работу. Что, если и ее жизнь была песней? Нет, не песней. Симфонией, с различными движениями и сложными музыкальными формами. Ведь песня куда короче. Она похожа не на жизнь, а на ее короткий отрезок.
Изабель решила, что это путешествие и есть son cubano, кубинская песня, и каждая его часть была куплетом. Первая – восстание: взрывная мелодия труб и ритм малого барабана. Потом предприпев: обмен трубы на бензин, – ритм ему задавало пианино. А затем сам припев: отплытие из дома.
Они все еще в пути, все еще не достигли цели. Они снова и снова будут возвращаться к припеву прежде чем песня закончится. Но каким будет рефрен? И сколько еще куплетов прозвучит до того, как они подойдут к кульминации песни, тому яркому моменту в конце son cubano, повторяющему рефрен? А потом наступит кода, несколько коротких нот, которые свяжут мелодию в единое целое.
Но Изабель не могла сейчас об этом думать. Нужно вычерпывать воду. Вычерпывать воду и молиться, чтобы они не утонули в безумной конге-соло, барабанившей по бортам их крошечной металлической лодки.
МахмудГде-то в Средиземном море. 2015 год
Холодная вода была словно ударом в лицо Махмуда. Не успев ничего сообразить, он ахнул, набрав полный рот Средиземного моря, и рухнул вниз головой, в темную воду. Он беспорядочно молотил руками и ногами и пытался удержаться. Что-то еще – или