– Кажется, я вас понимаю, Марина Арсеньевна, но как мне это поможет?
– Зачастую стремление к преображению отражается в таких модификациях внешности, как татуировка, пирсинг, кричащий макияж и цвет волос, занятие культуризмом. Мужчины носят серьги, а женщины – мужскую одежду. В общем, проявления бывают самые разные. Но в данном случае я полагаю, что жажда трансформации достаточно сильна, так что, наверное, убийца избрал довольно радикальный способ.
– Например?
– Татуировка большой площади, смена сексуальной ориентации. Хотя последнее маловероятно, поскольку в любых отношениях с сексуальной подоплекой имеет значение внешность, а вот с ней-то как раз у убийцы, как он считает, проблемы.
– Я должен искать парня с большой татуировкой?
– Необязательно. Может быть, раньше он и сделал наколку, но едва ли она его удовлетворила. Теперь ему нужны лица. Он поглощает своих врагов, присваивает их силу, их личности. Может быть, он думает, что и внешности тоже. Знаете, вероятно, если у него и есть татуировки, то они носят ритуальный характер.
– В каком смысле?
Марина Арсеньевна задумчиво потерла тыльную сторону правой руки пальцами левой.
– Что-нибудь из узоров, распространенных среди африканских племен. Или символы, означающие… даже не знаю… может быть, мифологические существа, прославившиеся людоедством. Трудно сказать что-либо определенное.
Мы помолчали.
Я понял, что психолог сказала все, что хотела, и кивнул, словно подводя итог.
– Ладно, учту. Спасибо еще раз и до свидания.
– Буду держать наш разговор в тайне. Удачи. И если что, заходите. – Снова едва уловимая улыбка.
– Обязательно.
Выйдя из кабинета психолога, я направился в директорский кабинет.
Короб уже собирался домой.
– Можно вас задержать буквально минут на пять? – проговорил я, входя.
– Да ради бога. – Директор сел обратно в кресло. – Я особо не тороплюсь.
– Вы не помните, не было ли в школе инцидентов, связанных с Зинтаровым и Сухановой?
Короб приподнял брови:
– В каком смысле инцидентов?
– Любых. Возможно, связанных с травмами детей или еще кого-нибудь. Например, не пострадало ли у кого-то лицо?
Короб сложил руки, соединив кончики пальцев, и уставился в потолок. Его губы двигались так, словно он что-то пережевывал.
– В позапрошлом году одну из учениц нашей школы переехал поезд, – изрек он наконец. – Она играла с подружками на платформе, одна из них ее случайно толкнула, и девочка свалилась прямо на рельсы. В это время электричка из Питера как раз подходила к перрону. Сами понимаете… – Директор развел руками.
– И что, у девочки пострадало лицо?
– Лицо? Да все пострадало! Перемололо, как мясорубкой. Это же поезд! Хоронили в закрытом гробу. После этого у нас по школе месяца два ходили рассказы о Цок-Цок, – недовольно добавил Короб.
– Что за Цок-Цок?
Директор махнул рукой. На его лице отразилась досада.
– Якобы девочку поезд разрезал пополам, и она превратилась в безногое чудовище, передвигающееся на локтях и издающее соответствующий звук. Ученики пугали друг друга тем, что Цок-Цок подкарауливает тех, кто ходит во время уроков в туалет, и разрубает попавшихся ей детей косой.
– Как это разрубает? – не понял я. – Она же на локтях ходит. Значит, руки заняты.
– Понятия не имею! – Короб раздраженно фыркнул.
– Ну, учителя-то, наверное, довольны были, – заметил я. – Дети все на уроках сидели, не выходили никуда.
– Поначалу да. А потом один мальчик описался в кабинете, потому что боялся Цок-Цок, и его мамаша накатала жалобу в роно. Хотя при чем тут мы-то?
– Ни при чем, – согласился я.
– Вот и я о том же! – Короб помолчал, явно переваривая воспоминания о том давнем инциденте.
Я не мешал, ожидая, что он может вспомнить что-то еще.
Вдруг директор сказал:
– Кстати, ни Зинтаров, ни Суханова к падению девочки на рельсы отношения не имели. Их там даже рядом не было.
Я и сам понимал, что случай, описанный Коробом, мне, так сказать, не подходит. Поэтому спросил:
– А раньше, до этого прискорбного случая с электричкой, никаких инцидентов не случалось?
– С детскими травмами?
– Да.
Короб поразмыслил и спустя несколько секунд сказал:
– Единственное, что я знаю, – это то, что тринадцать лет назад в школе произошел пожар.
– А жертвы были?
– Понятия не имею. Это случилось до меня.
– Кто может помнить?
– Ну, во-первых, Лидия Михайловна Апашова, это учитель труда. Во-вторых, Эдуард Максимович Храбров, наш физрук. В-третьих, Юлия Николаевна Жаркова, завхоз. Вы с ней сегодня, как я понимаю, пообщались.
– Да, было дело. Все эти люди работали в школе, когда случился пожар?
– Именно.
– А еще кто-нибудь есть, кто работал тогда здесь?
– Нет, остальные разбежались после слияния школ. Дело в том, что наша школа…
– Знаю, ее составили из двух.
– А, ну раз вы в курсе. – Короб пожал плечами. – Что-нибудь еще?
– Где мне найти Апашову и Храброва?
– Они уже ушли домой. Могу поискать адреса.
– Будьте любезны.
Короб порылся в личных делах и выписал мне адреса трудовички и физрука.
– И последнее, – сказал я, забирая у него листок, – Зинтаров и Суханова работали в школе, когда был пожар?
– Да, работали. Я о них не упомянул, потому что они… умерли.
– Понятно. Спасибо, я больше не смею вас задерживать.
– Не за что. Всегда готов помочь.
Я вышел из кабинета Короба, на ходу доставая телефон.
– Алло, Рома?
– Он самый, – отозвался Димитров. – Что стряслось? У тебя какой-то возбужденный голос.
– Ты послал оперов в школу?
– Да, они уже должны были приехать. А что, их нет?
– Не знаю, сейчас спущусь на первый этаж, проверю. Слушай внимательно: похоже, следующей жертвой будет Юлия Николаевна Жаркова, завхоз!
– Почему?
– Во-первых, она подходит по расшифровке послания убийцы, во-вторых, она была свидетельницей инцидента, случившегося тринадцать лет назад, – так же, как Зинтаров и Суханова.
– Какого еще инцидента?
– Пожара.
– И что?
– Пока не знаю, но ее нужно взять под охрану.
– Ладно, это я понял. Потом объяснишь, что к чему.
– Конечно. Но для Жарковой одного опера будет мало. Пришли еще кого-нибудь.
– Хорошо. Пусть сидят и ждут.
– Я предупрежу. И, кстати, что там с костюмом, в котором было обнаружено тело Сухановой? Удалось выяснить, где убийца его раздобыл?
– Нет пока, но осталось проверить несколько любительских театральных студий. Между прочим, одна из них находится в школе, где работала жертва, так что ты можешь узнать сам…
– Ты уверен? – перебил я Димитрова.
– А? Да, конечно.
– Я поинтересуюсь.
– Ок.
– Давай, до связи.
К тому времени я уже спустился в фойе и едва не столкнулся с высоким молодым человеком в белой футболке и черных джинсах. На плече у него висела большая спортивная сумка с логотипом «Найк».
– Извините! – проговорил он быстро, смерив меня любопытным взглядом.
– И вы меня, – отозвался я.
Молодой человек вдруг остановился:
– Вы ведь из полиции, да?
– Да. А что?
– Я тут работаю. Учителем танцев.
До меня дошло, что это напарник Ани.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Наумов Андрей Тимофеевич. Аня мне звонила, рассказывала, что вы ведете расследование.
Проходить мимо он не торопился. Опыт подсказал мне, что такое необычное поведение (большинство предпочитает с полицейскими в долгие диалоги не вступать) означает одно из двух: либо простое любопытство, либо учитель танцев имел что сказать полиции. Если да, то было бы глупо эту информацию проворонить.
– Я тороплюсь, но если вам есть что…
– Нет-нет, – торопливо замотал головой Наумов. – Просто… даже не знаю, зачем остановил вас. Извините. – Он виновато улыбнулся.
– Ничего.
Настаивать было не на чем. Рыбка сорвалась и уплыла. Будем надеяться, что временно.
Я вышел на улицу и увидел трех оперов, направляющихся к крыльцу.
– Нас прислали для охраны, – хмуро сообщил один из них.
Я распределил их, отправив в школу. Тому, которому досталась Жаркова, я дал более подробные инструкции и предупредил, чтобы он со своей подопечной ждал в школе подкрепления и был настороже. Тот, кажется, проникся важностью момента и обещал держать ухо востро.
Я же вернулся к директору школы и выяснил, где находится театральная студия.
Короб был явно недоволен тем, что я опять объявился, и ответил подчеркнуто коротко, пытаясь дать это понять. Меня, впрочем, его эмоции волновали меньше всего.
Студия находилась в подвальном помещении. Вернее, там располагались раздевалка, костюмерная и гримерка, а репетиции и выступления проходили в актовом зале – так мне объяснила Алевтина Леонидовна Филатова, пятидесятидвухлетняя, но подтянутая и ухоженная руководительница школьного театра, которую я застал на рабочем месте.
– Скажите, у вас не пропадал мужской средневековый костюм? – перешел я к цели своего визита, когда она закончила показывать мне свои владения.
Филатова задумалась всего на несколько секунд. Лицо у нее было покрыто сеточкой мелких морщин, которые становились заметны, только когда она начинала говорить.
– Честно говоря, я никак не могу найти один костюм, но он не совсем средневековый. Скорее эпохи Возрождения. Хотя… – она махнула тонкой рукой, – его можно в разных спектаклях использовать. Никто не заметит небольшого несоответствия.
– Давно он пропал?
– Даже не знаю. Мы собираемся ставить «Венецианского купца», и я подбирала одежду, вспомнила про него, но уже второй день не нахожу.
Я описал костюм, в котором была Суханова, как запомнил.
– Да, это, наверное, он, – кивнула Филатова. – Вы его нашли, что ли?
– Может быть. Я попрошу вас зайти в отдел, взглянуть на него. Вы не против?
– Да нет. А где вы его обнаружили-то? И кому он вообще понадобился?