Тушинский закивал:
– Конечно, конечно. Я надеюсь, все-таки здесь никто не попытается убить пациентку.
– Я тоже надеюсь. Но нужно быть готовыми ко всему.
– Понимаю! – торжественно изрек доктор.
Через полчаса все было готово, и палата Языковой превратилась в неприступную крепость. Хотя Тушинский считал, что в целом пациентка относительно здорова, тем не менее он рекомендовал ей остаться в больнице хотя бы на неделю – с учетом того, что похищение дочери может в любой момент привести к срыву.
Я со своей стороны склонялся к тому что это нежелательно. Убийца наверняка захочет выйти с Языковой на связь, но, пока она в больнице, ему это не удастся. А если дело затянется, он может счесть, что проще прикончить ее дочь, и придумать какой-нибудь другой план. Вот только я не знал, как донести эту мысль до Языковой.
Впрочем, на ближайшие пару дней она все равно становилась обитательницей больницы, так что можно было заняться в это время другими делами. Например, выяснить обстоятельства гибели Юры Барыкина, что я и собирался сделать с утра.
Сейчас же я отправился на Красноселку, чтобы убедиться, что с Аней все в порядке и ей ничего не грозит.
В кино часто показывают, как маньяк запугивает или преследует девушку главного героя (даже если она еще не стала его девушкой), но в жизни обычно преступники не тратят время и силы на подобные вещи. Уже хотя бы потому, что для этого необходимо следить за тем, кто ведет расследование, а это не так-то просто, да и удовольствия никакого. Поэтому меня удивило, что маньяк отправил Ане цветы.
Должно быть, у него совсем съехала крыша – ну, или он действительно пытался отвлечь наше внимание, чтобы разобраться с Языковой.
Я лично склонялся ко второму варианту. Уже хотя бы потому, что это означало: девушке на самом деле не грозит опасность.
Когда я поднялся на этаж, навстречу мне вальяжно спустился здоровый мужик в спортивном костюме и кроссовках. Я его с трудом узнал: это был один из местных оперативников.
– А, это вы, – прогудел он равнодушно.
– Тебя Димитров сюда охранять прислал? – уточнил я.
– Угу. Скоро сменят меня?
– Наверное.
– Не знаете?
– Я напомню лейтенанту.
– Ладно. – Опер поплелся обратно наверх.
Я позвонил в дверь.
– Кто? – Голос был настороженным.
– Это я, Валера.
Пауза, в течение которой Аня, наверное, смотрела в глазок. Правильно, доверять никому нельзя. Мало ли кто кем представится.
Щелкнул замок, и дверь открылась.
– Привет! – проговорила она, улыбаясь. – Что случилось? Ты мне объяснишь?
– Да. Только это не на две минуты рассказ.
– Заходи. – Девушка посторонилась, пропуская меня в квартиру.
Мы прошли в гостиную.
Я с интересом разглядывал жилище учительницы танцев. На стене, противоположной окну, висело множество фотографий, в серванте я заметил грамоты и кубки.
– Зал славы? – спросил я.
– Что? – не поняла Аня.
Я указал на награды.
– А-а! – Она махнула рукой. – Все в прошлом. Теперь я учу детей и взрослых.
– Больше не выступаешь? – Я был удивлен.
– Нет.
– А что так?
– Из-за травмы. – Аня наклонилась и резко подняла правую штанину. Вся нога у нее была в крупных и мелких шрамах. – Такие дела.
– Что произошло? – Я, как зачарованный, смотрел на жуткий узор разнонаправленных розовых и белых полос – словно кто-то спьяну рубил дерево, но так ничего и не добился.
– Авария. Возвращалась с выступления, попала под джип. Вот мне решеткой ноги и переломало. Да еще и одну коленную чашечку выбило. – Аня села на диван, сложив руки на груди. – Так что иногда у меня кости в ноге из сустава выходят. Приходится лежать по две недели. Не повернуться даже. Какие уж тут танцы! Да ты садись.
– Спасибо. – Я опустился в кресло напротив.
– Рассказывай, – потребовала Аня, глядя на меня.
Я выложил ей все, что произошло в течение дня.
– Значит, у него ничего не вышло? – проговорила девушка, когда я закончил. – Языкова жива?
– Да, но ее дочь похищена, и я боюсь, что преступник не захочет долго держать ее у себя и убьет.
– Господи! – Аня вздрогнула. – Что же делать?
– По идее, надо бы вернуть Языкову домой, чтобы он мог с ней связаться.
– Понимаю. – Девушка кивнула. – А мне… тоже что-то угрожает?
– Думаю, нет. Скорее всего, убийца просто пытался отвлечь наше внимание от Языковой.
– Скорее всего? – переспросила Аня. – Не очень утешает, если честно.
– О тебе позаботятся. Полиция приглядывает за твоей квартирой.
– А если я пойду в магазин?
– Они последуют за тобой.
– И на работу?
– И на работу.
Аня вздохнула.
– Где эти цветы? – спросил я.
– На кухне, в банке.
– Я их заберу на экспертизу, ладно? Мало ли – вдруг что обнаружится.
– Да пожалуйста. Мне не доставляет ни капли удовольствия, что у меня в квартире букет от убийцы.
Я отправился на кухню, положил пучок «Каф Марьяма» в целлофановый пакет, который нашел тут же, в одном из ящиков, и сунул в карман куртки. Надежды, что там что-то обнаружится, конечно, почти никакой, но кто знает – может, преступник и здесь оставил какое-нибудь послание.
– От всех этих шифров идет голова кругом! – проговорила Аня, когда я вернулся в гостиную. – Валера, скажи честно, как ты думаешь, вы его поймаете?
– Надеюсь.
– Это не тот ответ, который меня обрадовал бы.
– Знаю.
– Ладно, я понимаю. Вы делаете, что можете. Просто… – Аня развела руками. – Может, чаю? – добавила она спустя секунд пять.
– Не откажусь.
– Сейчас.
Она отправилась на кухню, а я прошелся по комнате, рассматривая все, что в ней было. Особенно меня заинтересовали фотографии.
Бо́льшая их часть представляла собой групповые снимки: Аня в школе, в танцклассе, с командой. На других она была одна или с другими победителями соревнований. С правой стороны висела школьная подборка – первый класс, концерты, экскурсии, лагерь и так далее.
Одно лицо на небольшом снимке мне показалось знакомым. Приглядевшись, я понял, что это Юра Барыкин. Они с Аней были тогда классе в пятом, наверное, или шестом.
Я опустил глаза и принялся рассматривать кубки и медали, расставленные и разложенные среди посуды и грамот. Здесь тоже было несколько фотографий.
Судя по всему, Анины родители, подружки, тренер (женщина лет сорока с небольшим, в спортивном костюме, с неизменным свистком на шнурке). Одна фотография была почти не видна, и я открыл дверцу серванта, протянул руку и вытащил ее из-за хрустальной вазы, набитой медалями.
На снимке были запечатлены Аня и Юра Барыкин, обоим чуть больше двадцати. Я перевернул фотографию и прочитал выведенную синей ручкой надпись: «Анечка, ты мой самый любимый и дорогой на свете человек!»
Я поставил карточку обратно, закрыл дверцу и сел в кресло.
Судя по фото, Аня и Барыкин встречались после того, как родители перевели его в другую школу, не шесть раз, а гораздо больше. Возможно, у них даже были близкие отношения. И уж точно, они виделись незадолго до его смерти.
Если он вообще умирал.
Вернулась Аня с двумя дымящимися чашками в руках.
– Ты с сахаром пьешь? – спросила она.
– Да.
– Я тоже.
Девушка села на диван.
– У тебя целая куча наград, – заметил я, глядя на нее.
Аня махнула рукой:
– Все это побрякушки. Напоминания о несбывшейся мечте. Медали ничего не стоят, если ты не добрался в конце концов до самой вершины, а споткнулся и остался лежать в пыли.
– Ну, всякое ведь случается.
– К сожалению, да.
Мне хотелось расспросить ее о фотографии и Барыкине, но я передумал. Мы посидели еще немного, я допил чай и распрощался. Флиртовать почему-то совершенно не хотелось.
– Не волнуйся, ты в безопасности, – сказал я на прощанье. – Если что, звони мне.
– Ладно. – Аня улыбнулась. – Счастливо.
– Спокойной ночи.
Выйдя из подъезда, я позвонил Димитрову и напомнил, что надо сменить опера, дежурившего у Аниного дома. Тот буркнул что-то невразумительное, но я был уверен, что он сделает все, что надо.
Я же отправился в ближайшее кафе и поужинал пастой карбонаре. Выпив кружку зеленого чая (вечером я всегда так делаю: прочитал где-то, что он выводит из организма лишние соли), я поехал в отдел, принял душ и буквально рухнул в постель. И все же последнее, что я сделал перед сном, – позвонил в Питер Башметову и объяснил, для чего мне нужны люди.
В нашем «серийном отделе» сотрудников было немного, но шеф мог иногда ангажировать личный состав у соседей – чаще всего из убойного.
Башметов обещал прислать на следующий день десять человек, чтобы обыскать лес по обе стороны от моста через Кузьминку. Заодно приказал составить подробный отчет и переслать ему по электронной почте. Удовлетворенный тем, что он пошел мне навстречу, я почти мгновенно провалился в сон.
Мне бы не хотелось, чтобы меня ставили в один ряд с другими каннибалами, о которых известно современному обществу. Мною не движут ни голод, ни сексуальное влечение, ни врожденная жестокость. Я не глумлюсь над родственниками своих жертв подобно Альберту Фишу или Цутому Миядзаки, убившему четырех девочек, насиловавшему их мертвые тела, пившему кровь и евшему их руки. Японец отправлял семьям девочек издевательские письма, вкладывая в конверты зубы своих жертв. Он оставлял себе на память фотографии и части тел.
В Индии бизнесмен по фамилии Кохли и его слуга похитили и убили тридцать восемь детей. Полиция нашла в отстойной яме останки семнадцати из них. Эти двое насиловали мертвых детей и ели их органы, а местная полиция закрывала на это глаза благодаря связям и деньгам, которые раздавал Кохли, что было доказано при расследовании.
С людьми вроде этих у меня нет ничего общего.
Когда тебя считают зверем, а твои действия – злом, справедливости трудно восторжествовать. К сожалению, справедливость – это такая категория, которая существует не только в твоем сердце, но которая требует признания окружающих. И поэтому я хочу, чтобы мое дело, мою работу не только видели, но и понимали.