одни, полн… домины выстроить! И каждому по машине купить!
Таня опустила голову, молчала.
И вдруг раздалось тихое, но внятное:
— Купи, — Димка сидел, подперев щеку ладонью, смотрел пристально и грустно.
— Че? — не понял сгоряча Женька.
— Да так… — Димка приподнял отяжелевшую голову (сам не заметил, как заговорил), растерянно поглядел на родственников. — Купи, говорю, по машине, — постарался сказать шутливо, с улыбкой, а получилось едко.
«Издевается, сука», — промелькнуло в Женькиной голове, и он что есть силы сдавил край стола: не лыком шит, так просто не возьмешь!
— Куплю! Полн… Куплю! Только не тебе! Понял? Вот так! Сопляк ты…
— Хорошо, согласен, мне не надо. Остальным купи.
— Мастер ты чужими деньгами… А знаешь, как их зарабатывать?! Знаешь?! Ты, полн… карандашом работаешь. Образованный! А ты повкалывай… В мороз! В дождь! На, погляди! — Женька протянул через стол руки: мясистые, натруженные, с толстыми короткими пальцами.
— Чего тычешь! — вскочил Димка: видно, сумел-таки Женька задеть его за больное. — Не волнуйся, вкалываю не меньше тебя! По-другому, правда! Не в этом дело. Пусть я сопляк, пусть! Но ты же хвалишься широкой натурой — так покажи ее! Ну! Орать-то все мастера! Самодовольство тебя, Женя, распирает, а не широта души!
Немало на своем веку видел Женька сволочей, но таких, как братец… Таких вешать надо.
— Падла! — Женька пробирался вдоль стола.
Первым опомнился дед Василий.
— Ну-ка сядьте! — крикнул он. — Ишь, че затеяли!
— Уработаю, полн…! — сдавленно закричал Женька.
— Попробуй.
Повскакивали родственники, повисли у братьев на плечах, растащили… Женька сидел, обхватив голову руками, тяжело дышал. Его так и подмывало перевернуть стол.
— Нехорошо так делать, Дима, — тихо и укоризненно сказала Анна.
— Нехорошо… — Димка поморщился, было стыдно и в то же время обидно, что остался виноватым. — Может быть… Но больно. Вспоминаю, какие вы раньше были, когда вместе собирались! Дружные, веселые, души нараспашку! Хоть на столах и меньше стояло!
— А что? Мы сейчас поругались аль подрались меж собой?
— Лучше бы подрались, — усмехнулся Димка. — Хоть друг друга бы увидели! А то сейчас перед глазами медяки одни, а не люди! Вот сорок тысяч сидит, вот — десять, или сколько там, не знаю, вот — сто тридцать рублей! Вспомните, как дома́ ставили друг другу, помочи собирали… Днем работа, вечером веселье! И все вместе, никто не пыжится! Все откровенно!
Анне было не до воспоминаний, она думала о сватовстве, о сыне, которому, по всей видимости, тяжело. И навязал же бог на душу такого племянника! И чего завидовать? Чего петушиться?
Нехотя она стала рассказывать, как в новоселье накормила гостей сусличьим мясом (Яша, покойничек, Димкин отец, наловил), а те приняли его за курятинку. Память взяла свое — увлеклись. Рассказ подхватили, вспомнили, как переходили в новые дома из землянок, как однажды пьяный Семен порывался вышибать головой дверь: хотел доказать — плохо навешана.
Александр Конищев, презрительно усмехавшийся во время разговора о Семене, поведал историю о том, как Ленька Шапошников головой срывал двери с любого запора, потом, повредив какие-то нервы, окосел на левый глаз.
Семен, напряженно слушавший Александра, привстал, опершись о стол одной рукой, выдержал паузу и весомо, будто бы оскорблен в лучших чувствах, заявил:
— Хошь, счас вышибу?
Но рука его предательски соскользнула, и он рухнул, с лязгом ударившись челюстью о край стола.
Выходка Семена рассмешила родичей — всем было приятно, что ссора наконец улеглась. В возбуждении никто не заметил, как поднялся Женька; все только увидели: стоит он и держит на вытянутых руках дорогую китайскую посуду.
Поднос покачивался. Женькин взгляд проплыл по лицам родичей, остановился на Димке.
— Женя… Женечка… — едва выговорила Анна.
Послышалось еще несколько голосов, тихих, словно выходящих из оцепенения. Поднос накренился.
— Женька! — не выдержал Димка. — Не дури, ради бога.
— Ха-ха… А че такое, а? Че испугались-то?! Поднять нельзя, что ли? Думали, кину?.. Я не дурак!
— А никто ничего не думал, — резво подыграл Семен и добавил: — Никто, правда, Татьяна?
Димка вылез из-за стола подышать воздухом; уже взялся было за дверную ручку, как услышал:
— Димка, брат! Ты… эту потаскушку-то не оставляй! Забери. Мне… объедки не надо!
Такого никто не ожидал. Главное, непонятно: чего он на нее-то?
Таня медленно, словно больная, встала, направилась к выходу.
За столом всполошились, наперебой принялись успокаивать Женьку, оправдываться за Таню. Лишь Александр Конищев не проронил ни слова, смотрел серьезно и как будто довольно.
— Че, дурака нашла?! — ожесточаясь, хрипел Женька. — Не понимаю, думаете? Денег ей захотелось? А глаза-то воровские: зырк! зырк! Полн… Я таких…
На стук Таниных каблучков откликнулись собаки. Багаевский Дружок тоже пару раз лениво, по-стариковски гавкнул. Димка подошел к нему, присел, потрепал за ухом. «Чего шумим-то?» — сказал вслух. Пес игриво повиливал хвостом, повизгивал, радуясь нечастой человеческой ласке. Рядом дышала сухим древесным запахом поленница, шумел дом, распираемый страстями, а в глубине, за собачьей будкой, стоял идол на четырех колесах, покрытый брезентом. И на все это миллионами зрачков глядело высокое небо. Сколько видит оно в этот миг таких вот домов, собак, Димок, радующихся, плачущих, равнодушных, озабоченных, счастливых, несчастных… Димка вдруг ощутил сам себя, маленьким, жалким, одиноким, да и все вдруг показалось сиротливым и слабым… Захотелось к людям — повиниться, простить всех…
— Че маракуешь?
Димка вздрогнул. На крыльце светился огонек козьей ножки.
— Да так…
— Танька-то ушла?
— Ушла.
— Хорошая девка.
Помолчали.
— Это конешно — раньше мы дружнее были, — заговорил дед Василий. — Да и то сказать, такую оказию пережили: и мор, и вредительство, и войну, а все друг дружку держались. Счас бы, че не жить — заработок хороший; одеться есть во што… Богатые все стали, вот друг перед другом и нагордиться не могут. Натерпелись, а теперь дурят. Грех так говорить, а без большого горя люди балуются.
В другое время Димка бы поспорил, а сейчас не стал, не хотелось.
— Митрий, а че ты мало получаешь? Ты, кажись, по строительству учился? Так у нас тутока, на стройке, до трехсот зарабатывают. Квартиры дают. Давай-ка, оставайся дома. Женишься, пока не избаловался. Заживешь.
— Подумаю, — улыбнулся Димка и предложил: — Пойдем в дом.
Женька уже сидел на своем месте. Александр Конищев, уткнувшись носом в его щеку, говорил:
— По-свойски, по-родственному. Свою колымагу я на свадьбу положу. Дети есть дети, кто о них позаботится? Пять кусков я тебе сейчас, полтора подождешь. Сам понимаешь — свадьба. По-родственному…
— Братан! Посиди с нами. — Увидев Димку, Женька искренне обрадовался.
— Что-то быстро, — намекая на нечто вполне определенное, сверкнул зубами Александр.
Димка смолчал. Сел против Женьки.
— Ты полн… не думай. Я ниче… — Злоба у Женьки перегорела. — С ними, шкурами, разговор короткий — и в сторону! А ты же мне… брат и братом останешься. Я же тебя в роддом вез рожаться. Не знаю, где отец твой был, на охоте или где… Едем, дождина льет, темно, ночь… Она кричит — больно же! А мне лет десять-двенадцать было. Терпи, говорю, тетя Катя, немного осталось. Приехали, только зашла туда — и ты… родился!
Воспоминание омыло Женькины глаза, они заискрились по-детски, удивленно и застенчиво.
И только сейчас вдруг Димка открыл с изумлением: глаза-то у брата синие! Нереально синие! Невозможные на таком широком мясистом лице!
— Так я могу тебя крестным считать! За это надо выпить!
Димка в порыве нежного чувства вскочил, перегнулся через стол, хотел обнять брата, потрясти за плечи… И обнял бы, и потряс, и выпили бы они по-братски, да помешала пуговица на джинсах — зацепилась за край стола и отлетела.
— Вот дьявол! — выругался Димка. — Специально ведь не оторвешь, штука-то прочная! — Он раздвинул стулья, обшарил пол глазами, рукой поискал в углах.
Александр, Женька, Тамара переставляли отяжелевшие ноги, упорно смотрели вниз.
— Але, мужики! Идите сюда, космонавтов кажут! — пьяно позвал Семен.
— Неужели в щель провалилась, — размышлял вслух Димка.
— Бог с ней, — махнул рукой Женька, — у матери полно их. Мать, найди пуговицу!
— Не надо, не надо, — запротестовал Димка. — Тут другая пуговица, не такая! Подпол здесь?
— Не-е, там.
— Все, пиши пропало! И как я умудрился! — Димка поднялся с колен. — Это фирменная пуговица — «Ли Купер»! Без нее штаны уже не то. Полцены им. Там, понимаете, фирма «Ли Купер», — пояснил он.
— Да-а, жалко. И в магазинах, поди, нету таких, — произнесла Тамара чуть ли не единственную за вечер фразу.
Всем стало как-то не по себе. Слишком уж много было туманного, непонятного с этой пуговицей: что за штуковина небывалая и какая сила в ней сокрыта?
— Половицу можно отодрать, — посоветовал вдруг Александр Конищев.
— Ладно, — мужественно сказал Димка, — рубашку навыпуск буду носить. Надо же!
— Если такая уж дорогая пуговица — оторвать половицу, и дело с концом! Прибьем, че ей сделается, — решительно встряла Анна.
Семен снова пристал с космонавтами. Никто не отозвался. Тогда он ткнул деда Василия в бок и поделился:
— Вот кто гробастает! — причмокнул губами, добавил: — Гробастают так гробастают! Лопатой гребут!
Старик не ответил: больно уж занимала его мысль, что вот в эту самую минуту кто-то летает аж там, в каком-то космосе, а он сидит тут на табуретке и видит их.
— Плинтуса старые, можем сломать, — засомневался Александр Конищев.
— Хрен с ними, с плинтусами! Мать или кто там!? Несите топор!
Принесли топор, выворотили половицу, достали пуговицу. Димка, возрадовавшись, сразу же ушел в боковушку — джинсами занялся.